– Она верно говорит, – поддержал тархан женщину.

– Человек, который пришёл к вам – это раб моего свёкра, старика Кондыза! – сердито выпалила Сылукыз. – Он обманул и убил сестру мою. За это его собирались за ноги подвесить к дереву, а он, выходит, к вам сбежал.

– Если человек этот среди нас, привести его! – приказал тархан.

– Его уже нет в живых, великий тархан, – сказал Салчак. – Пастухи закололи его копьём, когда наши люди разрушали их жильё.

Сылукыз, забыв, где находится, вскочила, сжав кулаки. Круглое обветренное лицо её побледнело, прекрасные широко раскрытые глаза под тонкими бровями смотрели испуганно и удивлённо.

– Нет в живых?! Убили?! – крикнула она, будто требуя ответа.

– Да, убили, – подтвердил Салчак. – Из шалаша выскочил молодой мужчина и всадил в него копьё.

Растерянная и взволнованная, Сылукыз села на место. Губы её и крылья носа дрожали, с ресниц закапали слёзы. Не в силах сдержаться, она заплакала. В слезах уже не было ни ярости, ни злости. Напротив, она испытывала облегчение и радость. Окружающие ничего не поняли.

Тархан подумал, что надо утешить сидящую рядом молодую женщину и осторожно погладил её по спине.

– Негодяй получил по заслугам, – сказал он.

– А не подвесить ли нам его по обычаю киргилей за ноги? – предложил Котлуг-бек.

– Мы его предали Матери-огню, – со вздохом пояснил Салчак.

Сылукыз пыталась остановить слёзы и сидела, пошмыгивая носом. Наконец она успокоилась и улыбнулась сквозь слёзы. Казалось, из-за туч внезапно брызнуло солнце – всё вокруг стало светлей. Хмурившиеся мужчины, глядя на неё, тоже заулыбались. Таковы уж они, эти загадочные женщины, – то, глядишь, плачут, то смеются.

– Выходит, родственники мои живы? – сказала Сылукыз, не глядя ни на кого.

– Ну а как же! – отозвался Туман-тархан.

Женщина счастливо рассмеялась, потом, не стесняясь никого, обняла тархана за шею и поцеловала. Тот добродушно захихикал, словно отец, радуясь проказам своего малыша.

– Что с неё возьмёшь, дикарка она и есть дикарка, – пробормотал он.

Толмач не стал переводить эти его слова. Сылукыз поправила на лбу выбившиеся из-под шапки волосы и принялась быстро рассказывать:

– Отец Кондыз очень печалился не из-за скота, а из-за сыновей. Меня к вам отправил, велел отдать тебе лису. И ещё велел сказать: «Я власть тархана сюннов признаю. Если надо, готов отдать всё моё стадо, все шкуры, лишь бы сыновей вернул живыми. Ведь они не сделали ничего плохого, великий тархан! Не поднимали против тебя оружие, не проявляли непокорности тебе. Освободи ты их!»

Сылукыз замолчала и, повернувшись к тархану, заглянула ему в лицо, снова ставшее суровым. Он покашлял, остальные отвели глаза в сторону.

– Где теперь её родственники? – спросил он, глядя на Салчака.

– Под стражей, – неуверенно отвечал тот.

– Вы что скажете? – обратился тархан к Котлуг-беку и Кара-Тире-бию.

– Раз уж Кондыз так богат и готов покориться… надо отпустить их, – сказал Котлуг-бек.

– Надо освободить, – поддержал Кара-Тире-би.

Интересоваться мнением Салчак-алыпа тархан не стал. Подняв голову, он произнёс:

– Принимая во внимание дар старика и готовность подчиниться нам, сыновья его отпускаются на волю.

– Уж не сон ли я вижу, мой Тенгре? – проговорила Сылукыз, не веря ушам своим.

– Я приказал. Родственники твои вернутся домой, а ты останешься, – сказал тархан.

Улыбка сошла с её лица.

– Но почему?!

– Это чтобы старик Кондыз не обманул меня.

Голос тархана прозвучал холодно. Заметив это, он спохватился и добавил, стараясь быть милостивым.

– Ты растопила мою окаменелую душу. Полюбил я тебя. Останешься, возлюбленной моей будешь.

– Не бывать этому! – Сылукыз сорвалась с места.

Боясь, как бы дикая женщина не причинила вреда тархану, Салчак и Кара-Тире-би повскакивали с мест.

