– Каким ему быть, если час назад привезли? – отозвалась Ниночка, рассматривая через стекло витрины сморщенное старушечье лицо.

– Обязательно нагрубить надо пожилому человеку.

– Где вы грубость услышали? Какого вам хлеба?

– Никакого. Хамка! Где вас таких только рожают? Совсем совесть потеряли…

Старуха отошла от окошка и поковыляла дальше, разговаривая сама с собой.

Ниночка ошарашено взглянула на часы: начало девятого. Неплохо день начался, первый же покупатель облаял ее с собачьей выучкой, разве что ларек не пометил, а впереди двенадцать часов сидения-стояния в замкнутом пространстве на солнечном месте с теплой продукцией из пекарни. Она почувствовала, как по спине скатилась первая капля трудового пота. Тоска.

Покупатель шел неравномерно, то набегал толпой, создавая очередь, то тянулся единичными экземплярами, отвлекая продавца от созерцания модного журнала и телефонных сообщений, оповещающих о появлении мужа в зоне доступа. Ниночка с нетерпением ждала звонка, когда через раздаточное окошко прямо в нос ударил крепкий запах молотого кофе. В нескольких шагах от ларька к трамвайной остановке вместе с лавочками и прозрачным навесом от непогоды прилепился кофейный киоск. Умопомрачающий аромат эспрессо распространялся в душном воздухе со скоростью грозовой молнии, будоражил сонное сознание, щекотал нежные ноздри.

Ниночке после чашки наспех заваренного чая и вчерашних сырников очень хотелось поскорее проснуться, взбодриться и улыбнуться новому дню. И момент, когда она решительно прикрыла задвижкой раздаточное окошко, чтобы на минуточку заглянуть в кофейный киоск, оказался решающим в ее жизненном обустройстве, если не судьбоносным и заведомо предопределяющим.

Продавщица «кофе с собой» встретила посетительницу широкой улыбкой и уже открыла рот для затертого и успевшего набить оскомину приветствия, как глаза ее распахнулись от неожиданности, затем сузились, а яркие губы из улыбки плавно перегруппировались в легкую ухмылку. Ниночка оторопела лишь на секунду, два раза моргнула ресницами и внутренне вся сжалась, чтобы достойно выстоять неминуемый удар. Кофе перехотелось.

За прилавком стояла бывшая однокурсница по колледжу, Надя Шмякина, вернее, ее бледная копия, потому что от той самоуверенной, вечно недокрашенной блондинки с черными корнями волос ничего не осталось. К Шмякиной все четыре года обучения Нина испытывала сложные чувства, вплоть до ненависти и взаимной неприязни. Оснований для противостояния было множество, но все они шли не в счет по сравнению с общим объектом тайного воздыхания – Борисом Жгутом. Первая глаз на него положила Надька, а Нинка, придерживаясь отстраненной, можно сказать, безразличной внешней политики, тонкой манерой взяла да и отбила у первой красавицы целого курса завидного жениха.

– Вот так встреча, – очнулась от шока Шмякина, окинула посетительницу глубоким взглядом, поправила на груди съехавшие в сторону бретельки фирменного фартука. – Какими судьбами?

Миловидная улыбка, а главное, радость ее была до простоты естественной, с долей удивления и того детского восторга, когда встречаешь на улице давно позабытого, но желанного друга. Ниночке показалось, будто никогда и не было между ними соперничества, холодной войны, склочных дрязг и бабьей лютой зависти. Скрывать новое место работы тоже показалось чистым абсурдом, тем более именно сейчас, когда они находились на равном положении, а соседство рабочих мест было в шаговой доступности друг от друга.

– Так мы с тобой соседи, – она кивнула головой в сторону матовой стеклянной стены, за которой четко прорисовывался силуэт хлебного ларька. – Продавцом устроилась… временно.

– Ну и я временно, – усмехнулась Надя, весело подмигнув перекрашенным левым глазом. – А что временно, то надолго.

– Кофе сделаешь? – Ниночка, придерживаясь миролюбивого тона, быстрым взглядом осмотрела сигаретную витрину, сравнила ассортимент и цены.

– Один момент!

Через минуту кофемашина натужно выдавила в бумажный стакан черный кофе без сахара.

– Поговаривали, что ты в банке работаешь.

