Следующий рабочий день — день генеральной уборки в оперблоке — прошел на редкость бестолково. Меня гоняли с поручениями из одной операционной в другую, и к обеду я буквально валилась с ног. В середине дня я улучила минутку, добралась до телефона, стоявшего на столе у старшей сестры, и попробовала набрать номер кабинета Славы, но межгород был отключен, видимо из-за экономии больничных средств. За несколько дней работы я так и не смогла поговорить ни с кем из операционных сестер. Они упорно не обращали на меня никакого внимания, зато старшая медсестра не давала мне даже присесть на минуту, как будто специально следила за мной. Я вымыла пол в двух операционных на втором и третьем этаже, помыла окна в коридоре, который вел к оперблоку, отнесла несколько биксов с салфетками и инструментами на стерилизацию в подвал. Потом меня попросили утащить на помойку мешки с мусором. Это было кстати. Спрятавшись за пластмассовый контейнер, я внимательно обследовала содержимое мешков, но ничего подозрительного так и не нашла.

Когда, запыхавшись, я вошла в нашу комнату, все девушки уже сидели за столом.

— Где ты ходишь? — как будто не она меня гоняла, спросила старшая сестра. — Ты сегодня проставляться будешь?

Я сделала непонимающие глаза. Девушка из деревни не могла знать, что такое «проставляться». По-моему, она меня проверяет, — подумала я.

— Ну, когда обмывать твою новую работу будем?

— А, это…  Сейчас, я мигом! — я побежала в буфет.

Накупив полный пакет пирожков и кексов, я тихонько подошла к полуоткрытой двери оперблока, и внимательно прислушалась.

Ничего особенного. Обычные разговоры о потенциальных женихах, о том, как муж в очередной раз застал с любовником, внезапно появившись на дежурстве, и о том, как мало платят.

Вывалив на стол еду, я предложила:

— Могу еще в минимаркет за шампанским сбегать.

— Не надо, я с него пердю…  — неприличное слово потонуло в общем хохоте.

— Садись, выпей с нами.

— А что это? Спирт? — поломавшись для приличия, я храбро глотнула обжигающую жидкость. Опьянеть я не боялась, дед мой, по слухам очень любивший выпить, передал мне по наследству чрезвычайную устойчивость ко всем спиртным напиткам, правда удовольствия мне они не доставляли.

— Ну и зачем ты сюда работать пришла? — несмотря на выпитый спирт, допрос продолжался.

— Я хочу на будущий год поступать, поработаю пока здесь, понравится — останусь. Общагу дали, а ем я мало. Может, привыкну, а то так устала сегодня.

— Мы тоже устаем, мало не покажется, — и разговор плавно перетек в другое русло.

— Можно я домой пойду, а то голова кружится…

— Конечно, иди. Да не опаздывай в понедельник. Операционный день!

Конечно, я чуть не забыла посмотреть новый операционный список, вот растяпа!

Пересчитав операции, я опять загнула пальцы. С понедельника по четверг, на будущей неделе, в операционном списке числилось восемнадцать операций.

Никто не знал, сколько ему лет. Он тоже забыл, когда родился. Случилось это несколько лет назад, когда он по неосторожности выпил почти литр дезинфицирующего раствора, разбавленного раствором глюкозы, который он нашел в коробке рядом с контейнером. Правда, тогда это был не контейнер, а обычная помойка, тогда и слов таких не знали. Многие из его друзей-бомжей и алкоголиков-побирушек, обходили больничный двор стороной, предпочитая искать пропитание и вещи в обычных помойках. Его же всегда тянуло сюда, обрывки голубой одноразовой одежды были похожи на воздушных змеев, которые в детстве мастерил для него отец из миллиметровки, украденной на ближайшей швейной фабрике, одноразовые маски внушали уверенность, что кто-то заботится о здоровье других. Пустые стеклянные флаконы из-под растворов смотрелись как новогодние игрушки в обрамлении длинных прозрачных шнурков использованных капельниц. Иногда попадались фонарики и диковинные рыбки, сплетенные пациентами больницы из этих капельниц, которых после выписки подарившего их больного, так же выбрасывались на помойку санитарками или медсестрами.

