Народная память бережно хранит имена и других писателей-земляков, погибших на фронтах Великой Отечественной войны, и воздаёт им должное. Это и лейтенант – поэт Фатых Карим (погиб в Восточной Пруссии, 1945), и младший лейтенант – поэт, прозаик, драматург Адель Кутуй (Польша, 1945), и майор – поэт Нур Баян (Австрия, 1945), и подполковник – поэт, прозаик Хайретдин Музай (Германия, Дахау, 1944) и др.

Вчитываешься в скупые строки биографий и думаешь: ведь за каждым кратким жизнеописанием была самая настоящая живая жизнь со всеми своими радостями, мечтами, любовью… А некоторые наши земляки такими молодыми ушли на фронт, что и семьями не успели обзавестись. Поэта Шарафа Мударриса призвали в армию сразу после института. На фронте он оказался с первых дней войны. Ему был 21 год. В 1944-м поэт пишет Мирсаю Амиру с фронта, что вот, мол, он уже давно опытный боец, а ни с одной девушкой ещё не целовался. 21 год было погибшему под Киевом Сулейману Мулюкову. Детский поэт Мухаммат Ахметгалиев в 23 года погиб в бою под Смоленском. В 24 года отдали свои жизни Ахтям Аминов и Макс Гатау. В 25 – Гайнан Курмаш… Поэту Агзаму Камалу не было и 25-ти, когда в Сталинградском сражении вражеская пуля оборвала его жизнь. Также в сражении за Сталинград отдал жизнь поэт Касим Вахит. Ему было 26 лет…

Вернулись с войны победителями и продолжили писательскую деятельность в мирное время народный поэт Татарстана Сибгат Хаким, народные писатели нашей республики Гумер Баширов, Амирхан Еники, Фатих Хусни, Хисам Камалов, лауреаты Государственной премии им. Г. Тукая Республики Татарстан Нури Арсланов, Абдурахман Абсалямов, Мирсай Амир, Хай Вахит, Ибрагим Гази, Якуб Занкиев, Абрар Каримуллин, Ибрагим Нуруллин, Атилла Расих, Ахмет Файзи, Миргазиян Юнус… Среди известных писателей-фронтовиков были и руководители Союза писателей Татарстана – Ахмет Ерикеев, Афзал Шамов, Заки Нури… Своими книгами, публикациями, выступлениями они много сделали для того, чтобы память о жертвах, героях, победах и буднях Великой Отечественной войны сохранилась в будущих поколениях…

Эта книга посвящена 70-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне и горестной дате – 75-летию начала войны. В ней мы рассказываем о писателях-фронтовиках – наших земляках, соплеменниках, татарстанцах и не только татарстанцах… Мы, писатели Татарстана, гордимся собратьями по перу, в лихую годину вставшими на защиту нашей Родины. Согласитесь, наш отряд писателей-воинов сороковых-грозовых собрался весьма изрядный. Повторим, всего на этой войне отдали жизнь (вместе с Джалилем) 34 писателя, а участвовало в военных действиях – 124.

Военно-исторический материал к сегодняшнему дню собран немалый, но, мы уверены, не весь. Будут новые открытия и факты войны 1941–1945 годов, появятся новые имена и биографии. И нашим следопытам-поисковикам, исследователям и историкам далеко не закрыто поле для новых исследований, находок и открытий.

Новость облетела деревню быстрее ветра. В тот же день она и до бабы Кати донеслась, хотя и жила та на отшибе за озерцом в одиночестве. Весть была о том, что в районный центр приехал известный хирург-глазник на огромном автобусе (передвижной операционной) с десятком помощников.

Бабка взволновалась, поскольку была почти слепа. Возраст возрастом, а видеть-то хотелось. И уж совсем сон потеряла, когда через неделю узнала о возвращении из райцентра прозревшего деда Толкуши, бывшего печника, глаза которого застила «тёмная вода», по-научному – глаукома. Теперь он опять, как много лет назад, сиживал на лавочке у своего дома и демонстративно почитывал газету.

