— Что ж вы раньше-то не приехали, если знали всё?

— Что мы знали? — удивился тот. — А-а, да нет, мы здесь случайно…  Ну, то есть, для вас — случайно. Мы ж обычная тревожная группа. Ехали по вызову в «Заречное». У кого-то тревожная кнопка сигнализации в доме сработала. А тут вон какие дела творятся. Сейчас скорая приедет, сдадим лейтенанта и поедем. Но сначала вас другому наряду передадим.

Скорая приехала минут через пятнадцать. Маша порывалась ехать с Алексеем, но её не пустили. Пришлось ехать в ближайшее отделение полиции, отвечать на кучу вопросов, писать объяснения и заявления…  Домой попали только в третьем часу ночи. Как только они вошли, Андрей Кириллович крепко обнял до сих пор всхлипывающую внучку и твёрдо заявил: «Ничего, в следующем году как следует отпразднуем!»

Несколько следующих дней Маша не вылезала из госпиталя. Она похудела, под глазами залегли тёмные круги. Состояние Алексея было тяжёлым. Пуля задела крупные сосуды, он потерял много крови, потребовалось переливание и несколько операций. Только на четвёртые или пятые сутки (они даже потеряли счёт дням) положение более-менее стабилизировалось. Лейтенант начал сам есть и кое-как говорить. Но проявились новые проблемы…

Арсентьев позвонил Руденко и попросил приехать без Маши. Виктор и так все последние дни места себе не находил, а тут и вовсе чуть голову не потерял, предчувствую тяжелый разговор. «Как же так? За что?! Что я сделал неправильно? Почему всё пошло наперекосяк? Что теперь делать? Могу ли я как-то помочь?» — эти вопросы, чередуя друг друга, крутились у него в голове сутки напролёт, не давая нормально заснуть. Ответов не было. Только накануне визита в госпиталь он наконец забылся долгим, но тяжёлым сном…

Виктор сидел в большой, совершенно пустой комнате на единственном колченогом стуле, на спинку которого было невозможно опереться без риска полететь на пол. Ни окон, ни светильников не было. Свет шёл от стены, на которой были фотообои, изображающие панораму Патриарших прудов, единственную скамейку и единственного человека, сидевшего на ней. То, что это именно фотообои, было понятно по тому, что кое-где они пузырились, создавая как бы эффект импрессионизма. На этот раз был день, ярко светило солнце, чирикали воробьи и тихонько шумел ветер в ветвях старых лип. Источника звука тоже не было заметно.

— Удивлены? — раздался голос из ниоткуда?

— Нет! — недовольно ответил Руденко, — скорее разочарован.

— Вот как?…  Чем же? Результатами испытаний?

— Каких испытаний?! — искренне удивился Виктор.

— Ну как же, — ехидно заметил голос, — Вы разве не поняли? Вас испытывали. Вы ведь забыли, что никогда и ничего нельзя просить. Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!

— Я ничего не просил! — закричал Виктор и вскочил.

— Разве? — голос уже прямо-таки сочился ядом, — значит Ваши желания исполнялись сами собой?

— Я. Ничего. Не. Просил. — упрямо повторил Руденко, выделяя каждое слово, и снова уселся, покачнувшись на шатком стуле, — желать и просить — разные вещи!

— Оставьте софистику, — в голосе послышалась усталость от глупости и недальновидности сидящего посреди комнаты человека.

— Ну уж нет! — набычился Виктор, — это именно Вы подменяете понятия…  И потом, что значит «всё дадут»? Пока что за эти «дары» стребована слишком высокая цена. Слишком! Запредельно! Неприемлемо высокая! И даже не с меня!…  А исполнение всех моих «желаний» — вовсе не моя заслуга. И…

Он хотел сказать «и не Ваша», но поостерёгся, не понимая, кого же, собственно он будет иметь ввиду. Тяжело вздохнул и продолжил:

— За этим стоит тяжелый труд огромного числа людей. Каждый из них боролся. Кто-то со своей ленью, кто-то — со своим безразличием, кто-то — со своими страстями. И многие победили. Не все. Но многие…

— А заплатить за это пришлось Вам? Вы переживаете из-за этого? — голос изобразил что-то похожее на смешок. — Формально это как бы вопрос, но по сути — скорее утверждение.

