– Лягушка? Как дела?

– Привет... хорошо. А ты? У тебя все хорошо?

– Почему ты спрашиваешь?

– Тот мужчина… он не причинил вреда?

– Мужчина?

– Да, фотограф... папарацци, – напомнила Лина, чувствуя себя глупо.

Повисла пауза, затем Кит рассмеялся. Тихий звук нарушил выдержку, словно ударил медиатор сверху вниз. Нервы тоскливо и жалобно отозвались, завибрировали, требуя, чтобы мозолистая ладонь приласкала и успокоила…

– "Тот мужчина" обзавёлся лучшим стоматологом в Эл-Эй. Ему идут новые виниры.

Веки запекли, она прикрыла глаза, хотела, чтобы он продолжал говорить, не важно о чем, просто говорил, но Кит замолчал. Лина отчётливо слышала звуки музыки, хлопанье дверей, монотонным фоном шумела вода. Намотав на палец прядь волос, она глубоко вздохнула:

– Крис?

– Да?

– Мы увидимся?

– Уверен.

– Сегодня? Мы можем увидеться сегодня или завтра?

– Я перезвоню.

Убрав телефон в карман джинсов, Лина прислонила плечо к косяку, апатично разглядывая город в окно девятнадцатого этажа. Берри не перезвонит. Ничего не изменилось: тогда, сейчас... какая разница? Место рядом с ним свободно и вакантно для миллиона соискателей. Как тесно и... как больно.

Лина положила ладонь на стекло. Под пальцами скользили тени бледно-лиловых сумерек. Продолговатые облака, оттиснутые в золоте и охре, напоминали след десятков самолётов, что на полной скорости умчались за горизонт. Они казались низко и одновременно высоко, простирались в бесконечность, туда, где океан сливался с темнотой. Вглядываясь в воображаемую точку, Лина горько улыбнулась. Там ничего нет. Ничего... Только иллюзия – очередная Фата-Моргана. Сколько ещё косточек переломать, чтобы свыкнуться?!

Протяжная трель из коридора вернула из бесцельных фантазийных блужданий в квартиру. Лина рассеянно оглянулась: совсем позабыла, что предупредила консьержа впустить Олсена.

– Добрый вечер, Ян! Вы... пунктуальны. – Сморозив глупость, она досадно прикусила язык и жестом пригласила в гостиную. Не делая попытки осмотреться, Олсен протянул плащ.

– Что-нибудь выпьете?

– Нет, спасибо.

– Может быть, чай или кофе?

– Нет.

– Бокал вина? – Лина заломила руки, не зная как начать – не предполагала, что будет так сложно: – У меня есть неплохое вино... розовое! Но может, вы предпочитаете белое? Или я могу приготовить коктейль...

– Лина, я ничего не буду, спасибо, – чуть ослабив узел галстука, Ян расстегнул пиджак и заложил ладони в карманы брюк: – Давайте к делу. Или вы пригласили меня выпить коктейль?

– Хорошо, – покраснев, она и указала на дверь в конце гостиной. – Давайте я просто покажу.

Отперев ключом вторую спальню, Лина отошла в сторону, пропуская Яна вперёд. Она не любила здесь включать свет, но подумав, нажала плоский выключатель. Ряд точечных лампочек высветил светлые стены, два мольберта, с незаконченными работами, перед окном, пластиковые ящики с инструментами и стопки деревянных подрамников. Лина вдохнула особый воздух красок, клея и скипидара: новые квартиранты будут долго его выветривать из импровизированной мастерской.

Олсен неторопливо обвёл взглядом комнату, подошёл к городским пейзажам, бегло осмотрел, потрогал пальцем ещё влажное масло и обернулся. Карие глаза смотрели безучастно и тускло. Лина тоже не смогла выдавить подобие улыбки. Чуть помедлив, она вошла. На столе меж настольной лампой и банками с растворителями, заметила полную окурков пепельницу. Закусила губу, но не стала убирать. Наклонившись к ряду холстов у стены, перевернула полотно. Потом ещё одно. И ещё. Одно за другим поворачивала к себе лица: увезла всех из Хантс-Пойнта и поселила рядом – в соседней спальне. Они стали её неотъемлемая частью, настолько большой, что иногда она терялась в них.

Лина прислушалась, напрягая слух. Иногда казалось, что она слышит скрип веток и шелест листьев, которые будоражит ветер меж надгробиями старого кладбища. И, словно подхватив готовый оборваться, едва уловимый, мотив, яркий свет возбудил по картинам рябь, полутень родила странные очертания, наполняя образы движением.

