Радио – Слушайте, – говорит радио. – Слушаю, – а оно молчит. – Слушайте, – повторяет радио. – Слушаю, слушаю. Говорите! Радио не отвечает, Не говорит – «слушайте» Стучу кулаком по радио, Чтоб достучаться в эфир. – Не стучите! – оживает радио. – Что же ты раньше молчало? – Слушайте, – повторяет радио. И я наконец-таки слушаю: Тикают на стенке часы, Холодильник урчит на кухне, В спальне тяжело дышит Мой умирающий папа. – Слушай, ты, бестолковое радио, Не хочу ничего я слышать, Слышишь меня, повторяю — Не хочу, не хочу, не хочу. Радио шуршит эфиром, Белый шум наполняет комнату. Становится настолько громким, Что я ничего не слышу. Стонут стены Стонут стены, Бьется птица В незакрытое окно. Как в такое может биться Птица. Стонут стены Рядом, рядом Разрываются снаряды. Для могилы вороненка Подходящая воронка. Стонут стены, Крыша машет — Черепицей и скрепит. И моя слетает крыша И летит. Стонут стены От ударов. Я сегодня стану старым. Утром был я молодым. В доме черный — Черный черный — черный – черный Дым. Алексей Черников Родился в 2003 году в Архангельске. Первые стихи написал в возрасте восьми-девяти лет, а опубликовался впервые в семнадцать. В то же время был исключен из гимназии. Формально не имея даже школьного образования, работает журналистом. Участник и стипендиат 21-го Международного форума молодых писателей. Мы не уместимся в себе Цикл, 2022 г. Посвящается Виктории Шабановой * * * Голубоглазая судьба фальшивой бабочкой летала, пустышкой, вспышкой, маятой, ничем, что стоило б чернил. Она смотрела на тебя глазами, полными металла, пока я сочинял себя и все-таки не сочинил. Нет, я не Лермонтов. Гляди, как подо мной рассыпан гравий: знать, в белом смокинге гора не удержала на плече безжизненного мотылька, лавину автобиографий, мое притворство над водой в ее породистом ключе. Поймай меня в любой сачок, когда я говорю красиво, когда спасибо не скажу и усиком не поведу. Заставь кривиться и краснеть, как злую линию курсива, вранье заставшую врасплох в моем искусственном аду. Голубушка, тоска моя, мне не нужна свобода слова, давай не станем говорить, но просто на руки возьми меня, как воду из ключа, и пожелай конца такого, чтоб можно было досчитать еще хотя бы до восьми. И я за эти восемь, семь… – я вынырну к другим покровам, — четыре, три… – из нелюбви и самозванства нищеты. И в молоке души смешной и тела киселе багровом оттают новые, мои, забывшие себя черты. * * * Забери мое право на вдох, оголи до простого скелета. В череде уважаемых вдов будешь первой на целое лето. Это дольше, чем то, что смогу сочинить за всю жизнь для обоих, существуя в узорном рагу на вульгарных цветочных обоях. Голос вычурный мне запрети, сократи мой сценический номер. Я посредственно жил во плоти, но с тобою талантливо помер. Не храни меня, а хорони. Поза классика прозой дотлела. – Это ангелы? – Это они. Я теперь не писатель, а тело. Это подвигом стало моим и семейным бессмертием нашим, гениальностью, данной двоим под венцом с мендельсоновым маршем. Остается империя злой. Продаются молитвы и свечи. Прут стихи сквозь озоновый слой и плюют на дела человечьи. Я хотел быть поэтом Айги. Ждет меня не овчарня, а псарня. Уберечь мне в себе помоги восемнадцатилетнего парня. * * * Чем проще вещество, тем тень его светлее, чем фон вокруг темней, тем ярче негатив. Есть книжка о любви про темные аллеи — там человек живет и, смерть опередив, не знает сам, зачем ему такая роскошь. Крестообразна тень его любовных дел. И он распят на ней, и как ее отбросишь? — ту сырость, темноту, которой не хотел. Она, как чешуя, как хвост, неотделима от всех его следов присутствия внутри побега, духоты, раскаяния, грима, десятилетий сна, которых не сотри; — герой останется заложником, добычей. Его не увезут такси и поезда… …Есть тень у памяти. У тени есть обычай: от вещи отлипать, когда она пуста. Но памяти станок не умещает навык сточить в себе свои большие шестерни. И человек живет. Все время криво, набок, как в негативе, – как его ни разверни. Графитный и сырой, разбит предельный воздух. Горящие кусты, как кадры, мельтешат. Слезится человек. Полезен в малых дозах холодного дождя глухонемой ушат. Чем жестче человек, тем более ухватист за тень свою, – твердит из темноты аллей лауреат и сноб, сложив любви акафист. — Чем проще вещество, тем тень его светлей. |
