Он все же поднял на нее свои глаза из-под густых черных бровей. Взгляд был серьёзный и грозный. В холодном свете люминесцентных ламп, располагавшихся под потолком, она выглядела еще ужаснее, к 22 годам прибавилось еще как минимум 10, под глазами образовались черные круги, от уголков рта, которые раньше были жизнерадостно вздернуты вверх, спустились морщины скорби. Лицо-то придет в порядок, но вот этот взгляд забитого зверя уйдет не скоро. Глаза померкли, и виной тому стало то, что она пережила за этот год. Не зря все же называют их зеркалом души.

Он шумно вздохнул то ли от сопереживания ее горю, то ли от безысходности ситуации, отложил бумаги и сказал то, что она так надеялась от него услышать.

– Ну, а как ты думаешь, я поступлю? Конечно, ты можешь остаться, к себе я тебя позвать не могу, сама знаешь. Но могу тебе предоставить свой кабинет, перекантуешься какое-то время.

И тут он обратил внимание на обувь, которая стояла у дивана.

– Господи, а это чье? – Она проследила за его взглядом и поняла, о чем идет речь, улыбка, насколько позволяли распухшие губы, расползлась по лицу.

– Я очень торопилась к вам, и потеряла туфельки. Один добрый принц из восточных стран одолжил мне свои.

– Опять шутки шутишь? Ладно, я скажу, чтобы тебе принесли плед и подушку. Завтра мы с тобой разберемся, что дальше делать со всем этим.

Он встал из-за стола, потрепал ее по голове и оставил одну. Когда дверь за ним закрылась, в кабинете стало очень тихо. Тишина, вот чего она действительно боялась больше всего сейчас, она давала возможность к размышлениям. Вот чего-чего, а думать ей сейчас хотелось меньше всего. Думать, вспоминать, планировать… Нет, нет и нет.

Как говорила Скарлет О’Хара: «Я подумаю об этом завтра».

С этой мыслью она свернулась калачиком на диване и забылась беспокойным, поверхностным сном. Перемерзшее тело вздрагивало. Сон липкой пеной оседал на нее, принося все новые тревоги.

Ей снилось, что Глеб преследует ее и догоняет, она падает в палисаднике, и вот, его лицо со злой ухмылкой нависает над ней. Она пытается отползать, под руками скользит липкая глинистая земля, она помогает себе ногами, но безуспешно. Он уже стоит над ней, в руке нож, тот самый нож, которым она разделывала буквально вчера мясо на их кухне. Как иронично, что он выбрал именно этот. Тут его лицо неожиданно исчезает, и от этого ужас становится все сильнее. Она начинает оборачиваться, и лихорадочно соображать, где бы укрыться. Местность изменилась, это уже не тыл их дома, она в какой-то яме. И тут она понимает, что эта яма – ее могила. «Ну что, допрыгалась, сука!» – эти слова, произнесённые так вкрадчиво, с нескрываемой злостью, заставляют ее кричать. Кричать так громко, чтобы хоть кто-то услышал и помог. Он стоит над ней на краю и начинает забрасывать ее комьями влажной и рыхлой земли. Она падает ей на лицо, попадает в глаза,

Аня пытается убрать ее, но он бросает снова и снова, и она уже по пояс закопана. Он все активнее размахивает лопатой, чтобы избавиться от девушки раз и навсегда. Ее хоронят заживо! Помогите!

Из сна ее вырвала Лина, которая трясла ее за плечо.

– Проснись! Господи! Проснись, я тебе говорю! – ее перепуганное лицо было в каких-то паре сантиметров от Ани. Рядом валялась подушка и какое-то старое одеяло.

– Ты меня перепугала, я зашла, а ты орешь, плачешь во сне! Твою мать! Господи! Твою же мать! Вот урод! Господи, помилуй! – от испуга она начала просто бессвязно обращаться то к Богу, то сыпать проклятиями.

Выбравшись из своего кошмара, Аня начала осознавать, где она, кто она, судя по тому, как себя ощущало тело, отчасти сон был правдой – ее избили. Голова была одним сплошным центром боли, губы распухли и пересохли так, что одно-единственное слово «АС-ПИ-РИН» она еле-еле из себя выдавила. Обратиться к зеркалу, чтобы посмотреть на себя, красавицу, желания, тем более, не возникало. Завтра, а точнее уже сегодня, ей нужно было выйти на работу. Не весть какая работенка, но кассир с лицом знатной пропитухи, да еще и после веселой ночки в бомжатнике, мало понравится администратору магазина, в котором она работала. Телефона, чтобы связаться и попросить больничный, естественно с собой не было, как и лифчика на ней, и, как следствие, с работой тоже стоило попрощаться.

