Оседаю на пол, рыдаю так, как не плакала даже в детстве. Скручиваюсь узлом, обнимаю себя руками, прижимаю колени к груди, вою.

Папа, я ненавижу тебя. Слышишь меня? Ненавижу!

Сколько проходит времени? Не знаю. Может быть, час или, возможно, сутки, а то и вовсе неделя — я совсем не ориентируюсь во времени. Только вижу вокруг себя темноту, к которой не получается привыкнуть, ощущаю пустоту и жажду.

Что делать, чтобы получить свободу? Как отсюда выбраться? Загадка, ответ на которую найти не получается.

Хочется пить, хочется есть и выбраться отсюда. Хочется к Тимуру — единственному мужчине, который нужен мне сейчас. К самому лучшему мужчине, единственному любимому.

Слышатся голоса. Кто-то совсем рядом ругается. Какой-то мужчина кричит, пытается что-то доказать, но мне не слышно слов. Лишь напряжение витает в воздухе электрическими разрядами, но сколько не вслушиваюсь, совершенно ничего не понимаю.

Одно знаю точно: это всё отец. Его игры в большую политику. Его нежелание слушать доводы разума. Его амбиции, страсть. Он хотел власти? Наверное, он её получит. Только какой ценой?

Или не получит?

Я уже совершенно ничего не понимаю. Жмусь в угол, обхватываю колени руками, чего-то жду. Чего? Сама не знаю. Мне очень страшно, очень больно, неуютно. В сознании оживают миллионы картинок, одна кровавее другой. Я определённо смотрела слишком много детективных сериалов, передач о маньяках и прочей лабуды. И сейчас кажется, что вот-вот дверь откроется, в неё ввалится огромный мужик, страшный, что та смерть, и изнасилует меня. Просто повалит на пол, навалится сверху и овладеет, не спрашивая разрешения.

Подползаю к двери, стучусь, бьюсь в неё, хочу выбраться, но бесполезно — я слишком слабая.

— Помогите! Пожалуйста, помогите!

Кричу так громко, что срываю горло. Хриплю, откашливаюсь, но во рту сухая пустыня. Зачем я здесь? Что от меня хотят эти люди, что ругаются где-то вдалеке?

Вдруг наваливается тишина. Она такая плотная, что, уверена, её можно разрезать ножом словно масло, и мне душно до ломоты под рёбрами.

С удовольствием зарыдала бы, но слёзы не идут, есть лишь злость, неконтролируемая ярость, позволяющая не скатиться в панику и безумие.

Когда дверь открывается, впуская в моё узилище тонкий луч света, я отползаю дальше, пытаюсь спрятаться в темноте, потому что… страшно. Безумно, до икоты. Всхлипывая, смотрю на тяжёлые ботинки — те же самые, что видела в лесу. Они такие же пыльные, грубые, и кажется, что вот-вот меня ими раздавят.

— Такая хорошая девочка, — скрипучий голос разносится вокруг, а я сжимаюсь в тугой комок, пытаюсь быть незаметной. Вдруг меня никто не увидит? Вдруг говорят не со мной? — Потерпи, детка.

Хочется закричать, что я никакая не детка, но голос не слушается, а горло стянуто тугим обручем. Дёргаюсь, когда меня тянут за волосы, пригвождают к стулу, обвязывают верёвками. Или ремнями? Обездвиживают.

Загорается свет, и я вижу перед собой лицо обладателя тяжёлых ботинок. Вопреки ожиданиям этот человек не имеет страшных шрамов через всю щёку или повязки на глазу, или каких-то других страшных опознавательных знаков. Обычный мужчина, симпатичный даже, только ледяной взгляд замораживает начисто.

— Просто смотри в камеру, — усмехается, и от этого мне ещё страшнее становится. — Просто попросим твоего папочку быть немного сговорчивее. Не нужен ему этот пост. Ты же, детка, и сама это понимаешь?

Молчу. Кручу головой, пытаясь избежать всего этого звездеца.

— Не буду. Не заставишь! — кричу, что есть мочи, дурею от всей этой ситуации, бьюсь раненной птицей, попавшей в силки. Ремни больно впиваются в тело, кожу саднит и кажется, что вот-вот прольётся моя кровь.

Мужчина обхватывает мои скулы рукой, причиняет боль, и пальцы его, что те клещи, сильно впиваются в кожу.

