Лина оглянулась: куда хватало глаз, простиралось небо, сливалось на горизонте с лазурью моря в оправе розового песка, убегавшего к приземистому бунгало в тени пальмовой рощи.

– Баунти! – в один голос воскликнули Лина с Натали и, болтая в руках сандалиями, бросились по тёплому деревянному настилу к дому, где в обрамлении ярких цветов скрывался круглый бассейн и накрытый на террасе к завтраку стол.

Солнце надолго застыло в зените, потом медленно покатилось, неохотно сползло с небосклона, расплёскивая на верхушки деревьев оттенки заката все более коралловые по мере погружения в море. Воздух сгустился пурпурной дымкой.

В сумерках угасающего дня, Лина укрылась под раскидистым рододендроном. Силы оставили, голова гудела, не хотелось двигаться. Болело всё, что могло в ней болеть, звенел и вибрировал каждый нерв. Она не находила причин измученного состояния, понимая: смешно винить расслабляющий массаж, обёртывания или сауну. Лина привалилась спиной к шершавой коре с отвращением глядя на окружающую красоту и постигая полноту катастрофы: ей не следовало приезжать... она это чувствовала.

Уронив голову на грудь, Лина закрыла глаза, внушая себе, что продержаться десять дней – легко. Потерпеть рай? Это, ведь, так просто…

Плечо тронула Натали. Лина вздрогнула, не заметив, как уснула.

– Эй, ты чего тут прячешься? Пойдём пить чай. Принесли какой-то буро-зелёный напиток. Он выводит токсины, мне такой нельзя. Но, тебе повезло! Выпьешь двойную порцию!

Открывая утром глаза, Лина только мгновение наслаждалась покоем и отдыхом. Бездумно глядела в распахнутые окна на безбрежную морскую гладь, пока не вспоминала, где она. Внутри все съёживалось. Она с ужасом ожидала появления на горизонте ненавистной точки, знаменующей наступление очередного изнуряющего дня.

Лина не понимала: отчего так мучается? Почему стонет душа и тело под процедурами, призванными нести удовольствие? Почему, все эти манипуляции, доставляют наслаждение Натали, а для неё подобны пытке?

Не говоря ни слова, стиснув зубы, Лина вела счёт бесконечным часам и минутам. Пробовала прелести дорогих процедур, испытывая неприятие и отторжение. Думала о работе, в то время, как проворные руки маленькой смуглой женщины, занимались её телом. Не слушала певучую речь незнакомки; не слушала спокойную тихую музыку, витавшую над головой, подобно лёгкому ветерку. Угрюмо сосредоточившись, Лина считала потраченные в прошлом квартале метры шелка. Думала сменить поставщика ткани, дважды затянувшего отправку заказа. Хотела обсудить с главой отдела поставок, о передачи части объёма новому производителю. Она уже выбрала две компании, и теперь напряжённо вспоминала условия контракта, жалея, что не может просмотреть немедленно.

Лина приподнялась. Досадно вспомнила, что не показала Диане обновлённый логотип бренда, и забыла позвонить фотографу, чьи работы случайно обнаружила в Интернете: они поразили её своим мастерством передачи простых форм, выявляющих совершенство прямых линий.

Гречанка надавила плечи, заставляя опуститься:

– Халаросте-халаросте, тц…

Рука потянулась к телефону, схватила пустое пространство и безвольно упала: в уединённом рае отсутствовала сотовая связь. Неохотно, Лина вернулась во власть сильных рук и монотонных интонаций:

– Халаросте-халаросте, ай-яй-яй…

Смуглая женщина качала головой, сокрушалась по поводу зажатых мышц, надавливала на болезненные точки спины, рассуждала о природе человеческой души и болезнях тела. Лина сжимала кулаки, неотрывно глядела на занавеску шатра, раскачиваемую ветром. Пальцы гречанки точно и сильно касались именно тех мест, что извлекали самые болезненные стоны, пока приглушённый голос вещал о травмах души, стоявших за мышечными спазмами и о трагедиях, спрятанных в позвонках спины.

Лина не слушала. Она молчала. Желала, чтобы женщина заткнулась. Прикидывалась спящей, пока расслабляя тело, женщина толковала о расслаблении души. Но, безжалостные руки не давали расслабиться. Они делали больно – невыносимо больно. Лина не могла долго притворяться. Напряжённо ёрзала по кушетке, изворачивалась, спасалась от них и от следовавших одна за другой процедур.