– У меня есть свой муж, который уплатил за меня калым и устроил нашу свадьбу! Молодой, прекрасный алып! – крикнула она, бросившись к двери.

Это задело тархана.

– Ну хорошо, – хрипло, словно нехотя, сказал он, выдавливая из себя слова. – В таком случае уйдёшь ты, а они останутся.

Не желая продолжать разговор, тархан кивнул Салчаку. Большой неуклюжий Салчак-алып заступил маленькой женщине дорогу, поймал её и, заломив ей руки за спину, повёл к выходу. Тут Сылукыз изловчилась и яростно вгрызлась красивыми зубами в грубый подбородок Салчака. Дюжий мужчина завопил и, разжав руки, ухватился за окровавленное лицо. Тем временем женщина, уклонившись в сторону, повернула к тархану своё прекрасное лицо и воскликнула:

– Я остаюсь с тобой, тархан! Но мне в последний раз хотелось бы увидеть мужа и братьев! – потребовала она.

– Увидишь, – нехотя пообещал тархан.

Через некоторое время женщине привели коня и в сопровождении десяти вооружённых всадников она отправилась на север Куксайской долины. Они ехали по широкой протоптанной дороге в сторону Язулыкая. Возле леса их ждали какие-то всадники. Подъехав ближе, она увидела, что это те, с кем она хотела встретиться, – родня мужа. Их тоже со всех сторон обступили вооружённые сюнны.

Сылукыз искала глазами Мамака. Но сколько ни смотрела, не увидела его. Подъехала ближе. Братья мужа были бледны, печальны. Сылукыз крикнула иступлённо:

– Так где же Мамак?! Где муж мой?!

Мужчины потупились. Почувствовав неладное, она обратилась к Тукалу, старшему из братьев:

– Почему молчишь? Я спрашиваю, где Мамак?

Тукал, как и люди тархана, не хотел говорить правду.

– Он бежал, – соврал он. – Всех нас поймали, а он не дался.

– Застрелили, что ли, его? – не поняла Сылукыз.

– Нет, не застрелили, сбежал он, скрылся в лесу. Его не могли поймать.

Сылукыз перевела дух и взглянула на своих охранников. Похоже, те не понимали её языка.

– Чтобы спасти вас, я остаюсь здесь, – сказала она. – Если Мамак дома, скажите ему, пусть ждёт меня. Ну а если…

– Довольно! – скомандовал один из охранников, встав между ними.

– Скажем, – пообещал Тукал.

Люди из Кондыза отправились домой известной им дорогой. Они всё ещё не могли поверить в своё освобождение и погоняли лошадей без передышки. В густом лесу почувствовали себя уверенней. Снегопада в последнее время не было, поэтому ехали легко. В пути не переговаривались и не оглядывались назад. Глаза были устремлены только вперёд.

В Язулыкая добрались, когда уже темнело. Совсем недавно места эти казались им такими красивыми и надёжными. А теперь горы и ручей были объяты глухим безмолвием, отчего становилось жутко. Возле кострища, где раньше стоял их шалаш, они спешились и долго смотрели на оголённую чёрную землю. Никто не произнёс ни звука. Лишь изредка слышались тяжёлые вздохи. Взяв лошадей под уздцы, стали спускаться к ручью. Там, за ручьём, на небольшом лугу был у них заброшенный шалаш и тёплое строение для скота. Раньше по весне они держали там молодняк. Было в нём сено, которое скармливали молодым животным, невыделанные шкуры, припрятан старый топор, кое-какая утварь и сушёная снедь.

В то утро сюнны угнали животных, которые паслись на открытом склоне горы и уничтожили шалаш, стоявший на виду. Поискать по окрестностям у них не хватило ума. Так что шалаш за ручьём и сарай должны быть целы.

Через сугробы добрались до шалаша, обошли его кругом. Как и ожидалось, сюда никто не заглядывал. Привязав лошадей к тыну, отыскали топор, горшки, деревянное ведро. Один побежал к ручью за водой, другой, открыв шалаш, развёл огонь, третий полез за мешком, подвешенным под крышей сарая.

На все хлопоты – готовку, еду и прочее – ушла половина ночи. Они по-прежнему сохраняли молчание. Всю мелкую работу каждый привычно делал сам, и темнота не была им помехой.

Подкрепившись, старший из них, спокойный, тихий нравом, Тукал вышел в сарай взглянуть на лошадей, задал им сена и, вернувшись в шалаш, приготовил себе место для сна. Ярти на два года старше Мамака, а теперь самый молодой среди них, заговорил первым.