— В огороде с бабушкой тусить? — отвечаю вопросом, чуть подумав, а что я правда любил в 5 лет?

— Блять, это даже звучит уныло, — по моим внутренним ощущениям, Марк закатывает глаза.

— Ну а ты чем? — быкую в ответ.

— О, у меня в детстве около дома долгострой был. Там был такой котлован вырыт и заброшен, естественно, и его затопило сточной водой какой-то, — увлечённо рассказывает пацан, а я слушаю и представляю мелкого Марка на разъебанной стройке, — я там плавал один раз на спор и водомерок ловил.

— Фу блять, серьезно? — где грань отвратительного у этого человека?

— Ага, а потом мы их с пацанами пожарили и съели. Мама пизды дала за сожженную сковородку ещё, — смеется Марк, а я понимаю, что грань отвратительного очень далека. — А зимой мы растопили снег в какой-то банке и макароны сварили.

— Это вам так приспичило пожрать макарон? — спрашиваю, думая о том, что Марк, видимо, с самого детства тянется к приключениям.

— Нам сама идея приспичила. И че, ты ни разу ничего такого не делал? — вкрадчиво спрашивает Марк, и я припоминаю странную историю.

— Нууууу, — тяну я, — хочешь немного крипоты припущу?

— О, мое любимое, — слышу чиркание зажигалки — Марк закуривает. Я тоже хочу, но уже неделю думаю о том, чтоб сократить количество никотина.

— Короче, я тогда не совсем прям уж мелкий был, ну лет 12 или 13. У меня собака умерла, и я ее хоронить пошёл на российский остров, — начинаю я.

— На российский остров? — переспрашивает Марк невнятно, как будто зажимая губами сигу.

— Ну да, у нас есть остров на реке, рядом с улицой Российской, и его в народе называют российским островом, — объясняю я географию родного города.

— Так, и ты, значит, пошёл хоронить собаку? Один?

— Ага, чёт всем не до меня было тогда. Знаешь, добрался до этого острова, думаю, надо копать, а тут из кустов мужик выходит с хуем и в плаще на голое тело, ну типа покошмарить прохожих, может, думал, что девушка зашла, а может, похуй ему было кого. А тут я стою, в одной руке лопата, в другой — мертвая собака.

— Чувак, наверно, знатно охуел, — смеется Марк.

— Ага, постоял, завернулся обратно в свой плащ и свалил, — я тоже смеюсь, хотя тогда было вообще не смешно.

— Ну вот, нормальная история, а то «огород, бабушка», — резюмирует Марк, у которого, видимо, мертвая собака и чувак с хуем — это норма. Граница отвратительного уже невообразимо далека.

Меняю тему, обсуждая с пацаном бытовые мелочи, и снова чувствую уколы совести. Что же я за человек-то такой. Эти разговоры меня спасают и убивают одновременно.

Звучит убого.

Спасают — потому что мне дико одиноко. Я вижу тебя несколько часов в день, за месяц, что я у тебя, вместе мы провели от силы несколько дней. Прекрасных дней, которые я ни на что бы не променял, но ощущать себя на втором месте после работы — такое себе.

Убивают — потому что я явно делаю что-то не так.

Я устал от бесконечно скучных недель.

Я не специалист, но подвох чувствую.

— Когда прилетишь-то? — усугубляет мое невесёлое настроение Марк.

— Наверное, через неделю, не могу решить, нужно мне засветиться на пленэре или нет.

— А пленэр — это что? — тянет Марк.

— Это когда ты на природе рисуешь природу, ну или что-нибудь другое, но на природе. Они традиционно осенние и весенние у нас, — объясняю я ему скучную матчасть.

— А точно, я с Милой как-то гонял в глушь, — вспоминает Марк. — А че, зимних нет?

— А ты попробуй в -30 на улице порисовать, — фыркаю, вспоминая, что мне весенние-то с трудом иногда давались.

— Слух, а реально, как зимой быть? Не бывает зимних пленэров? — тема пленэров почему-то взволновала пацана не на шутку.

— Бывают, главное водку не забыть.

— Чтобы бухать и не замерзнуть? — неуверенно отвечает пацан.

— Чтобы вода не замёрзла вообще-то, в которой ты будешь кисти мыть, но суть ты уловил.

Марк хмыкает, видимо представляя себе зимний пленэр.

