Приехав в город, первым делом я зашла в парикмахерскую.

— Что делать будем? — заспанная девица в голубом синтетическом халате лениво доедала бутерброд с вареной колбасой.

— Мне стрижку. Лучше каре, не очень коротко. И высветлиться, — мне стало не по себе. Прощай, мой любимый конский хвостик!

— Светлая Велла, оттенок платина.

— А еще? — платина, вроде, серая? — «Какая мне разница, честное слово! Главное, чтобы меня не узнали».

— Светло-русый золотистый Лонда.

— Давайте Лонду…  — покладисто согласилась я. Быть особо разборчивой не стоило — можно рассердить и без того неприветливую девицу, и тогда у меня есть шанс крепко испортить свой внешний вид. Однажды я записалась к очень дорогому мастеру-стилисту. Было это сразу после окончания училища. Мастер с явно нетрадиционной ориентацией колдовал над моими волосами два часа, предусмотрительно развернув меня от зеркала, а когда закончил и гордо показал мне результат своего вдохновения, я чуть не стукнула его. Мои русые волосы до плеч были выщипаны и выкрашены в триколор красно-розоватых оттенков. Я не знаю, как бы оценили мою внешность в Париже, но в больницу с таким великолепием соваться было нечего и думать. Поэтому заплатив молодому маэстро баснословную сумму, я на последние пятьдесят рублей купила болгарской краски для волос, и вечером с небывалой твердостью закрасила воинственную раскраску.

Правда, стрижка маэстро, даже покрашенная в русо-каштановый цвет, все равно вызвала вопросы. Меня спрашивали, не болею ли я стригущим лишаем еще минимум месяц, пока выстриженные ступеньками волосы не отросли настолько, что я смогла затягивать их в хвостик. С тех пор я необычайно консервативна во всем, что касается моей внешности. Надо ли говорить, что весь период моего превращения в блондинку со стрижкой каре, я просидела с зажмуренными глазами.

После окончания экзекуции я пристально вгляделась в свое отражение. Слава Богу, ничего страшного не произошло!

Вид у меня со светлым каре стал какой-то глуповатый, но зато мое сходство с фотографией в паспорте было поразительным.

Покинув парикмахерскую, я вдруг поняла, что очень хочу есть.

Была половина одиннадцатого утра, поэтому я поехала в Макдональдс. Другого места покушать без последствий в нашем городе до сих пор не было. Пусть эти бутерброды при попадании в желудок превращались в тяжелые гири, и мешали даже ходить, зато расстройства кишечника все-таки не наблюдалось. Делая заказ, я отметила, что практически все девушки, работавшие в кафе, были жутко некрасивыми. Наверное, дурнушки расторопнее, поэтому лучше работают, как интересно!

Деньгами на первое время меня снабдил Слава, поэтому я не экономила, набрала целый поднос вредных для здоровья бутербродов, села у окна и, запивая вредную еду обжигающим, но безвкусным кофе, с удовольствием позавтракала.

План действий был следующий: устроится на работу, после чего найти жену, простите, вдову Серёгина, а потом посетить агентство «Баррикада».

Покушав, я еще минут десять посидела, борясь с навалившимся желанием поспать, а потом пошла на троллейбус.

В отделе кадров Центральной больницы меня встретили приветливо, что объяснялось просто: санитарок катастрофически не хватало.

Сидевшая за компьютером маленькая женщина в белом халатике нараспашку подвинула через стол ко мне листок заявления о приеме на работу, заранее распечатанный на компьютере и составленный таким образом, что я только расписалась на нем и вписала данные паспорта Гвоздиковой.

Объяснив мне, где находится больничное общежитие, кадровичка заверила меня, что койку в общежитии мне тоже выделят, но временно, до конца сентября, потом со всей области приедут врачи на курсы усовершенствования, и мне нужно будет искать съемную комнату. До конца сентября я уже рассчитывала переселиться домой, так что мне это было безразлично.

Работа мне предстояла несложная — мыть полы в операционных до и после операций, во время операций уносить и приносить тазы для использованных салфеток, следить за светом, передвигая круглые тяжелые лампы на штативах, приносить стерильные инструменты из стерилизационного блока. Все это делать я умела.