— Если бы мне! — Виктор горько усмехнулся. — Заплатил Алексей. Платит Маша. А я…  мне больно видеть их страдания. И я пока не понимаю, смогу ли я как-то помочь, не говоря уж про то, чтобы всё исправить.

— Нет, не сможете. И это будет Ваша плата. Вы будете платить до тех пор, пока не поймёте, как ещё можно использовать тот «дар», который Вы получили.

— Значит, ничего сделать нельзя, — Руденко готов был расплакаться от бессилия.

— Почему нельзя? Любовь…  — голос сделал многозначительную паузу, — и в особенности любовь умной и сильной Женщины, — очень мощный защитный механизм. И очень действенный. Помните об этом…

Виктор проснулся, бросил взгляд на часы и резко подскочил. До встречи с Арсентьевым и с его врачом, оставалось всего два часа. «Вот ведь засада!» — подумал он, вспоминая свой странный сон. — «Лучше бы приснилось, о чем Алексей хотел со мной поговорить и как-то подготовиться. Не нравится мне, ох, не нравится, что он без Маши просил приехать. Ладно, по дороге попробую прикинуть». Однако по дороге ничего «прикинуть» не получилось. Вместо этого ему пришла в голову мысль, что они пока так и не удосужились поинтересоваться, а кто же такие эти отморозки, что остановили их на дороге. И были они сами по себе или за ними кто-то стоял. «Мама дорогая!» — тут же ужаснулся Виктор. «Я же там такого нажелал… это что же, теперь надо ждать сообщений о какой-нибудь катастрофе с кучей жертв, что ли? И чем же расплачиваться придётся??» Настроение, и так бывшее на нуле, провалилось куда-то в минус бесконечность.

В палату к лейтенанту он вошёл мрачнее тучи. Увидев Виктора, Алексей попробовал приподняться, но Фёдор Иванович Кулаков, его лечащий врач, удержал его.

— Виктор, — хрипло произнёс Алексей. Я попросил Фёдора Ивановича передать тебе кое-что…  В смысле — рассказать.

Руденко удивленно посмотрел на врача. Тот, ничего не говоря, показал на дверь, встал и направился к выходу из палаты. Удивившись ещё сильнее, Виктор вышел вслед за ним в коридор.

— Не знаю почему, но Алексей Александрович попросил именно меня сказать вам то, что я сейчас скажу…  — сильно волнуясь, постоянно запинаясь и как-то странно поглядывая на своего собеседника, начал Кулаков, — возможно потому, что считает, что мои слова будут звучать убедительнее…  Не знаю…  В общем…  характер его ранения таков, что…  скорее всего…  как сексуальный партнёр Алексей будет…  несостоятелен.

— М-м-м!! — застонал Виктор и схватился за голову, не заметив презрительной ухмылки врача. — Машуня!

— Простите, что? — удивился Фёдор Иванович.

— Почему он просил Вас сказать это мне?! Почему сам ей не скажет? — вместо ответа Виктор пристально посмотрел на врача, заметил не успевшую исчезнуть гримасу, и с огромным изумлением увидел как быстро может меняться цвет лица. Кулаков вдруг стал даже не томатного, а скорее вишнёвого цвета. И тут до Руденко дошло: — Э-э, Вы же посчитали, что мы из этих, из радужных? — он горько вздохнул. — Нет. Всё гораздо хуже. Моя племянница влюблена в Алексея как Джульетта в Ромео. Или как Изольда в Тристана. Да и он тоже, судя по всему…  Вот только трагедий подобного рода нам и не хватает!… . - он грязно выругался, буркнул «Извините!» и замолчал. Потом, встрепенувшись, схватил Кулакова за пуговицу халата. — Подождите, подождите, Вы сказали: «Скорее всего»? Значит, есть надежда, что всё обойдётся?

— Ну, надежда есть всегда, — как-то неуверенно ответил врач и заторопился, — Собственно, это всё, что я должен был Вам передать и…  мне пора, знаете ли…  другие больные ждут…

— Почему ты попросил врача сказать это мне? — прямо с порога спросил Виктор, вернувшись в палату и тщательно закрыв дверь.

— Потому…  — после долгой паузы наконец заговорил лейтенант, — потому что я хочу просить тебя сказать Маше, чтобы она…  постаралась забыть обо мне.

— Тебя что, ещё и в голову ранили? — грубо поинтересовался Руденко. — Тебе мало, что она места себе от переживаний не находит, теперь ещё и об этом должна голова болеть?!