Ладони дрогнули. Тяжёлое полотно накренилось и выскользнуло из пальцев. В воздух взметнулось облако пыли. Глухое эхо отразилось от стен, раскатисто прогремев в пустой комнате. Лина бессильно опустилась на колени. Она смотрела на свои нелепо скрюченные по сторонам руки, пытаясь понять: отчего они такие слабые и беспомощные? Ничего не могут удержать... Отстранённо отметив, что Ян приблизился, ощутила в голове единственную мысль: если он заговорит, она не совладает с голосом.

Олсен направился вдоль стены. Переходил от полотна к полотну, скользил взглядом по судьбам, брал в руки. Сердце неприятно ныло: Лина хотела просить Яна ничего не трогать, но горло сдавило. Она смотрела вместе с ним на переплетение трубок к аппаратам жизнеобеспечения в узкой реанимационной палате, где зарисовывала все подряд, чтобы не видеть проваленные глаза, которые перестала узнавать.

Осторожно смахнув пыль, Ян поставил последний, написанный ещё при жизни, портрет Майкла-Ребекки на место, и задумчиво потёр ладони. Достав из кармана тяжёлый портсигар, взял тонкую сигару:

– Не против?

Не оборачиваясь, Лина кивнула. Она тоже здесь курила. Сидела в темноте и покидала солнечную Калифорнию, возвращаясь к промозглым берегам Ист-Ривер. Бродила по лабиринтам переулков, которые скоро исчезнут, окончательно утонут под слоем травы и мусора. Ходила вдоль старых домов с остатками крыш, где сквозь дыры проросли ветки деревьев, а бурьян стал хозяином, недовольно косясь из проёмов окон и дверей. Поднималась истёртыми ступенями на четвёртый этаж, разрывала жёлтую полицейскую ленту. А дальше? Лина не знала – куда идти дальше.

Сладкий молочный дым тянулся к распахнутому окну. Влажная пелена дождя дышала в комнату, размывая калейдоскопы огней, таинственно мерцавших с соседних домов, предвещая жаркую весну и много солнца.

– Картины вопят от боли.

Непривычно отрывистые слова нарушили долгое молчание. Лина подняла голову.

– Я ощущаю её физически, – Олсен стукнул костяшками пальцев в солнечное сплетение. – Тебе было больно, когда ты работала над ними.

Лина бережно перевернула картину, подула в сморщенное лицо. Слой пыли невесомой вуалью слетел с вогнутых плеч и заходящего солнца. Трава с деревьями вспыхнули, окрашиваясь багрянцем.

– Невозможно передать боль не испытав её, – кивнул Олсен. – Ты знала всех?

Погладив кончиками пальцев шероховатый холст, Лина нахмурилась: слишком много красного. Сколько-бы не размывала и не правила слой – красного больше чем надо.

– Это Хосе. Он знает по-английски три слова. Там, где он живёт, не нужен язык. Маленький осколок Нью-Йорка – Свалка. Заброшенные дома, души… – горло оцарапал камень, Лина откашлялась. – Мы жили рядом. Там, не любят эмоций. Привязанности мешают. Каждый сам по себе. Но... иногда и мы сбиваемся в стаи.

Неловкие пальцы долго искали друг друга. Лина крепко сцепила руки, благодарная Олсену, что он не подгоняет и терпеливо ждёт. Подняв лицо, она посмотрела в полуприкрытые тяжёлыми веками глаза:

– Ян, однажды вы предложили помощь, если я решу организовать выставку.

– Да, это так.

– Я раньше никому не показывала эти работы и не планировала показывать. Но, передумала.

Осторожно приставив картину к другим, она поднялась. Ноги покалывали от долгого сидения в неудобном положении, но Лина не обращала внимание. Отряхнув джинсы, она выпрямилась:

– Хочу выставить их. Это должна быть чертовски громкая выставка, о которой узнает каждая крыса в метро и каждый чиновник в кабинете. Выставка, посвящённая людям – таким как я или вы, только за колючей проволокой обстоятельств.

Обхватив плечи, Лина ходила по комнате, хотелось выговориться: рассказать о том, что отравляло столько вечеров и не давало спать ночами. Монументальная фигура делала мастерскую меньше, лишала мистической тональности и придавала уверенности. Казалось, Ян поймёт, а если нет, то Лина надеялась – к разочарованиям у неё выработался иммунитет, по крайней мере, рассчитывала, что отказ не слишком её доконает.