Сразу после окончания медицинского училища я хотела работать именно в операционной, и даже проходила практику после диплома в оперблоке на базе детской больнице. Но карьера операционной сестры оборвалась, не начавшись, прежде всего из-за человеческих взаимоотношений. Еле отбившись на дежурстве от навязчивых приставаний одного из молодых хирургов, я поняла, что больше всего в жизни ценю свою независимость, и устроилась работать процедурной сестрой. Мои же однокурсницы, работавшие операционными сестрами, всей жизнью своей соответствовали банальной фразе «операционная сестра — вторая жена хирурга».

Одна родила от заведующего отделением внебрачного сына, другая никак не могла выйти замуж — парень, которого она ждала, и дождалась из армии, был дальнобойщиком, и по сравнению с ее возлюбленным — блестящим кардиохирургом выглядел ну очень бледненько, а кардиохирург жениться на ней не торопился, поэтому все трое, включая дальнобойщика, были глубоко несчастны…  Ну и так далее…

Общежитие, стоявшее в самом дальнем углу обширной больничной территории, своим видом меня не порадовало: комнаты маленькие, по шесть кроватей в каждой, окна не мыли целую вечность. Мрачная комендантша лет пятидесяти напомнила мне бабу-Ягу в молодости злым прищуром маленьких темных глаз и немытыми спутанными неприбранными волосами. Швырнув мне влажное серое постельное белье, она зло прокаркала:

— Парней не води, обедать ходи только в больничную столовую, а то тараканов разведешь…  — Она собиралась мне еще что-то сказать, но я, не дослушав ее, повернулась и ушла. Кажется, у меня уже начинали сдавать нервы.

В небольшой комнате на третьем этаже, куда меня поселили, стоял затхлый спертый воздух, я с трудом открыла окно и проветрила. Центральная больница располагалась на окраине города, рядом была только площадка для вертолетов санавиации и больничные гаражи. Заросли кукурузы перемежались на поле за гаражами с высокими сорняками и кучами строительного мусора, в общем, вид из окна был довольно унылый.

Застелив постель, я вымыла пол, пожертвовав на данное действие свою майку, умылась в общем туалете в конце коридора, достала из кармана юбки сложенный лист бумаги с адресом фирмы жены Серегина, и решительно направилась к автобусной остановке.

Фирма по проведению праздников и свадеб располагалась в цокольном этаже обычной пятиэтажки в спальном районе по соседству с фирмой, предлагавший населению БАДы из алтайской живицы. Что такое живица я представляла слабо, что, впрочем, не мешало толпиться у дверей офиса данной конторы нескольким интеллигентным женщинам бальзаковского возраста, вероятно, распространителям означенной живицы.

За дверью, украшенной плакатом с двумя обручальными кольцами, который держал во рту грустный и явно уставший от жизни голубь, сидела и оживленно разговаривала по телефону дама лет пятидесяти в розовом пиджачке, купленном, судя по размеру и цвету, определенно на распродаже детской одежды. Неуловимое сходство с полярной лисой даме придавали крашеные в седой цвет короткие пышные волосы и длинный тонкий нос, кончик которого шевелился, когда она говорила.

Мой вид для нее, очевидно, значимым не был, поэтому она обратила на меня внимание только минут через пять, в течение которых непрерывно болтала по телефону, хихикая и манерно закатывая глаза.

Когда разговор был закончен, она, наконец, снизошла и до меня, доверительно поведав, что хозяйка в офисе будет только завтра, но если у меня что-то срочное, она может соединить меня с ней по телефону.

Ждать до завтра мне не хотелось, поэтому уже через пять минут я услышала в трубке глуховатый голос Вероники Серегиной.

— Здравствуйте, кто это?

— Я медсестра из больницы на Рождественской, вы мне визитку оставляли, когда умер ваш муж…  — внезапно я растерялась. Присутствие дамочки сбивало меня с толку, а она и не думала уходить, пристально меня разглядывая.