А дальше у нас капля экшна, после которого уже ни один папа не сможет противиться любви Тимура и Эллы)

Спустя несколько дней звонит папа. Говорит, что он соскучился по мне, а я так счастлива его слышать, так рада ему, что в уголках глаз скапливается влага. Больше всего на свете мне хочется его обнять, посмотреть в глаза, погладить по широким плечам. Пусть всё скорее будет хорошо, пусть всё закончится.

Три недели мы с Тимуром прячемся, отрезанные от мира и цивилизации, но вот, стоило услышать голос отца и кажется, что больше не выдержу. Даже ради Каирова и того, что между нами происходит, не выдержу.

— Дочь, ты у меня уже совсем взрослая, — говорит отец, и в голосе грусть.

— Папа, у тебя точно всё хорошо? Ты…

— Да, птенчик, всё замечательно. Знаешь, я сегодня весь день маму нашу вспоминал. Какой же она всё-таки была красавица.

— Ты хочешь меня добить? — хлюпаю носом, растираю соль по щекам, но папа, кажется, чувствует, что сказал что-то не то.

— Элла, скоро всё закончится, — объявляет с щедрой долей оптимизма, и слёзы моментально высыхают. — Я тебе обещаю: всё будет очень хорошо. Выборы скоро. Кстати, я на сегодняшний день заберу твоего охранника, нужно кое-что обсудить.

Ох, знал бы ты, папа, насколько этот охранник мой, голову ему отрубил, а так ничего, шутишь.

— Папа, может быть, откажешься? — предпринимаю ещё одну, тысячную по счёту, попытку поговорить с отцом о важном. — Зачем тебе это?

— Встреча с Тимуром? — делает вид, что не понял, что в виду имею, и даже смеётся, чем ещё больше меня злит.

— От поста этого! Отказаться от поста, ну? Понимаешь меня?

— В смысле отказаться? — удивляется, а я тяжело вздыхаю.

— В прямом! — не выдерживаю и теперь вместо слёз мне хочется метать из глаз молнии. — Ты не понимаешь, что ли? Это из-за твоего решения мы в такой глубокой заднице! Мог же и дальше заниматься благотворительностью, вкладывать деньги в регион, решать проблемы людей. Без кресла этого.

— Элла, ты забываешься! — осаждает меня отец, но я и так достаточно молчала. Хватит!

— Папа, а если тебя убьют? Ты думал вообще об этом? Разве власть и пост этот проклятый стоит таких жертв? Ты обо мне подумал?

— Всё, Элла, я ещё позвоню.

И снова обрывает звонок, а я едва сдерживаюсь, чтобы не запустить телефоном Тимура в окно. Ну что за пропасть?! Почему отец такой упёртый?

— Сдалось ему это мэрство! — выкрикиваю, и гнев вздымается в груди огненной лавой. Тимур забирает у меня телефон, усаживает за стол напротив себя и заставляет выпить чашку сладкого чая.

— Если твой отец чего-то хочется, он всеми путями будет этого добиваться, — говорит Тимур и усмехается. — Кто-то очень на него похож, тебе не кажется?

— Да ну тебя, — бурчу, но злиться больше не хочется. Никуда от правды не деться, мы с отцом действительно во многом одинаковые.

Тимур уезжает минут через сорок, целует меня в висок и скрывается в салоне машины — очередной неопознанной. Штампуют их для него, что ли? Впрочем, у него несколько автомобильных салонов и СТО, так что с транспортом проблем никаких. А я решаю, что вполне могу позволить себе небольшую прогулку. Просто пройтись по полю, посмотреть изнутри на лесок за ним. Может быть, грибы найду.

Идея пожарить на ужин картошку с грибами такая яркая и навязчивая, что от предвкушения кончики пальцев зудят. Я очень люблю это дело, и раньше, когда ещё в школе училась, мы с папой часто выбирались на вот такой вот культурный отдых. А ещё я просто обожаю рыбалку — да-да, однажды я самолично поймала щуку на три килограмма, а уж скольких карасей выловила за свою жизнь — не сосчитать.

Пулей несусь вверх по лестнице, залетаю в свою комнату и начинаю копаться в шкафу в поисках идеальной одежды грибника. Ну, конечно, ничего даже близко похожего нет, потому выбираю тёмно-голубые брюки, просторную белую футболку, обуваю кроссовки и, найдя в кухне небольшое пластиковое ведёрко, выхожу из дома. Я всего лишь немного погуляю, ничего страшного не произойдёт, просто…

Я слишком устала ото всего этого — многовато для меня нервов и потрясений, и им всё ни конца и ни края. Выборы, будь они прокляты, через неделю, а до этого ещё дожить надо.

