Как ни странно, материал оказался вполне сносным. Печень, конечно, уже начала сдавать, покрывшись грубыми спайками. Но почки были без видимой патологии, что подтвердилось анализами, и группа крови совпадала. Одну почку он пересадит прямо сейчас, вторая уедет далеко, покоясь в термоконтейнере в питательном растворе. Кому ее пересадят, ему было все равно. Главное — сейчас он повторит то, что сделал на прошлой операции. Ошибки в его методике быть не должно. Сегодняшняя операция обязательно закончится успехом!

Утром я плелась на работу совершенно разбитая. После вчерашнего отравления в столовой и ночной паники мне так и не удалось заснуть. Я уже понимала, что мое расследование зашло в тупик. Без данных из больничного морга я ничего не смогу доказать. Избыток операционного материала можно объяснить просто — это запас «на всякий случай». Иногда обычного режима стерилизации бывает недостаточно, поэтому в каждой операционной существует запас операционного белья. В нашей больнице этот запас существовал в виде стерильного одноразового материала в индивидуальной упаковке. Здесь может быть другая практика. Что же делать?! Я должна найти доказательства незаконных операций в этой больнице как можно быстрее! Если этой ночью я видела машину своих преследователей, у меня осталось совсем мало времени. И я решила рискнуть.

Старательно изобразив на лице трагедию, после операции я подошла к старшей операционной сестре.

— Извините, мне нужно поговорить с вами наедине, у меня такое случилось…

С явной неохотой она пошла за мной в коридор. Я тихо расплакалась.

— Помогите мне, пожалуйста, у моих родителей долги, судебные приставы приходили. Сказали, корову отберут и дом опишут…

— А чем я помочь могу? Денег в долг я не даю!

— Мне не надо в долг, мне подработка нужна. Я круглые сутки работать могу, только бы денег заработать.

— Ты явно не на ту работу устроилась, девочка. Тебе в ночные бабочки надо было идти, там бы заработала.

Я подавленно молчала.

— Ладно, — вдруг сжалилась она надо мной. — Если ты язык за зубами держать будешь, я тебе помогу. Но если хоть кому-то скажешь, не сносить тебе головы, так и знай!

И она рассказала мне, что не все операции вносят в операционный список. Часть операций проводится в больнице во внеурочное время. За эти операции больные платят не в кассу больницы, а непосредственно хирургу. Хирург отстегивает за молчание старшему дежурному врачу, который в отсутствие на рабочем месте главного врача больницы фактически выполняет его функции. Ну и соответственно те, кто работает в операционной, получают за сверхурочную работу приличные деньги.

— Я тебе все покажу, ты запоминай. Будешь мне подменой, а то я одна там пашу, уже никакого здоровья не осталось.

Вечером, когда все разошлись, старшая медсестра, которую, кстати, звали Ниной Аркадьевной, начала мне показывать, как вдевать нитку в операционную круглую иглу, как подавать хирургу инструменты, учила, как эти инструменты называются. Путаясь в собственных руках для отвода глаз, я довольно быстро все «освоила». Когда в окнах уже стало темнеть, Нина Аркадьевна отпустила меня домой. Обдумывая сегодняшнюю победу, я медленно шла к общежитию. Мне нужны доказательства, хотя бы снимки на сотовый телефон. Но как я сумею сделать снимки на телефон в условиях операционной?! Меня тут же раскроют, а это чревато последствиями.

Операция была назначена на вечерние часы в четверг. Именно в четверг на прошлой неделе я увидела ночью в оперблоке свет. Значит, операции проводятся по четвергам. Что же, весьма логично, в пятницу во время генеральной уборки операционных легко уничтожаются все следы.

Я решила, что в первый раз мне надо быть осторожной. Если моя работа понравиться, меня обязательно позовут еще. Вряд ли от операционных сестер преступники-хирурги избавляются после каждой операции. Главное — войти в доверие, понравится тем, кто это делает, тогда можно уже пытаться добыть доказательства.

