* * *
1
Удачная любовь напоминает дрему
в отравленной воде, в удобном лежаке,
обильна, как молва, по весу и объему,
с лукавой ямочкой в породистой щеке.
Купальщица, она всплывает на прилавок —
порядочный товар для справедливых глаз.
Так бабочка летит на острия булавок
в коллекцию смертей, под стекла, напоказ.
Не вздумай остеречь терпением щенячьим
моей свободы, прочь ушедшей из мещан.
Мы значили бы то, что мы себя не значим,
когда простили бы друг другу всяк изъян.
2
Уж нет войны с тобой, но я кажусь убитым.
Посуда на боку уснула. Ты ушла.
А все, что связано с нерукотворным бытом, —
зашито для тебя и не имеет шва.
Ты все еще спешишь и снова ходишь в женах.
Полезен статусу вменяемый жених!
А бережет ли Бог больших и береженых,
не пережеванных и даже не блажных?..
3
Я выдохнул в стекло и выдоха не вытер.
Пониже отражен губной помады шквал.
Пускай бы сочинил какой-нибудь кондитер
удачную любовь для нас из тех зеркал.
И твой бы мне сказал двойник: со мной не лайся!
А мой ответил бы: давай-ка раздвоим
осколком зеркала условие баланса
меж соглашеньем в нас и подвигом моим.
И мой оригинал творил бы здесь такое!.. —
с той стороны стекла, твердя: не навреди
хрестоматийному изяществу покоя —
пародии на тот, который впереди.
Я нас двоих спасу, а мы умрем всего лишь,
но сгладим все углы в своих гробах сперва.
Прости меня за то, что ты меня неволишь,
а я тебя прощу за то, что ты права.
* * *
Что останется, если от тела отлипнет обертка?
Некрасивая красная мякоть, как глупый цветок,
вся – наружу, навылет, – как сахар, не обороняясь
от своей пустоты и от жарких чужих языков,
тает, сыпется, но остается в единстве с собою.
Потому что и эти шершавые знойные рты,
эти смерти, которые входят в любые обертки, —
только части трамплина: рожденный родится опять.
…Я не прячу тебя в закоулках удобной обиды
и тем более не унижаю ни памятью, ни
ожиданием нового чуда, ни просьбой вернуться.
Ты и так никуда не пропала, мой атомный взрыв.
Эти цифры, которые мы провели друг над другом,
ничего и не значили (если, конечно, не с них
начинать настоящее – то, что всегда). Это время
не умеет сосчитанным быть, тут грамматике – шиш.
Ты не куст, но цветенье само и физический импульс,
не скульптура, а взмах над камнями, возможность, процесс.
Человек не вмещается в деланое постоянство.
И пружины, растущие прямо из наших пупков,
всё вокруг зацепили задолго до наших рождений.
Оттого и себя узнаём, натыкаясь впотьмах,
репетируя жизнь, на другого. И долго вслепую,
как цепочки, звеним, если хочется вдруг разойтись.
Этой маленькой смертью не кончится жизнь для бутона.
За возможность распасться на новую мякоть и свет
он энергию переработал и стал водомеркой
через тысячу лет. Он настолько проникся тобой,
что ему только воду по капле измерить осталось.
Все иное для умного тела его – пустяки.
Если это любовь – дай мне вновь от себя отказаться.
Я есть ты. Все различия – повод дойти до любви.
Проза
Александр Беляев
Журналист, музыкальный обозреватель, переводчик. Родился в 1975 году в Москве. Окончил МНЭПУ. Сотрудничал и работал в штате в разных газетах и журналах («Московские новости», «Ведомости», «Время новостей», «Российская газета», Where Moscow, Play, Billboard, «Музыкальная жизнь» и т. д.). Лауреат премии журнала «Октябрь» в номинации «Критика» (2017).
Майкл Фелпс отдохнет
На «крайней», как у них принято говорить, планерке главред приказала:
– Ищем новых героев!
Обычная мантра: старые звезды всех достали уже, а новых никого не знаем.
– А кто у нас из новых-то? – спросил кто-то.
– Да кто ж их знает-то…
– И что, писать о тех, кого никто не знает?
Редакция удивлена. Редакция состоит из красивых ухоженных барышень с филологическим образованием и одного выпреда, выпускающего редактора, который тихо спивается.
– Так искать надо! Открывать имена, – наставляла хрипловатым голосом главред, сухая блондинка без возраста с мимическими морщинками вокруг большого рта. – Да, может быть, не вау, не которых любая домохозяйка знает. Но иногда можно рискнуть.
– В этом году Олимпиада в Греции, – сказал выпускающий. – Ну, это я просто как инфоповод.
– Во-первых, не Олимпиада, а Олимпийские игры, – поправила главред.
Все усмехнулись: пуризм языковой неистребим. Выпускающий поморщился. Против упрощения фраз и разговорных вариантов они ничего не имел.
– Но я не о том. Смотрите, – продолжила главред. – Вот бывает звезда инстаграм[1]…
– В инстаграме, инстаграма, – пробормотал выпускающий; взгляда не удостоился.
– …сто тысяч там подписчиков, но эти юзера́, фолловеры эти, – кроме них его больше никто его не знает.
– Фено́мен культовой группы, – покачала головой изящная брюнетка с идеальным каре а-ля героини Годара.
Главред глянула на нее ласково и завершила мысль неожиданно:
– Вот поэтому надо уже обратиться к человеку. Не хайпожорить, а идти от интересной истории интересного человека. Пусть он и несколько не для нашей аудитории. Не нам, вообще, решать, кто для кого. Главное – человек. Alles klar?
На том и порешили.
Строева, редактор отдела «Красота и здоровье», взялась за Олимпийские игры. Знакомые спортобозреватели и блогеры ее тут же обескуражили: до спортсменов не добраться, они на базах тренируются, фотосессии – это из области фантастики, это тебе не манекенщицы твои. Фотомодели. Неважно. Они сами модели. Модели поведения.