В поле пахнет свежей землёй, травами и сладостью. Жужжат пчёлы, крошечные мошки норовят больно цапнуть обнажённые участки кожи, муравьи носятся туда-сюда с ветко-палочками на спинах. Я бреду вдоль вытоптанной утрамбованной дорожки, по бокам высится сочная зелень, ароматы и звуки лета будоражат, ведёрко при каждом шаге мягко стучит о бедро, и мне становится легче. Получается выкинуть из головы все дурные мысли и просто наслаждаться покоем и природой.

Когда я захожу в лесок, что-то тёмное мелькает на периферии зрения, я встряхиваю головой, хочу обернуться, но внезапно кто-то толкает меня в спину. От неожиданности не успеваю сгруппироваться, смягчить падение и лечу вперёд, падаю плашмя, взвизгивая на тонкой протяжной ноте.

— Ну что, папина дочка, — низкий голос совсем рядом, но у меня шок и я не могу пошевелиться, чтобы увидеть лицо говорящего. — Попалась?

________________

Надо было папе всё-таки послушать дочь)

Колено болит неимоверно. Старая травма от падения даёт о себе знать, я лежу на земле и тихонько подвываю. Обхватываю ногу, покачиваюсь, а в фокусе только грибное ведёрко. Оно откатилось далеко и почему-то его мне жалко больше всего, как и картошку, которую я так и не изжарила. А так хотелось Тимура порадовать...

— Поднимайся! — командует мужчина, но я не вижу его лица, замечаю только грубые ботинки рядом с собственным лицом. Толстая подошва “трактор” да пыльные небрежно завязанные шнурки — вот и всё, что я вижу.

Всё остальное уплывает, и весь мир кажется зыбким, словно пустынное марево. Рядом ползёт муравей. Я вглядываюсь в его крошечное тельце, а он, будто является существом разумным, поворачивает ко мне крошечную головку, но почти сразу убегает, утаскивая за собой очередную тонкую веточку.

Грубые руки хватают меня. Крепко сжимаю бока, пальцами пересчитываю рёбра, прижимают безвольное тело, корчащееся от боли, к груди, волокут куда-то. Я пытаюсь закричать. Зову на помощь Тимура, папу — кого угодно, лишь бы меня услышали. Бесполезно, напрасно, но не могу молчать.

Чужая крепко пахнущая табаком и антисептиком ладонь зажимает мой рот, а шею обжигает горячее дыхание с нотками мяты. Пытаюсь укусить, мир перед глазами плывёт, волосы падают на глаза. Я ничего не вижу! Меня уволакивают в сторону и, не дав вздохнуть хоть разок, запихивают в автомобиль. В багажник, и следом раздаётся хлопок, и наваливается плотная темнота, словно погребальный саван.

Мне больно, но ещё больше страшно. Господи, помоги. Что вообще происходит?

Бьюсь руками, больной ногой в крышку багажника, зову на помощь, кричу до сорванного горла, но мотор ревёт, и машина трогается с места. Так стремительно, что меня отбрасывает в сторону. Не удержавшись, бьюсь плечом, вскрикиваю. Господи, я просто ору, долблюсь о железо, сдираю костяшки в кровь, задыхаюсь, но автомобиль катится вперёд, и никакой надежды на спасение.

Тимур, где же ты? Зачем ты уехал? Зачем я вообще попёрлась за этими грибами?! Ненавижу грибы!

Папа… Что же ты наделал, папа?

Вместе с нервным срывом приходит забвение, а когда прихожу в себя, меня уже вытаскивают из багажника. Вокруг темнота, ночь, и даже звёзды, словно в страхе, попрятались. Небо над головой непроницаемо, лицо моего похитителя не рассмотреть, да я и не пытаюсь. Пытаюсь бороться, но у меня слишком мало сил против взрослого большого мужчины, который явно настроен сделать мне больно.

— Отпустите, — сиплю, когда сильные руки обхватывают поперёк груди. — Мне больно…

— Замолчи! — хриплое из-за спины, и мир снова мелькает.

Небо меняется местами с землёй, всё снова переворачивается. Меня запихивают в какой-то сарай, замки щёлкают, и я остаюсь в кромешной темноте.