— Ну так что, какие ставки? — так и не отстаёт от меня.

— Да не знаю, может, я вообще поездом поеду, тогда надо ещё раньше. Хотя может и самолётом, главное — не сраным суперджетом.

— Даааа, столицы ломают людей, — смеётся Марк, — пожил месяц в СПб, и вот тебе уже нужен перелёт бизнесом.

Мне смешно и обидно одновременно. Но больше смешно. Марк в курсе о моей аэрофобии, но относится к ней максимально пренебрежительно.

— А как будто Челябинск не ломает, Челябинск ещё как ломает, только ты потом ещё и срастаешься неправильно, — хмыкаю я.

— Трудно быть тобой, — выносит своё заключение Марк.

— Зато со мной не скучно, — парирую я.

В приподнятом настроении прощаюсь с Марком, которому надо на тренировку.

На часах восемь вечера, ты сегодня на сутках, и я решаю наведаться к тебе в больницу: дел на сегодня совершенно не осталось.

Если не удастся провести время вместе, так хоть ужин принесу, а то ты наверняка держишься на кофе и каких-нибудь сухарях.

Собираю в контейнеры порцию салата и недавно пожаренных котлет, недолго смотрю на них и добавляю ещё — так-то лучше. Вообще, салат и котлеты — это вершина моего кулинарного искусства, мне настолько нечем заняться дома, что я даже начал готовить.

Этот год уже ползёт к сентябрю, а погода как будто бы этого не понимает: в воздухе все еще ощущается баня. Не могу вспомнить хотя бы ещё одно такое жаркое лето, как это. Это лето сожгло меня.

Я жду эту осень даже больше, чем прошлую весну.

Волосы уже опустились ниже плеч, ты запрещаешь мне их стричь, а я с каждым днём все больше хочу подстричься под машинку, хоть и не понимаю почему — такая стрижка мне точно не пойдёт.

Собираю волосы резинкой на затылке, последний раз дышу прохладным воздухом в квартире и выхожу в духоту улицы.

Доезжаю на трамвае, хотя на такси объективно быстрее и удобнее, но трамвай вызывает во мне какие-то приятные эмоции. Или его маршрут. Никогда не меняющийся. Стабильный. Протягиваю кондукторше синюю купюру и получаю пригоршню тёплой мелочи и маленький билетик взамен. Складываю первые три цифры номера и последние — снова несчастливый. Как и у всех в этом трамвае, как подсказывают мне основы математики.

Может быть, мне повезёт в обратную сторону.

Часы посещения в больнице окончены, и в прибольничной территории тихо. Прохожу сразу к дверям травмпункта. Я уже забегал к тебе пару раз в этом месяце, и, кажется, сестра в приемной начинает что-то подозревать. Наверное, сегодняшние мои контейнеры сдадут ей Владислава Константиновича с потрохами.

В очереди перед кабинетом несколько человек, я рассматриваю их, чтобы прикинуть примерное количество времени, которое мне придётся тут провести в ожидании.

И все равно ловлю мутного от вида мужика с перевязанной головой, хотя знаю, что все эти люди добрались сюда самостоятельно, а значит, дела не так плохи. Уловив перегар, я начинаю понимать, что мужик явно в говно, как и его сопровождающий. Готов спорить, что сопровождающий причастен к боевому ранению товарища.

Кроме них в очереди парень, пропустивший апперкот и сейчас слегка капающий кровью из носа себе на футболку.

— Я на повторный приём, кто последний? — обращаюсь я к коллегам по очереди.

— За нами, — подают голос мужики.

Сажусь на свободное место и прикидываю, сколько мне ждать. Час как минимум, надо было книжку захватить. Можно было бы, конечно, «просто спросить» или позвонить тебе и попросить выйти, но, во-первых, пусть это будет сюрприз, а во-вторых, хочется провести вместе хотя бы 10 минут.

Включаю наушники и решаю посмотреть какую-нибудь ерунду, и так и залипаю в экран телефона, когда сквозь наушники слышу повышенные тона.

Поднимаю глаза на очередь, в которой появилось ещё одно действующее лицо, и даже наушники снимаю от любопытства.

— Куда вы лезете?! — мужик из очереди, который целый, встал у двери в кабинет, загородив ее собой, чтоб не пустить появившуюся здесь недавно девушку.

Сестра с регистратуры куда-то исчезла, и мы тут сами по себе.