Возвращаясь с рынка с тяжелыми авоськами, Тамара заглянула в ларек только на пять минут, отдышалась, дала отдых натруженным рукам, заодно проверила по накладным приход. Больше всего на свете она боялась в конце каждого месяца ревизии и подсчета остатков с выявлением недостачи. Но огромнейший опыт в торговой отрасли, врожденное дарование просчитывать все недостачи наперед и просто природная смекалка, никогда не допускали, чтобы Тамарочка опускалась до такого позора. И хотя последняя успешная ревизия прошла пять дней назад, а следующая намечалась лишь через месяц, она не теряла бдительности и решила первое время контролировать работу племянницы, пока та не зарекомендует себя в ее глазах.

– Ты что кофе здесь распиваешь? – Тамара приметила бумажный стаканчик. – Он же мочегонный. Смотри, прижмет…

Ниночка от жары едва улавливала смысл наставлений.

– Дом ведь рядом, сбегаю туда и обратно.

– Куда туда? – Двойной подбородок заходил ходуном. – И не вздумай мне ларек бросать! Вот…

Из дальнего угла Тамара вытащили пластиковое зеленое ведро с крышкой.

– Окошко закроешь, пригнешься. Никто не увидит, проверено тысячу раз. Перед закрытием на клумбу выльешь, да сполоснуть не забудь, чтоб не завонялось. Поняла?

Подобная перспектива встала перед Ниночкой в неприглядной красе. Личная гигиена в антисанитарных условиях показалась немыслимой и где-то даже чудовищной. Тетка сразу приметила, как у племянницы поморщился тонкий носик, округлились глаза.

– Ничего, обвыкнешься. Воды меньше пей, а про кофе забудь.

– Так жарко же. Может, попросить хозяина установить кондиционер?

– Просили уже, – отмахнулась Тамара, – не одна ты такая умная. Дверь приоткрывай немного, сквознячок погуляет, вот тебе и кондиционер.

– Так страшно мне дверь открытой держать.

– Чего страшно? Кому ты нужна! Район у нас спокойный, люди порядочные… Ладно, засиделась я с тобой, караси на жаре дохнут. Смотри, после двух молоко привезут. – И подхватив сумку с трепыхающейся живностью, тетка отправилась домой.

Ниночка приняла молочку, доверие оправдала и фамилию не опозорила. Ловко пересчитала пленочные пакеты кефира, молока, стаканчики сметаны, творожные пачки. Все уместила в холодильную камеру, прокрыжила накладные четкими галочками и в конце вывела красивую, витиеватую подпись.

После обеда народ за хлебом шел неохотно, между покупателями Ниночка успела пообедать холодными бутербродами, остывший эспрессо вылила на соседнюю клумбу и наконец-то дозвонилась пропавшему мужу.

– Ты соскучилась, зая моя, – неслось из телефона.

Голос мужа с игривой интонацией ей не нравился, как и весь набор зоопарка, которым он постоянно называл ее в личном общении. На провокацию Нина не поддавалась, терпела и недовольство не проявляла, а Борис с ее молчаливого согласия каждый раз придумывал новое прозвище.

Заручившись обещанием мужа вернуться с работы пораньше, все оставшееся время она посвятила размышлениям о предстоящей встрече, но информацию, так любезно предоставленную Надей, переваривать в голове мешали назойливые покупатели. Костяшками пальцев стучали они по витражному стеклу, требуя выдать хлеба, мешая сосредоточиться на личных переживаниях, выводили продавщицу из задумчивой абстракции, куда она успевала самолично загнать себя между очередными клиентами.

Очнулась Ниночка лишь под вечер, когда высокий мужчина с красными ладонями и бледно-синей татуировкой «Вова» на пальцах сунул ей в окошко смятую пятитысячную купюру, а перед этим она выдала ему довольно внушительный набор молочки и сдобных куличей. Покупатель отчего-то нервничал, торопился на трамвай, просил поскорее сдачу, но продавщице бумажка показалась странной и на ощупь вызывала сомнение.

– Других денег у вас нет? У меня сдачи не будет, – сообразила, наконец, Ниночка и протянула фальшивую купюру обратно.

– Ну не будет и не надо, – усмехнулась через окно довольная рожа с опухшими глазами.

Выхватив из дрожащих пальцев малеванную бумажку, мужчина через тротуар метнулся в раскрытые двери подошедшего трамвая и напоследок махнул ошарашенной Ниночке бейсболкой. Бледное лицо продавщицы вжалось в стекло витрины так, что нос съехал на сторону.