Я хочу и готова плюнуть в лицо тому, кто вдруг возомнил себя хозяином жизни. Брыкаюсь, борюсь. Наплевав на боль в колене, от ремней, дерусь, словно это последний день моей жизни. Лягаюсь, отталкиваю похитителя, но это не так просто как мне мерещилось, потому что вскоре боль пронзает меня насквозь, а щека горит. Он меня ударил!

Мою голову отбрасывает назад, лицо печёт и где-то в шейных позвонках раздаётся хруст. Он сломал мне шею!

— Просто скажи на камеру то, что требуется, или я сверну тебе голову! — мужчина в тяжёлых ботинках нависает сверху, снова бьёт по щекам, и тонкая горячая струйка вытекает из носа, достигает рта.

Слизываю соль и железо с губ, кричу что-то яростное и злое.

— Убей меня лучше, — ору, пытаясь вырваться, кусаюсь, дерусь. — Отойди от меня, урод!

— Плохая девочка, — усмехается прямо мне в лицо и, надёжно зафиксировав затылок, целует.

Это совсем не то, о чём я мечтала. Совершенно не то, что было у нас с Тимуром. Это противно, мерзко и действительно, лучше смерть. Господи, какое отвратительное ощущение!

Липкий влажные язык проникает в мой рот, вылизывает нёбо, насилует. Я задыхаюсь в этом поцелует, ненавижу запах мужчины, целующего меня: пот, железо и кровь. Немыслимо!

Это не Тимур, не он, не мой любимый Сухарь! И я изворачиваюсь и смыкаю челюсти. Кусаю урода, его язык, и вкус железа и соли наполняет рот.

— Сука! — выдыхает, отпрянув, смотрит на меня удивлённо, а я всё-таки плюю ему в рожу.

— Урод. Ненавижу! Пошёл ты в задницу, козлиная морда! — ярюсь. Ругаюсь, точно портовый грузчик, сыплю проклятиями, злюсь.

Меня уже не волнуюсь ремни, опутывающие меня. Пусть делают больно, пусть царапают кожу, но живой я не дамся. Если не с Тимуром, то ни с кем иным.

Осознание своего идиотизма приходит резко. Шок растворяется в венах, глупая бравада проходит, а тело словно бы старыми тряпицами набито. Чувствую себя приколотой к бархату бабочкой под стеклом: нет сил трепыхаться, бороться, да и нужно ли?

Всё это не имеет никакого значения. Я сейчас совсем одна, один на один с большим и сильным мужской, растерянная и растрёпанная, и если продолжу сходить с ума, от меня мокрого места не останется.

Мысли вяло текут, сменяют друг друга, как кадры на истёртой киноплёнке. Я закрываю глаза. Дышу носом, пытаюсь собраться, прийти в себя, придумать, что делать и как из этого выпутаться, но я слишком слабая, а ремни держат крепко.

Мне если и выбраться, то только на тот свет.

— Успокоилась наконец? — голос моего похитителя наполнен ехидством. Он явно доволен, что ему наконец удалось меня сломать, сделать покорной, послушной.

Я убеждаю себя, что всё это — дурной сон. Верю, что даже самый страшный кошмар проходит, нужно просто потерпеть. Знаю: меня вряд ли оставят в живых — с жертвами похищения никто не церемонится. Их убивают раньше, чем поступает заявление в полицию.

Но, может быть, мне повезёт и случится чудо?

— Готова попозировать? — короткий смешок совсем рядом, дыхание касается шеи, и даже на руках дыбом волоски становятся. — Ты красивая девочка, всем наше видео понравится.

Я киваю и крепче зажмуриваюсь. Кажется, что если не буду смотреть, то всё, со мной происходящее, действительно окажется страшным сном, после которого смогу проснуться и жить дальше, словно ничего не произошло.

Мне просто нужно потерпеть.

— Открой глаза! — властный окрик, а я мотаю головой. Волосы падают на лицо, а крепкая хватка холодных пальцев на подбородке причиняет боль. — Если твой папаша не будет идиотом, он просто откажется от выборов и будете дальше жить, припеваючи. Он же откажется, а? Ради своей дочурки ненаглядной. Кому хочется, чтобы с единственной деточкой случилась беда?

Он издевается, и слова его сочатся ядом. Не верю, что меня действительно отпустят, но вдруг его слова обрастают смыслом. Вдруг… вдруг действительно папа откажется? Тогда не будет этих угроз, не придётся прятаться, и можно будет спокойно жить… если позволят жить.

— Я готова, — голос не слушается меня и очень хочется пить. Сглатываю, пытаюсь смочить его хотя бы слюной, но во рту пустыня. — Можно… можно воды?