Нескончаемые массажи, обёртывания, маски, растирания, разогревания, постукивание, поглаживание и пощипывание для всевозможных мест – всего этого было слишком много! Лина не видела в манипуляциях ни удовольствия, ни смысла. Потихоньку она начинала мечтать об убийстве персонала, всех этих маленьких и больших женщин с невозмутимыми лицами палачей.

Как закипающий чайник, Лина подбиралась всё выше к точке кипения. Чувствовала, что может взорваться в любой момент.

На закате пятого дня, Лина стояла у окна спальни, наблюдала за Натали. Покачиваясь в кресле, она тихонько напевала под нос. Тонкие пальцы порхали в воздухе, ловко перекидывали и нанизывали нитку голубой шерсти на спицы.

Лина сжала в кулаке занавеску: подруга в жизни не державшая иголку, не пришившая ни одной пуговицы, с упоением вязала детский носочек на… четырёх спицах.

Колени подогнулись, и Лина тихо осела на пол.

Время слилось в нескончаемый поток боли. Непосильная ноша придавила тяжестью, заставила распластаться на полу, прижаться щекой к грубым половицам. Вскрытая скальпелем затянувшаяся рана оказалась воспалённой и гниющей изнутри, предъявив свету сочащееся нутро.

Рыдания рвали горло. Лина их не контролировала. Не контролировала ничего: рухни потолок, провались пол – не заметила бы. Жгучие слёзы выталкивали то, что она не отпускала, крепко держала в кулаке: горе, ненависть, страх, отвращение, одиночество, предательство и бесконечные потери вырывали с корнем причитающиеся кровавые куски. В безумном порыве, наружу вырвалось – всё.

Сутки, Лина не покидала комнату. Не слышала стук в дверь, беспокойные шаги под окнами. Она сводила счёты с прошлым, вдруг предъявившим непогашенный вексель. Проклинала, страдала, прощала и мирилась со всем, что была не в силах принять и изменить. Переживала заново звенящую боль, но теперь с открытыми глазами при полном сознании с математической точностью измеряя каждый прожитый миг.

Постепенно она сложила воедино осколки пережитого и доверила памяти. Собрав волю, очистилась от ненависти и гнева, оставив внутри тихую печаль и неистовое желание жить, чтобы жизнью перечеркнуть последствия смерти.

Вздохнув, Лина затихла на полу, медленно восстанавливая дыхание.

Разгорался новый день, когда слегка пошатываясь, она вышла из комнаты. Спустилась на террасу, присоединяясь за завтраком к Натали. Ковыряя ложечкой йогурт, подруга подняла глаза, без единого слова протянула чашку кофе.

Сделав обжигающий глоток, Лина ощутила во рту давно позабытый отменный вкус, а не горькую жидкость. Отломив кусочек круассана с жадностью проглотила, внезапно обнаружив, что зверски проголодалась. Завидев на горизонте катер, привычно вздрогнула, но заставила себя дышать ровно и спокойно допить кофе.

Принимая положенные расписанием процедуры, Лина перестала уклоняться и возражать. В этот раз, она вынудила мышцы, натянутые ужасами Свалки, расслабиться. Непонятные слова маленькой массажистки проникали в сознание:

– Недуги души – проецируются на тело. А болея телом – саднит душа.

Тёплые руки впечатывали в спину значение фразы, вторя монотонным словам. И Лина вдруг осознала неразрывность проповедуемой женщиной связи: тело и душа. Глаза нетерпеливо распахнулись, словно она получила ключ к шифру! Поняла, что значит забросить душу, отказаться её слышать, предоставив действовать разуму и мышцам. Поняла, о чём твердила женщина, указывая на недостатки и непрочность такой конструкции. И наконец, поняла, почему она называла Лину такими обидными словами: «добровольный инвалид».

Лина перестала сердиться. Она молчала, но теперь внимательно слушала и выздоравливала. С каждой возрождённой к жизни клеткой, с каждым свежим глотком воздуха, с каждой разглаженной горестной морщинкой стёртой заботливыми руками – поправлялась. Как сжатая пружина расправлялась, скомканная в кулаке, она сама. Вместе с телом очищались разум и душа, избавлялись от мусора, обретая кристальную ясность. Перестав сопротивляться, Лина отдалась заботливым рукам и успокоилась.