Алина носилась взад-вперед по маленькой комнатушке и напоминала разъяренную кошку в вольере. Просьбу об обезболивающем она не услышала, пропустив ее мимо ушей в потоке гнева и обещаний подвесить Глеба за яйца на первом же фонарном столбе.

– Ас- пи-рин – по слогам выдавила она опять, горло болело так, словно там прошлись наждаком. Губы потрескались, и она почувствовала металлический привкус на языке.

– Что? – бег по вольеру остановился на какое-то время, и подруга поняла, что к ней обращаются и, тем более, что-то просят – А, обезбол! Секунду, вроде был. Аспирина нет точно, но был «Нурофен». Сама знаешь, при этих делах самое то.

С этой болтовней она выбежала из кабинета, цокая своими каблуками, с которых, если спрыгнуть, можно было себе что-нибудь сломать.

Общее самоощущение подсказывало, что такая ночная прогулка начала давать свои плоды. Она начинала заболевать.

К общему счастью этого еще не хватало!

Из коридора были слышны шаги, которые означали, что спасительная пилюля вот-вот будет доставлена своему адресату. Подруга, запахиваясь в свой прозрачный халатик, протянула ей коробочку с таблетками, и тут же хлопнула себя по лбу.

– Вода! Я сейчас! – и снова удалилась в недра помещения. Боль была адская и возможности подождать даже пару минут не было. Выдавив на ладонь одну красную капсулу, Аня подумала и выдавила еще одну, дрожащей рукой закинула пилюли в рот и попыталась их проглотить на сухую. Ситуация пошла не по плану, и желатиновые шарики пришли к горлу и не хотели двигаться дальше.

Серьезно? Пережить вот это все, чтобы поперхнуться таблетками? Сегодня все против меня!

Вода подоспела как раз вовремя.

– Ты что, подождать две минуты не можешь? Как маленькая, ей Богу. Если хочешь, я тебе их в задницу затолкаю, может, быстрее подействует!

Откашлявшись и постучав по груди кулаком, Аня жадно вдохнула воздух, как будто только вынырнула из воды.

– А ты давно такая набожная стала?

– В каком смысле? – глаза Лины близоруко сощурились, брови, насколько позволял ботокс, сошлись. – А, ты об этом… Да блин, видимо, с Жориком переобщалась, это же он у нас «о Господи, как вы меня достали», «о Господи, то», «о Господи, се». Ну как-то так, – она улыбнулась, села на край дивана, погладила Аню по ноге.

– Сегодня расскажешь или поспишь, и завтра мы с тобой все обсудим?

Аня, она же Конфетка, еще раз глубоко вздохнула и подумала о том, что, если она проговорит это сейчас, может ей станет легче, а может, и проблема покажется меньше. Ведь когда ты озвучиваешь какую-то проблему, она делится на два. Ну, по крайней мере, так говорят.

И вот так, сидя на диване с подругой, она начала свой длинный монолог, смотря в одну точку. Алина ее не перебивала, периодически она прикрывала рот рукой, в ужасе качала головой, кивала.

Свой рассказ она начала с начала совместной жизни, потому что как зарождались эти отношения, Алина знала.

Глеб был студентом, заканчивал обучение и писал диплом. Они познакомились на одной из студенческих вечеринок, организованных знакомыми Конфетки. Он предложил как-то встретиться, выпить кофе, но, как оно и обычно бывает, закончилось это обильными возлияниями алкоголем в одном из ночных клубов, после которого Аня, держа свои туфли в руках, поднималась в его съемную квартиру. Между ними случился жаркий и страстный секс, на который способны только молодые и пьяные. От такого сумасбродства она чувствовала себя живой и счастливой, и весь следующий день улыбка не сходила с ее лица, и она смаковала грязные подробности с подругами. Алина была одной из посвященных в события той ночи и бурно развивающегося романа. Да, такие отношения можно было отнести к списку удовольствий: животная страсть, безумный секс – все это хорошо, но на пару раз. В вопросе построения долгосрочной перспективы, по ее мнению, стоило быть более прагматичной.