На отшибе за озерцом баба Катя всё-таки не совсем в одиночестве жила. Через просёлочную дорогу напротив её двора с недавних пор обосновался в заброшенной насыпушке неизвестно откуда взявшийся одинокий жилец примерно сорока с лишком лет по имени Сабир. Это был угловатый, медлительный мужчина, но с руками, то есть умел держать в них и топор, и молоток… Не спеша, он со знанием дела вернул, казалось бы, мёртвую хибару к жизни, поправил забор, ворота, в которые загонял после еженедельных отлучек своего трёхногого коня – мотоцикл с коляской.

Соседка сперва ворчала, даже пару раз громко высказала своё недовольство по поводу шума и вони от его машины. Однажды он погазовал у дома, когда пришлось менять муфту стартера, но сразу понял свою ошибку и больше уж такое не повторял.

Как-то по осени заявилась она к нему и с порога затребовала помощи: дым из её печи пошёл, видите ли, не в трубу, а в избу. Он откликнулся, ступил на половицы её дома, и уже на следующий день над озерцом встали в редком безветрии два соседствующих белых столба дыма.

Надо сказать, здесь всегда было ветрено. Ветер продувал деревню насквозь со стороны степи, начиная как раз с их дворов за озерцом. Поначалу Сабир наивно поставил на крыше флюгер в виде то ли дракона, то ли петуха, и он как встал клювом в сторону степи, так и замер навсегда.

Постепенно одинокие соседи на отшибе нашли общий язык, если это можно так сказать, – Сабир-то был редкостным молчуном. За него говорили его руки. Старухе он и половицы на крыльце переложил, и слив для стока дождевой воды наладил… Она, благодарная, в ответ запускала самовар и угощала его чаем с бубликами, которые он сам и привозил на своём мотоцикле. Пирогов она давно не пекла, поскольку к своим семидесяти почти совсем ослепла.

Зато тарахтела без умолку. Компенсировала, что ли? Обсуждала, предрекала, но больше вспоминала. Говорят же, глаза стариков назад смотрят.

А сосед слушал. Такого слушателя поискать. Правда, старуха порой, замолчав вдруг, тыкала его костистым перстом:

– Ты гдей-то?

В смысле: не уснул ли?

Нет, он слушал. И её, и себя… внутреннего. Какие-то свои давние разговоры, видимо, вставали в его памяти. Она раз-другой пыталась выведать его подноготную, но он только отмахивался: не интересно, мол, чего былое перемалывать!

В тот день соседа дома не было. Укатил куда-то с утра на своём драндулете. Тихо в его дворе. Ни молоток тебе не стукнет, ни петух спросонья не кукарекнет – какая живность! и кошки-то у него не было. Зато она, «своими глазами» услышав, как шелестит газетой на завалинке под тёплым солнышком Толкуша, места себе не находила. Туда-сюда, туда-сюда… И курам дала внеочередную порцию пойла, и Пальму спустила с цепи погулять, и на колодец смоталась с одним ведёрком – в другой-то руке тросточка-посошок. А сама прислушивалась – не заверещит ли в степной дали мотоцикл: несу-несу твоего соседушку!

Насколько видели её глаза? Разве определишь в каких-нибудь известных долях-единицах! Сегодня вот на пути к Толкушкиному дому прорезался полуденный луч, а вчера – тьма-тьмущая без единого просвета. И что! Давно уж без глаз управлялась она в хозяйстве. Чего глядеть-то! Каждый шаг рассчитан годами жизни, любое движение взвешено навыком, все шорохи-шумы пойманы чутким ухом. Вон Пальма звякнула цепью, вон куры что-то всполошились – закудахтали в курятнике, захлопали крыльями, а вон застрекотал кузнечиком вдали мотоцикл…

Она выставилась за ворота, и как только запылённый с дороги сосед подошёл к ней поздороваться, позвала его вечерять:

– Чайку попьём…

В ответ он спросил только:

– Что-то ты взволнованная какая-то, баб Кать… Случилось чего?

– Да нету, – ответила она и пошла по обыкновению с задранной головой накрывать стол.

Меню у ней всегда было одно и то же – варёная картошка, яйца, квашеная капуста и подсолнечное масло. Ну, конечно, чай с молоком, сахар, мёд, который она брала у местного пасечника. Остальное – колбаску или «консерву» какую – прихватывал в виде гостинца Сабир.