— А ты сам как думаешь? — спросил его Антон. — Где хлеб самый свежий?

— В Центральном, — не задумываясь ответил Илья Витальевич. — У нас главбух рядом живёт. По пути на работу заходит, покупает, поэтому у нас всегда свежайшие булочки к чаю. Я ей даже доплачиваю немножко, чисто символически, за заботу.

— И сколько это, по-твоему, выходит? Чисто символически? — поинтересовался Антон.

— Тысяча в месяц, — ответил Илья Витальевич. — Что, много? Или мало?

— Да нет, — сказал Антон. — Нормально. По её доходам, наверное, и точно символически.

Тем временем Виктор свернул на Энгельса, и машину закачало на ухабах. Илья Витальевич всегда удивлялся: почему не могут привезти в порядок улицу с таким гордым именем? Причём так было, сколько он себя помнил. Ещё в старые, союзные времена улица Энгельса была пыльной, кривой, застроенной покосившимися хибарами, словно соратнику Маркса не хватало внимания, словно его уважали не как философа и вообще, наверное, не самого плохого человека, если так можно сказать про одного из классиков, а просто как соратника Маркса. По остаточному принципу уважали. Извини, Фридрих, так получилось. Асфальт, если и лежал, то кусками, на ровных местах, оставляя ямы дождям и прочим явлениям природы. Тех хибар давно нет, по сторонам улицы выстроились нарядные особнячки, но асфальт так и лежал — пятнами, напротив гаражных ворот.

— Витя, — спросил у водителя Илья Витальевич, — а что мы свернули? Разобьёшь подвеску.

— Солнце в глаза, — объяснил Виктор. — Извините, Илья Витальевич, сейчас на Первопроходцев вывернем, там уже напрямик на шоссе.

— Ну, тебе виднее, — кивнул Илья Витальевич и обернулся. Позади, как привязанный, пылил Вадим; трейлер переваливался на колдобинах.

— Н-да, — произнёс Илья Витальевич. — Двадцать первый век на дворе. Чем им всем так Энгельс не угодил?

— Кому им? — спросил Антон.

— Да вот этим вот всем. — Жогин обвёл окрестности рукой. — Местным жителям. Небедные же люди, давно бы дорогу привели в порядок.

— Это они мстят! — хохотнул Антон.

— То есть?

— То есть Энгельсу мстят, за «Капитал».

— Всё равно не понял, — сказал Илья Витальевич.

— Ну как же, — сказал Антон. — Капитализм же!

— Ну и что?!

— Капиталы есть — а счастья нет, — объяснил Антон.

— Да? Ну, да… — Илья Витальевич не нашёлся что ответить. Глянул на забившегося в угол салона Артёма, словно в поисках поддержки, но сын, кажется, их даже не слышал. Водрузив на голову здоровенные наушники и закрыв глаза, он подёргивался в такт неслышимой музыке.

— А что, скажешь, счастливы они? — продолжил Антон. — Думаешь, если на столе виски за штуку баксов, то уже счастье?

— Всё лучше, чем квасить денатурат, — ответил Илья Витальевич. — И мягкая кровать лучше, чем гнилой матрац в теплоцентрали. И, знаешь, хорошая горячая еда, чёрт с ними, с разносолами, простая еда из свежих продуктов! — она лучше, чем объедки из контейнера!

— Ты даже не представляешь, какие там попадаются вещи, — оскалился Антон.

— Ел?

— Нет, но мне рассказывали. Срок годности истёк — и элитные колбасы отправляются в отходы.

— Я бы не стал, — поджал губы Илья Витальевич.

— И я бы не стал… наверное, — согласился Антон. — Но разве это счастье? Это просто комфорт.

— Хорошо, это просто комфорт, — сказал Илья Витальевич. — Наверное, здесь ты прав. Но что тогда счастье? Если не комфорт везде, если не хороший дом, не еда любая, какую хочешь, ни виски за, как ты говоришь, штуку баксов, то что?

— Когда тебя любят? — предположил после паузы Антон. — Когда ты любишь?

— Любовь… — задумчиво проговорил Илья Витальевич. — Любовь может быть мучительна. Нет, это не счастье, это просто любовь.

— Просто комфорт, просто любовь, такие всё простые вещи? — произнёс серьёзно Антон.

— Да, — кивнул Илья Витальевич. — А ты думал, что такое счастье?

