Молодой женщине стало грустно, она зябко поёжилась и нехотя пошла в дом. Жаль, что ожидания не оправдались. Она разделась, подошла к очагу с казаном. Чужой охотник, казалось, мешал ей сосредоточиться и заняться делом, которое она всегда выполняла с радостью. За работой она обычно думала о чём-то, полная надежд и мечтаний. Это приносило утешение, прогоняло скуку. Но человек на лыжах почему-то мешал ей. Если это не Мамак, то кто же? Из какого аула? Может, он встречал в горах Мамака с братьями?

А не бросить ли всё и не отправиться ли теперь же к мужу? Дорогу она знает, горы, леса знакомы и на лыжах бегает хорошо. Когда же она доберётся до них? В полночь? Но ведь он там не один! Много их. Потому и не взял с собой.

Сылукыз подождала, когда в казане закипит вода, и, волнуясь, начала одеваться. Вынув из кожаного мешочка маленькое медное зеркало, подошла к огню и посмотрела на своё сильно уменьшенное отражение, провела ладошкой по лицу и бровям, поправила волосы. Кем бы он ни был, она должна увидеть чужака. В аул пришёл посторонний человек, не может же она сидеть тут в одиночестве и гадать, кто это.

Женщина торопливо зашагала к дому, стоявшему в середине аула. Он был выше и просторней других. Там жил её свёкор. Лай собак, как видно, слышали все – встречать путника вышли и женщины, и дети. Старый Кондыз тоже стоял здесь, опершись на трость, и ждал. Услышав за спиной скрип снега, оглянулся.

– Ты не разглядела, килен[3], что это за человек? – спросил он.

– Нет, ата[4], не разглядела, – ответила Сылукыз, не спуская глаз с медленно приближающегося лыжника.

– А ну-ка, отзовите собак, – сказал старик путавшейся под ногами ребятне.

Два-три мальчика разом сорвались с места и во всё горло клича собак, бросились с горы. Услышав голоса мальчишек, собаки залаяли ещё яростней. Но вскоре притихли и наперегонки с детьми, увязая в снегу, помчались в гору. Охотник, увешанный шкурками лисы, белки, горностая, тяжело переставляя лыжи, поднялся на ровную площадку и стал приближаться к людям. Сердце Сылукыз вдруг тревожно забилось, ноги невольно подкосились. Теперь она знала, кто перед ней. Это был сын Ярмека, тот самый Камаш, который сватался к ней и проиграл поединок Мамаку.

Зачем он здесь? Заблудился или замыслил что-то?

Охотник вышел на тропу и остановился. Сняв лыжи, сунул их под мышки. Тропа вела к дому старого Кондыза. Приблизившись, охотник снова остановился, воткнул лыжи в сугроб, туда же сложил лук и колчан со стрелами, потом снял с пояса охотничью сумку. Он потряс шкурки, освобождая от снега, и подошёл к людям.

– Счастья дому вашему, ата, – сказал он, обращаясь к старому Кондызу.

– Проходи в дом, сынок, – сказал тот, оглядывая уставшего незнакомца.

– Я охотник Камаш из тузбашей, – представился молодой мужчина.

– Что ж, ладно, – сказал старик.

Он мало кого знал из тузбашей и, будучи музлом, знать их особо и не старался. Но поскольку жил на их земле, побаивался.

– Места эти всем тузбашам знакомы. Белки и лисицы здесь ловятся хорошо, – сказал охотник, будто угадывая мысли старика. – Аула тут раньше не было. Вот и решил поглядеть, что за люди живут… Дом ваш, дым видны издали, ата.

– Мы тут высоко живём. Не всякая птица до нас долетит, – сказал старик, – А ты давай проходи в дом. Устал, наверное.

– Да, устал, – признался гость, с трудом ворочая языком. – Вчера утром из дома вышел. С тех пор всё время на ногах.

– Вот как, – проговорил старый Кондыз, шагая к дому. – Пойдём, пойдём со мной.

Кондыз-алып был старейшиной аула, поэтому юрта его была просторней других. И всё же, когда входили пять-шесть человек, другим стоять было негде.

Гостю помогли раздеться, подбросили в очаг дров. Маленький чёрный горшок с пшённой кашей сняли с огня, отставили в сторону и подвесили большой железный казан с мясом, накрыв его медной крышкой.