Но и тогда, и сейчас, он не изменил своим привычкам — больничный двор манил его выкинутой на помойку халявой и он никак не мог удержаться от удовольствия неспешно распотрошить упакованный мусор и внимательно в нем покопаться. Попадалось разное: использованные системы и одноразовые шприцы со следами чьей-то крови, испачканные кровью салфетки, коробки из-под лекарств, старые тапки. Он мечтал найти здесь подушку или одеяло, его постельные принадлежности кто-то из его друзей-собутыльников утащил из грязной квартиры, когда он валялся в очередном запое. Так и спал сейчас — без подушки и без одеяла, укрываясь, когда было холодно, рваной в клочья рабочей робой, тоже добытой на помойке в соседнем дворе. Но одеяло никак не попадалось — ему было невдомек, что мягкий инвентарь в больнице не выбрасывают, а списывают, показательно разрубая или сжигая в больничном дворе, чтобы никому не досталось. Как все хронические алкоголики он не отличался сообразительностью, но у него вдруг затряслись колени. Трясущимися руками он вытащил ЭТО из пакета и собирался его поближе рассмотреть, но в этот момент нестерпимая боль парализовала его, и он услышал, как трещит его череп. В его измученном дешевым алкоголем мозгу тихо возникла и сразу же растаяла слабая мысль: «отмучился…»

Утром в субботу я проснулась очень рано. Давно у меня не было такого хорошего настроения. Предстоящая поездка в Реутово к Татьяне Васильевне воспринималась моей уставшей от невзгод душой как праздник.

На автостанции народа было мало: домой все уехали в пятницу после работы. Я взяла билет до Реутова, и заранее села в небольшой автобус, который безнадежно ждал пассажиров у здания автовокзала.

Вместе со мной в ту же сторону ехали несколько пассажиров: в основном грибники в брезентовых штормовках и с корзинами. Как ни странно, спать мне не хотелось, я заворожено смотрела в окно, думая, что если бы не моя беда, никогда бы я этой красоты не увидела.

Солнце поднималось из-за перелесков, оттесняя темно-синюю пелену ночи на запад. Желто-золотистые поля ровными квадратами сжатой пшеницы отмеряли километр за километром. На горизонте дымил трубой одинокий трактор, подчеркивая присутствие цивилизации в этих местах. Покоем и умиротворением дышала осень, скоро светлые деньки сменит унылый дождик, и прощай, тепло, еще на полгода!

Спросив, где мне выйти, чтобы добраться до Реутова, я сошла с автобуса, и повернула на проселочную дорогу в нужную сторону. Как я умудрилась тогда здесь заблудиться, ума не приложу, думала я, огибая совершенно крошечный перелесок, который мне показался тогда настоящим лесом, и в котором пережила столько неприятных минут.

Татьяна Васильевна была дома, и встретила меня так, как будто ждала, что я приеду. А может, так оно и было?

— Проходи, девочка, как дела у тебя? — Нараспев произнесла она, когда увидела меня на пороге.

— Так, ничего, лучше, чем были…  — Я растерялась, не зная, с чего начать.

— Садись. Пирожки кушай, я чай сейчас заварю тебе, утрешний остыл…  — Она так и сказала «утрешний».

— Спасибо. Я хочу, чтобы вы мне погадали, никак не разберусь в проблеме своей. — Моя рука сама собой уже тянулась к румяному пирожку, лежащему на тарелке. — А с чем пирожки?

— С курятиной. Я знала, что сегодня гости будут, вот и зарезала.

— Сама?! В смысле зарезали курицу сами?

— А что ж тут такого, в моем деле кровь свежая часто нужна бывает. На нее и болезнь свести можно, и от врагов с ее помощью откупиться.

— А как это? Как вы лечите? — прошамкала я с набитым до отказа ртом. Пирог с курятиной был необыкновенно вкусным. Так и надо этой курице, не жалко ее!

— Долго объяснять надо. В двух словах, наверное, так. Ты когда таблетку пьешь, что болезнь прогоняет?

— Активное вещество. Оно действует на микробов.