– Учиться и скучать, – Алика потянулась на мысочках и поцеловала его в шею. – И я буду скучать.

– Тебе-то там будет явно нескучно! – Матвей нехотя отпустил её. – Море, вино, молоденькие студенты журфака, разогретые южным солнцем. Изменишь мне, а я никогда ни о чём не узнаю.

Алика громко искренне рассмеялась.

– Если бы я хотела тебе изменить, я бы не поехала ради этого за полторы тысячи километров, – сказала она. – А вообще, из-за одного потрёпанного студента-медика, меня давно перестали интересовать студенты всех остальных факультетов и отделений.

Матвей поцеловал её, вдохнув лёгкий запах шампуня – Алика недавно вымыла волосы, и они только-только успели высохнуть.

– Всё равно не хочу тебя отпускать.

– Мне надо поехать, – Алика с улыбкой заглянула ему в глаза. – Туда обычно не берут первокурсников, но для меня сделали исключение. Хочу, чтобы они поняли – я не любимчик препода, а их шанс не сесть в лужу.

Матвей вздохнул.

– Что ж ты у меня такая талантливая-то?

Алика с невинным видом пожала плечами и вернулась к чемодану.

– Не будем загадывать, – сказала она. – Но может, выберемся летом куда-нибудь вдвоём?

Матвей заскучал уже в первый вечер. Он привык встречаться с Аликой после занятий и где-нибудь гулять. Обычно проблем с тем, куда пойти, не возникало. Алика знала обо всех событиях, происходящих в Москве: от концертов органной музыки до открытия новых пиццерий. Но если им хотелось побыть наедине или нужно было что-то сделать по учёбе, они шли в какое-нибудь тихое кафе или к Алике домой. Реже – к Матвею.

В университете, как назло, отменили занятия. Свободного времени образовалось целое озеро, и Матвей жалел, что послушал Алику и остался. Как было бы хорошо поехать к ней, поселиться в гостинице поблизости и переманивать её в свой номер каждую ночь.

Они созванивались уже после заката и по полночи переписывались, а утром Алика оказывалась вне зоны доступа. Матвей постоянно доставал из кармана телефон и проверял сообщения, хотя знал, что до вечера она не напишет. Она слишком серьёзно относилась к этому дурацкому семинару, чтобы во время чьих-то мегалитературных выступлений зависнуть в телефоне.

Ещё Матвею не давали покоя окружающие Алику недожурналисты со старших курсов, расслабленные молодым вином. Наверняка, думают, что нет ничего проще, чем заполучить жаркой южной ночью милую первокурсницу. Матвей тысячи раз ловил на Алике жадные мужские взгляды, которых сама она даже не замечала. Она, конечно, ни за что не согласится на поздний ужин в чужой постели, но с её способностью влипать в приключения…

И вдруг Матвей получил сообщение с неизвестного номера: «Мой телефон на дне морском. Почему я родилась такой недотёпой?! Буду звонить, как смогу. Люблю».

Перезвонил, но телефон уже выключили. Вечером Алика позвонила с другого номера, рассказала, как хотела сделать фотографию с пирса и уронила телефон в воду.

– Теперь мы не сможем общаться по ночам, – сказала она. – Но не расстраивайся, прошу тебя. Через четыре дня я уже приеду домой. А пока буду одалживать у кого-нибудь телефон и звонить по вечерам. Скажи, пожалуйста, Лене, что со мной всё хорошо.

Матвей предложил купить новый телефон, но Алика решила сначала вернуться в Москву.

Выходные прошли пустыми, время тянулось, раздражало. Матвею казалось, что он тратит его не на то, чем бы ни занимался. Чтобы окончательно не сойти с ума он решил навестить тётю и брата Алики. Купил Пашкин любимый торт и Ленины любимые пирожные и пришёл к ним без приглашения. Они допоздна пили на кухне чай и вино, смеялись и все вместе поговорили с Аликой, когда она позвонила.

Матвея это воодушевило, и по дороге домой он решил подарить Алике новый телефон, сразу как она вернётся. Точно! Только нужно будет выбрать что-нибудь приличное и поймать отца, чтобы попросить денег.

На пятый день своего одиночества Матвей засунул в сумку белый халат, выпил кофе и поехал в морг.