Раздевшись, хозяин дома сел на своё возвышенное место. Гостя посадил рядом с собой. Снохи, дочери, малышня разместились на полу возле двери. Все с интересом разглядывали незнакомца. Это был рыжий человек с большой вытянутой кверху головой, тяжёлым подбородком и глубоко запавшими бесцветными глазами. Охотник тоже внимательно осмотрелся. Сылукыз он, конечно же, заметил сразу, однако ни радости, ни удивления не проявил, как будто и не видел её вовсе. Держался спокойно и свободно.

Пока мясо поспевало в казане, перед гостем поставили сушёный творог, чтобы немного утолил голод, потом всем дали по горсточке каши. Проголодавшийся охотник уговаривать себя не заставил, за милую душу сметал всё, что ни подавали, и рассказывал новости о Куксайской долине. Слушая о Туман-тархане, все сидели, затаив дыхание. Здесь не было никого, кто не знал бы сюннов, и не слышал о Туман-тархане. Слова «сюнн» и «тархан» были для них самым отвратительным ругательством. Гостя ни о чём не спрашивали, чувств своих не выдавали. Только старейшина Кондыз-алып изредка поглаживал бороду, поминая Аллаха и святых.

Когда мясо сварилось, поели, запивая шурпой[5]. Согревшись и наевшись, гость раскраснелся и оживился. От его глубоко спрятанных глаз остались одни только щёлочки, прикрытые редкими бровями. Раза два он, не в силах побороть сон, принимался клевать носом.

Старый Кондыз, бросив взгляд в сторону женщин, сказал:

– Одна сноха у меня из тузбашей, соплеменница твоя.

– Знаю, – отозвался охотник.

– Килен, – окликнул старик Сылукыз.

– Да, ата? – женщина застенчиво повернулась к свёкру.

– Дом у тебя просторный, сама ты проворная – пусть земляк у тебя заночует.

– Хорошо, ата, – отвечала Сылукыз, лицо которой вспыхнуло от неожиданности и волнения.

В ауле Кондыз, кроме старого хозяина, из мужчин не было никого. Все они – женатые сыновья старика, один зять, один работник – ещё месяц назад угнали скотину на зимовку в дальние угодья, называемые Язулы-кая. Пастбище это было собственностью семьи. Ещё живя в Куксайской долине, они на зиму ежегодно угоняли туда скот. Поселившись в горах, вначале боялись появляться в тех краях. Язулы-кая рядом с Куксаем. Люди тархана могли проникнуть туда без всяких препятствий. Но со временем стало ясно, что захватывать их угодья сюнны не собираются.

Этой осенью решились, наконец. Хорошенько осмотрев леса, через которые можно пройти в Язулы-кая, погнали стадо. Молодой муж Сылукыз ушёл вместе с братьями. Теперь все они там. Камаш, видно, знал это. А может, всё же случайно оказался здесь?

Торопливо пробираясь в темноте к своему дому, женщина с недоверием думала о незваном госте, не понимая, как ей вести себя с ним. В голове был туман, руки-ноги будто чужие. Она верила, что шагающий за ней мужчина не причинит ей зла, и всё же не могла избавиться от подозрительности и страха. Нет, не за себя боялась она, страшно было за мужа. Если бы вместо Камаша был теперь другой человек, который не состязался с Аю-Мамаком и не был повержен им, не знала бы она ни тревоги, ни подозрения. Всем известно, как опасен побеждённый человек, как бывает он мстителен и злобен.

Дома Сылукыз принялась привычно ворошить в очаге угли, подкинула дров, потом сняла шубу. Вдруг ей стало очень холодно. «Как быстро ушло тепло», – подумала женщина.

Гость задержался во дворе. Соблюдая обычай, оставил рядом с лыжами на снегу кожаную сумку с оружием и другими острыми предметами – даже такими, как игла и шило. Только добытые шкуры взял с собой. Потом подошёл к двери и, пошевелив полог, покашлял.

– Кто там? – сердито закричала Сылукыз, подойдя к двери. – Мужа дома нет, не шастайте тут среди ночи, не беспокойте добрых людей!

– Это я, охотник. Припозднился я. За мной волки, медведи гонятся, – сказал гость.

– Откуда ты, какого рода-племени? – крикнула она, чуть смягчив голос.

– Из тузбашей я, средний сын Ярмека буду, – отозвался спасающийся от волков и медведей.