Подсчитывая первые убытки, она едва сдерживала слезы. Перед закрытием ларька люди снова повалили толпой, и Нина только успевала менять местами пустые латки, полностью сосредоточилась на торговом процессе, хлюпая носом, смахивая скупую слезу. Разрыдалась она в полном одиночестве, когда до конца смены оставалось пятнадцать минут, и в это время хлеб с молоком был уже никому не нужен. Вечерний сумрак покрыл сиротливую без людей остановку, над кофейным киоском и парикмахерской давно горела сигнализация, и только ее заведение светилось изнутри холодным светом пыльной лампочки. Не выкурив за день ни одной сигареты, она чувствовала легкую тошнату, желудок сводило голодными спазмами, а мочевой пульсировал нервными позывами, держась на грани разрыва.

– Чего с-слезы л-льем?

От испуга Ниночка ойкнула и чуть не обмочила трусы. В узкий проем приоткрытой двери через гипюровую занавеску, специально приспособленную теткой от мух, заглядывал широкоплечий мужичок в джинсовых шортах, в майке с неразборчивой надписью. Она узнала его по голосу.

– Ничего. Вам какое дело?

– Мне никакого. А вот если нужна п-помощь, п-помогу.

– Да, – перед любопытным носом Нина моментально закрыла дверь, – много здесь вас, помощников!

– Обидел кто? – Олег обошел ларек, заглянул в раздаточное окошко.

– Если бы обидел… Обокрал!

– Ух ты! Намного?

– Молоко, кефир, хлеб, три кулича. – Цифры складывались на калькуляторе, Ниночке и самой хотелось узнать недостачу. – Выходит пятьсот рублей.

– Средненько, – прокомментировал вечерний клиент.

– У меня зарплата семьсот в день… Вы что хотели? Хлеба? – Ниночка сменила раздраженный тон на дружественный и собралась закрыть окошко, когда на блюдце легла новенькая хрустящая тысяча. Олег получил на работе обещанный аванс.

– Пог-гаси свой убыток, а на остаток мои д-долги спеши. Доброй ночи…

Больше он не сказал ни слова, развернулся и неспешным шагом побрел вдоль трамвайной линии…

Второй день Ниночка возвращалась по темноте с надеждой, что муж давно дома. Но возле крыльца ее встретила хозяйка, баба Нюра, сидя на любимой табуреточке с костыликом в руках. Под козырьком возле фонаря кружило облако мошкары, ночные бабочки бились в тусклое стекло.

– Вы что так поздно? – удивилась Нина хозяйке.

– Томку жду, а она не йдёть.

Теплый серо-грязный платок, повязанный поверх белой хлопковой косынки, закрывал старушечий лоб и доходил до самых глаз. Цвет их невозможно было разглядеть, потому что глаза баба Нюра ни на кого не поднимала по причине подслеповатости, очки не любила, надевала при крайней нужде, а в разговоре с собеседником ориентировалась на голос.

– Так давайте я вас сегодня сама уложу, – предложила Ниночка свои услуги.

Она торопилась приготовить ужин и визуально прибраться к приходу Бориса, хотя бы перестелить постельное белье.

– Так я идоси не ила ишо, – баба Нюра пошамкала беззубым ртом, заправила узенькую полоску выбившейся белой косыночки под теплый платок в глубокую щекастую морщину.

Изначально уговор между теткой и племянницей значился на словах такой: кормление старушки Тамара брала на себя, за Нинкой оставался общий надзор – подать, принести, в аптеку сбегать, постирушку какую затеять, но стирки устраивались крайне редко, а болезни обходили бабу Нюру стороной, дата рождения в паспорте отпугивала модные хвори лучше оберега.

По каким-то отдельным моментам Ниночка уяснила, что тетка уже на протяжении нескольких лет вела за старушкой благотворительный надзор, то проведывала без повода, то кусок пирога по праздникам несла в угощение, то вдруг принималась за генеральную уборку всего дома, надраивала полы, вымывала пыльные окна. Не составляло ей особого труда и наварить борща на лишнюю тарелку, и на пяток больше нажарить домашних котлет. Баба Нюра в питании не вредничала, чем накормят, тому кланялась и спасибо говорила. Чай любила, узвар из сушеных фруктов, не брезговала и пресными оладьями с вареньем.