— Счастье, — сказал Антон, доставая из сумки бутерброд и откусывая от него, — это, я думаю, когда ты знаешь, что всё правильно. Раньше было правильно, сейчас, и будет правильно потом. И так, с этим знанием, живёшь. Будешь? — он достал ещё один бутерброд и протянул его Илье Витальевичу. — Вкусный, с колбасой.

— Нет, — помотал головой Илья Витальевич. Отвернулся и замолчал.

Как и обещал Виктор, скоро свернули на прямой, как по линеечке проведённый проспект Первопроходцев. Теперь солнце светило в левую скулу. Илья Витальевич откинулся в кресле и надвинул бейсболку на глаза.

Город кончился, потянулись промышленные пригороды. Элеватор, железобетонный комбинат, рядом цементный завод, потом автохозяйство и многочисленные гаражи. Следом пошли ближние деревни: Есино, Елино, Елистратово. После Ермаково жильё уже не попадалось. Шоссе обступил вековой еловый лес, а впереди, на горизонте встали невысокие горы. Те самые, где, по словам Антона, шестьдесят лет назад подорвали атомную бомбу.

Ведь он ничего не проверил! Не навёл справки! Почему он поверил Антону на слово? Илья Витальевич обернулся. Антон спокойно спал, раскрыв рот. Рыжая борода шевелилась от его дыхания. Никак он не походил на человека, который соврал, да и зачем ему врать? Насколько Илья Витальевич знал, его приятель хоть и был натурой увлекающейся, но никак не прожектёром или чудиком. Человек основательный, ко всему подходящий серьёзно. Тому — Илья Витальевич нашёл в зеркале машину Вадима — сам их поход свидетелем, то, как Антон подошёл к его организации. Формально готовил экспедицию Виктор, но большую часть работы провёл именно Антон. Развёл столь бурную деятельность, что Виктор, докладывая, только круглые глаза делал. Так что нет, не мог он соврать, а значит, бомба была, и пузырь есть.

И золото, возможно, будет.

Золото… В голову пришёл недавний разговор. Может быть, оно приносит счастье? Может ли он сам сказать, что счастлив? Да и было такое хоть когда-нибудь?

Илья Витальевич порылся в памяти. Было, точно было. Когда область выиграл. Сидел в полнейшей прострации на полу в гостиничном номере, пил воду из-под крана. Один стакан, второй, третий. Плыл на волнах эйфории. Потом, вечером, когда водку пили за победу, было уже не так. Пьяно, весело, но не счастливо, просто хорошо.

Когда из армии увольнялся. Как вручил ему военный билет с печатью и надписью «уволен» подполковник Черногон, тоже счастлив был. Минуты две, потом заботы навалились: дорожные получить, обходной лист подписать. Тоже душа пела, но не от счастья, оттого, что сбросил ненавистное ярмо, то, чего так давно ждал и о чём мечтал. Но разве это счастье?

Когда первая жена ушла, он был несчастлив, но и доволен, потому что свобода. Облегчение — это ведь не счастье?

Когда Маринка, уступая его уговорам, сказала «да», тоже был счастлив. Недолго, до первой ссоры, да и потом не раз. Когда Артёмка родился, например. Но это моменты, редкие, а так — обычные будни, рутина. Разве это счастье?

— Витя, — повернулся он к водителю. — Ты знаешь, что такое счастье?

— Нет, — ответил Виктор.

— Но, как же так… — удивился Илья Витальевич. — Ты не мог не думать об этом, это делает каждый. Ты был когда-то счастлив?

Виктор бросил машину влево, обходя выбоину в асфальте, покрутил головой, словно воротник ему жал, и произнёс:

— Конечно. Помню, в Чечне осколок мимо прошёл. Нас накрыли на дороге из миномётов, я сознание потерял. Очнулся — вижу, осколок торчит из стенки БТР. Сантиметров на десять с моей головой разминулся. Вот в этот миг я был счастлив. Ох, и напился я потом на радостях! Чуть не умер. И потом, когда война окончилась, а я жив остался, тоже. Но это так недолго!.. Может быть, счастье — просто жить? Жить, когда вокруг смерть?

— Может быть, — задумчиво сказал Жогин.

Он отвернулся и скоро тоже задремал. Разбудили его голоса. Илья Витальевич открыл глаза.

— Скоро развилка, — говорил с заднего сиденья Антон. — Нам налево.

— Странно. — Виктор сомневался. — Здесь нет никаких второстепенных дорог.

— А это не дорога! — хохотнул Антон. — Это, как у нас принято, направление.