Он осознал, куда попал, только у входа, уходящего на три ступени вниз и как будто вглубь здания и обозначенного тёмным коротким козырьком. Студенты в белых халатах разбрелись по двору стайками. Девчонки с зеленеющими под косметикой лицами старались держаться уверенно и не смотреть на табличку с названием у двери. Ребята курили, негромко переговаривались и слабо улыбались шуткам, ставшим вдруг невинными.

Внутрь вошли молча, по кафельному коридору разносился лишь шум смешавшихся шагов. Пахло хлоркой, холодом и – пока ещё совсем немного – формалином.

У Матвея пересохло в горле. Зря не купил по дороге бутылку воды.

Запах формалина усиливался, вытесняя из помещения воздух. Становилось душно, что странно, ведь морг сам по себе большой холодильник.

По одному студенты зашли в просторную секционную, где прямо посередине стояли три стола для вскрытий. На центральном и том, что дальше от входа, студентов-медиков ждало нечто, накрытое белым полотном.

Формалином несло нестерпимо. Казалось, он имеет вес и, оседая на одежде, предметах, коже, въедается в них, заполняет собой и утяжеляет, как вода пропитанное ею одеяло. Но как ни старался формалин, сквозь него проступал запах охлаждённого мяса. Или, возможно, это было только гадкое ощущение этого запаха.

Матвей встал сзади, пропустив вперёд тех, кто ниже ростом. Это уже вошло у него в привычку, сейчас послужившую кстати.

Патологоанатом после небольшого вступления откинул простынь с одного стола.

Перед студентами лежал труп мужчины. Он умер в зрелые годы, но смерть поколдовала над ним, и Матвею показалось, что покойник был немногим старше его самого. На мёртвом лице не отразилось ни покоя, ни умиротворения, ни прочей обнадёживающей чепухи, о которой вспоминают в разговорах об убиенных. Черты стали острыми, резкими, ненавидящими этот мир и то, что в нём приходится умирать.

Труп ранее вскрыли, исследовали и зашили. На серой коже темнели рубцы от разреза, сошедшиеся на груди в одну линию, разделившую живот до самого лобка.

Матвей не мог отделаться от ощущения, что покойник вот-вот проснётся и встанет. Его пугающая неподвижность восковой куклы будоражила нервы. Неужели живое существо, дышавшее, думавшее, любившее может превратиться в замороженный мешок с костями, распоротую звериную тушу?

– Тут ещё одно тело, – сказал патологоанатом, подходя к другому столу. – Давайте тоже посмотрим.

Врач смахнул простынь, и студенты замерли на вдохе.

На столе оказалась совсем молодая девушка, тонкая, угловатая, с головой в рыжих пружинках, разъедающих своей яркостью глаза.

В первый миг Матвей едва не закричал, готовый броситься на этот железный секционный алтарь. Но потом, за какие-то микросекунды, взгляд различил черты лица: нос с горбинкой, брови полукругом, тёмная родинка, клещом впившаяся в шею под ухом. Волосы слишком волнистые и слишком короткие. Это не Алика. Он обознался. Да и как бы Алика оказалась здесь, если она сейчас за полторы тысячи километров на этом своём… – чёрт как его там!

Главное, что Алика сейчас – живая.

Матвей провёл рукой по лбу, вытирая пот. Его чуть не лопнувшее сердце снова отстукивало одиночные удары. Не она. Слава богу.

– Предположительно, суицид, – сказал патологоанатом. – Обратите внимание на руки.

Студенты вытянули головы. Левая рука девушки в районе запястья была изуродована потемневшими следами от порезов.

– Но вскрытие всё равно будет проводиться по всем правилам, – продолжал патологоанатом. – Сначала внешний осмотр. Далее делается Y-разрез, – он пальцем начертил в воздухе Y. – Благодаря нему мы сможем удалить внутренние органы и взвесить их. После тщательно исследуется желудок. По тому, как он переварил пищу, можно установить время смерти. Также не забудем взять на анализ образцы тканей. Дальше у нас голова. Через треугольный разрез в черепе исследуется головной мозг, а затем удаляется для более тщательного…

Рука Матвея схватила и оттянула ворот водолазки, надетой под халат. Дальнейший рассказ патологоанатома он слышал, точно тот говорил в стеклянный стакан. Уши заложило. Пространство вокруг стало упругим, желеобразным, с отвратительным вкусом формалина на языке. Зал вскрытий покачивало, как если бы подземные воды толчками бились о фундамент здания.