– Два года там посидела, пока сотрудница из декретного отпуска не вышла.

– Знакомая ситуация, прямо до дрожи. Саму выперли из страховой компании, полгода только и продержалась. Теперь кофе разливаю. Бариста, блин.

– Домой почему не вернулась? – Ниночка нервно разрывала пакетики с сахаром.

– Что я там забыла? – Шмякина с барского плеча выложила на узкий прилавок крохотную шоколадку на один укус. – Знаешь, сколько в станице молодежи безработной шатается? На натуральном хозяйстве выживают, живых денег и в руках не держали. Там даже банковского отделения нет. В продуктовом магазине один банкомат стоит и то карту через раз выплевывает. А что ты меня домой гонишь? Сама-то здесь осталась.

– У меня тетка в городе, свой дом, отдельная комната.

Говорить о новом жилье Ниночка побоялась, вдруг в гости попросится, придется что-то врать, а враньем она всегда пренебрегала, знала: лучше один раз перетерпеть правду, чем три раза краснеть уличенной во лжи.

– Да понятно, тетка не чужой человек, на улицу не выгонит. Из наших кого-нибудь видела?

Ниночка пожала плечами, припоминая последний год жизни, краем глаза наблюдая через матовое окно кофейни за оставленным без присмотра ларьком, где возле раздаточного окошка маячила серая тень одинокого покупателя. Она уже собиралась вежливо распрощаться и бежать обратно, выслушивать недовольное ворчание голодных обывателей, когда Надя произнесла неожиданную фразу.

– Ко мне тут на днях Борис заглянул. Тот самый Жгут, помнишь, из-за которого мы еще на первом курсе чуть волосы друг другу не повыдергивали? А главное было бы из-за чего выдирать. Мне Катька Нечепуренко из параллельного курса рассказала недавно, буквально весной, что наш Жгут на деле жгутиком оказался. Ночует у нее иногда, а последнее время так постоянно. Представляешь, какой поворот! Хорошо, что нас с тобой мимо пронесло, а сам-то красавец красавцем, и песни пел, да только красоты той на восемь сантиметров и хватило… – Надя закашлялась грудным смехом, обнажая белые зубки и кончик языка, а Ниночке узкий подбородок и подкрашенные Надькины губки показались волчьим оскалом.

Она машинально схватилась за дверную ручку, словно за спасательный круг, пытаясь переварить услышанное, но шатающиеся тени за матовым стеклом мешали сосредоточиться на главном слове, которое мячиком подпрыгивало перед глазами и никак не желало ложиться на короткую память. Весной, буквально весной…

– Ну давай! Если что, заходи, поболтаем, – прокричала вслед Шмякина, когда за Ниночкой захлопнулась дверь.

Перед обеденным часом народ повалил табуном, очередь не уменьшалась, товара набирали много, успевай лишь на калькулятор цифры накидывать. Пустые лотки складывались ближе к двери, сдобная выпечка ушла влет, не хватило пасхальных куличей. Покупатели слезно просили оставить в следующий привоз лишний куличик, уж больно понравилось пекарское тесто. Отдельным списком Ниночка машинально записывала личные просьбы поименно, чтобы никого не забыть, ничего не упустить из виду.

До прихода тетки она находилась в каком-то легком оцепенении, в состоянии близком атараксии. Все ей казалось существенно неважным, не имеющим определенного смысла, словно вся повседневная жизнь за стенами ларька проходила в параллельном мире от ее собственной, а сама она находилась на вершине познания высокой философской мысли и открытия чего-то фундаментального и вместе с тем простого и понятного как дважды два. Но уловить по существу простое и понятное у Ниночки не получалось, все время что-то отдаляло желанную суть, а в голове занозой застряла цифра восемь. И такая интимная подробность вводила ее в гипнотический транс, потому что словам Надьки приходилось верить, уж слишком точно сходилась цифра с размером мужского достоинства.

Между тем, обладая превосходной зрительной памятью, она сравнивала установочные теткины цены на сигареты, и по всему получалось, что ее пачка никотинового яда стоила в два раза дешевле, чем в кофейном киоске. Сравнение только радовало, клиент сам будет искать, где дешевле, и охотнее пойдет и за хлебом, и за насущным куревом. В чем в чем, а в ведении торговли тетка толк знала и даже специальных институтов не оканчивала.