– Что такое, магистр Штайн? – слабо усмехнулась я, чувствуя непреодолимое желание разрядить обстановку. – У меня на лбу появилась какая-то надпись?

– Что вы почувствовали перед тем, как упасть? – ровным тоном спросил он, оставив мой вопрос без ответа. Я поколебалась, но всё же выложила ему всё, что было, не преминув похвалить за потрясающую методику извлечения Сияния из неживых предметов.

– Значит, боль появилась именно тогда, когда вы попытались наколдовать «светлячка»? – уточнил Стефан, полностью проигнорировав мою лесть. Я тут же напряглась, почувствовав, что сболтнула лишнего, да и вообще зря стала распространяться на эту тему.

– Верно… но до этого момента всё было просто чудесно.

Штайн кивнул пару раз, словно подтверждая какие-то свои мысли. Я занервничала, чувствуя, что вновь обретённая способность колдовать уплывает из рук. Ожесточённо запротестовала:

– Послушайте, ведь эти вещи могут быть совершенно не связаны! Вдруг это произошло по какой-то другой причине?

– Всё может быть, – холодно ответил Стефан. – Только я не хочу больше рисковать и подвергать вас опасности. Никто так до конца и не понял, что за проклятие лежит на вас и как оно взаимодействует с методикой получения магической энергии по моему методу.

Это прозвучало как приговор.

– Так установите взаимосвязь, – в отчаянии взмолилась я. – Проведите ещё пару экспериментов, я согласна! Уверена, ничего страшного не произойдёт, а я готова потерпеть!

Я чувствовала себя как совёнок, только-только научившийся летать и тут же сломавший оба крыла.

– Прошу вас, пан Штайн!

– Агнесса! – голос Стефана возвысился и загремел под потолком. Я вздрогнула и невольно посмотрела наверх, ожидая, что на меня сейчас посыплется штукатурка. – Агнесса, вам сколько лет? Почему вы упорно ведёте себя, как капризный ребёнок, который клянчит игрушку и не понимает, что не получит её, потому что нарочно разбил все предыдущие? И ведь это далеко не первый раз! Почему все вокруг беспокоятся о вас больше, чем вы сами о себе, а вы продолжаете упорно нарываться на неприятности?

Я вспыхнула. Отповедь Стефана больно хлестнула по щекам, и они залились жгучим румянцем. Самым обидным было смутное осознание того, что Штайн прав, но признаваться в этом ни себе, ни ему отчаянно не хотелось.

– Вы ничего обо мне не знаете, – срывающимся от ярости голосом сказала я. Стефан вздёрнул брови.

– А мне и не надо ничего знать, панна Мёдвиг. По вам и вашим поступкам всё читается, как по раскрытой книге.

Он замолчал. От смеси стыда и ярости я кусала губы, гневно уставившись на свои колени. Левая рука опять начала побаливать, и я неосознанно обхватила её правой.

– Формула Катона, даже двойная, долго не продержится, – проговорил Стефан, и голос его вновь прозвучал ровно. – Вам нужно в больничное крыло. Сможете встать? Я провожу вас.

Я не стала поднимать на него глаз, только неуклюже спустила ноги со столешницы и попыталась спрыгнуть. Получилось не очень: ноги были какими-то ватными и словно чужими. Меня повело, я пошатнулась, и Стефан молниеносно подхватил меня под колени, не дав упасть и подняв над полом.

- Совы-сычи, - прошипела я, не зная, куда деть глаза от ужасного смущения. На руках меня никогда ещё не таскали, и я даже не могла разобраться, о чём думать в первую очередь: о свих ощущениях или о том, что будет, если я окажусь слишком тяжёлой, Стефан не удержит меня, мы оба навернёмся и рухнем на пол.

– Совы-сычи! – повторила я и изумлённо уставилась на Штайна, услышав от него эхо собственного ругательства.

Стефан смотрел на мою левую руку, рукав на которой задрался, обнажив её по локоть. Под кожей ручьём разлился новый приступ боли, а на поверхности ярко синели странные разводы, похожие на плети дикого плюща.

Я осторожно подняла её выше и принялась разглядывать, держа и поворачивая перед лицом, как диковинную вазу. Рука казалась чужой, будто бы отделённой от тела и парящей в воздухе. Боль не усиливалась, она даже будто бы утихла, но я понимала, что, скорее всего, я уже с ней попросту свыклась.