В комнате было темно, моя соседка уже крепко спала. На моей постели лежал комплект постельного белья, на подушке отсутствовала наволочка. Я похолодела, сердце ухнуло вниз, очертания комнаты поплыли перед глазами. Пошарив рукой под матрасом, я поняла, что два листка бумаги с планом моего расследования исчезли. Но сил на переживания у меня уже не осталось. Убедив себя, что листки вылетели из-под матраса случайно, я провалилась в сон.

Как ни странно, ночь прошла спокойно. Утром я решила еще раз поискать листки с записями, но тщетно, их нигде не было. Проклиная себя за неосмотрительность, я старалась успокоиться. Сегодня все выясниться, и весь этот ужас, наконец, закончится, убеждала я себя. Но я опять ошибалась.

Перед Высокопоставленным Медицинским Чиновником на столе лежал смятый листок бумаги. Снова и снова он перечитывал строчки, написанные неровным почерком. Злость и ненависть к этой соплячке душила его. То, что он создал с таким трудом, сейчас могло в один момент рухнуть. Созданная им схема успешно работала, постоянно пополняя его тщательно скрываемый банковский счет в оффшоре. Еще немного, и он уедет отсюда. Но сейчас это невозможно, тем более что последняя доставка прошла неудачно, что-то сломалось в сумке-контейнере, материал испортился, и ему прозрачно намекнули, еще один сбой и он вылетает из игры. Желающих заработать пруд пруди, только свистни! — сказал ему по телефону с издевкой на ломаном русском его партнер из Варшавы. Чертов полячишка.

Казалось, схема, придуманная им, безупречна. С выходом закона о трансплантации органов почти все проблемы с забором органов у трупа были решены. Не зря же заинтересованным лицам здесь и за рубежом за принятие именно такого закона пришлось откатить доверенным парламентариям немаленькую сумму. Закон предусматривал практически все — родственникам умирающего больного не приходило в голову письменно оповещать врачей о своем несогласии забора органов для трансплантации. Констатировать смерть мозга по закону надлежало в течение всего 12 часов, причем критерием смерти мозга становился всего лишь анализ крови из вены, определяющий концентрацию углекислого газа в крови. Больной мог сохранять рефлексы, даже садиться в постели — высокий уровень углекислоты в крови давал право признать факт смерти головного мозга, после чего производился забор тепленьких органов, которых ждали с нетерпением тысячи неизлечимо больных людей, а их состоятельные родственники были готовы заплатить огромные деньги только за возможность надеяться на их выздоровление.

Причем по закону состояние больного оценивалось всего 3 врачами, если их можно так называть — невропатологом, реаниматологом и судебно-медицинским экспертом. Найти в большом городе трех специалистов, у которых присутствовали серьезные финансовые проблемы или элементарная жадность, и начисто отсутствовала совесть, было не сложно. Забор органов надлежало проводить в той больнице, где умер пациент. Разрешение на посмертный забор органов подписывалось главным врачом, а в его отсутствие — старшим ответственным дежурным, который по инструкции выполнял функции руководителя больницы в ночное и праздничное время.

Конечно, тогда они прокололись. Срочно требовался материал редкой группы крови, за него платили вдвое от обозначенной цены, а у них как назло ничего подходящего в помине не было, вот анестезиолог и принял решение воспользоваться случаем с незадачливым парашютистом, тем более, группа крови совпадала, но дальше все пошло наперекосяк. Сосед, оказывается, воевал в Чечне, появился частный сыщик, его сослуживец, начал копать. С женой-то они быстро разобрались, выяснив, что в студенческие годы она сидела на наркотиках, одного укола оказалось достаточно, чтобы сломать ее окончательно. А они еще и денег ей отвалили. Недаром она сразу перезвонила им после встречи с этой соплячкой.

Чиновника опять охватила ярость. Чего она полезла, эта дрянь, жалко не успели ее тогда разделать. Ведь из-под носа сбежала, и спряталась так, что ее бы никогда не нашли, если бы она не вернулась в город, да еще полезла в самое пекло.