– Это давно появилось, панна Мёдвиг? – спросил Стефан, и, клянусь, я различила в его голосе нотки беспокойства.

Я опустила руку – аккуратно, стараясь не делать резких движений – и одёрнула рукав. Ткань неприятно скользнула по коже, и я поневоле подумала о лягушке, однажды прыгнувшей мне на ладонь. Пожала плечами:

– Совсем недавно этого не было. Понятия не имею, откуда взялось.

Сказала – и сама поразилась тому, как отстранённо это прозвучало. Словно рука принадлежала не мне, а кому-то, кого я и знать не знала. Штайн нахмурился и молча зашагал к выходу, без особых усилий неся меня над полом. Я нервно теребила рукав, а перед глазами плыла картинка: раненого солдата товарищ вытаскивает с поля боя, а по пятам наступают мертвяки. Видение было таким отчётливым, что я едва не заглянула через плечо Штайна, чтобы проверить.

Великая Кахут, на секунду подумалось мне, я бы нисколечко не удивилась, увидев мертвяка в тени под одной из парт.

***

За пять лет, что прошли с момента нашего с Маришкой визита на могилу злосчастного Янжека Гризара, я постепенно свыклась с проклятием. Просто перестала его замечать, как не замечают, например, шрам от ожога, и не тянутся до него дотронуться. Отсутствие способности колдовать из кошмара превратилось в досадную помеху, с которой я тоже научилась жить. В конце концов, получались же у меня самые простые плетения, которые и новорожденному совёнку под силу. И амулеты удавалось заряжать, а чего ещё нужно?

Но сейчас меня захлестнула новая волна эмоций. Ярость – я была на волосок от того, чтобы вновь начать колдовать, вновь ощутить серебристый ток магической энергии по жилам, почувствовать себя полноценной ведьмой, дочерью Кахут… и эту возможность грубо вырвали из рук, силком вернув в постылую реальность.

Однако гораздо сильнее ярости был страх. Одно дело – скользить привычным взглядом по руке, машинально поправлять повязку, зная, что она скрывает всё то же самое, что и вчера, и год назад. И совсем другое – увидеть, что с твоим собственным телом творится что-то неладное и это что-то заставляет тебя корчиться от боли, проклиная всё на свете и себя – в первую очередь.

И самое главное – ты не имеешь ни малейшего понятия, что это такое и чем закончится.

От одних этих мыслей мне становилось дурно, и я принималась уговаривать себя, что всё не так уж плохо, как кажется, что это происходит только в моей голове. Ничего не помогало, а встревоженные взгляды, которые Стефан бросал на меня, пока нёс до больничного крыла, только подливали масла в огонь.

У дверей владений пани Лютрин я нарушила молчание и попросила, стараясь говорить таким твёрдым голосом, на который только была способна:

– Позовите мою маму. Думаю, она должна быть в курсе того, что произошло.

Стефан ответил не сразу. Он посмотрел на меня, чуть прищурившись, будто пытаясь понять, шучу я или говорю серьёзно. Потом проговорил:

– Я и сам хотел это вам предложить, панна Мёдвиг, но вы меня опередили.

И замолчал. Но в его молчании я отчётливо почувствовала, что сказать он хотел совсем не это.

Штайн осторожно опустил меня на пол, обхватил за плечи, поддерживая, и вытянул другую руку, чтобы двумя небрежными движениями сплести в воздухе руну вызова. Сгрёб светящиеся линии в кулак, поднёс ко рту и, шепнув несколько слов, разжал ладонь. Руна рассыпалась золотистыми искрами, которые немедленно растворились в воздухе.

Я молчала, стараясь ничем не показывать, как мне было обидно наблюдать за его действиями. Обидно от того, что пару часов назад я всерьёз поверила, что совсем скоро тоже смогу вот так запросто колдовать.

Не глядя на меня, Стефан поднял руку и постучал в дверь больничного крыла. Послышались шаги, и она распахнулась, явив нам пани Лютрин.

– Ох, Агнесса, детка, что же случилось? – были её первые слова при виде нас.

***

– Как вы думаете, пан Штайн, пани Лютрин, что это такое? – тревожно спросила мама. Она примчалась чуть ли не через минуту после того, как Стефан отправил своё послание, и теперь сидела на кушетке рядом, обнимая меня. От одного её присутствия мне стало гораздо лучше. Страх, жгущий внутренности ледяным огнём, отступил, и даже зашевелилась робкая надежда на то, что всё образуется.