Так они и стояли друг против друга, и мне со стороны Никитиной спины больше ничего не было видно, зато я прекрасно уловила настроение толпы. Все собравшиеся, а особенно — мужчины, наблюдали за безмолвным знакомством деда и внука со странными лицами. Некоторые сначала ухмылялись и подталкивали друг друга плечами, — смотри, мол, но их ухмылки быстро превращались в удивление, а потом, и вовсе, в непонимание. Кто-то в глубине толпы даже присвистнул, но тут же умолк под строгим взглядом Радо.

Наконец, что-то изменилось. Женщины дружно ахнули, Никита и Радо синхронно шагнули к старому альфе и подхватили его под руки.

— Все хорошо… Отпустите меня… Голова немного закружилась.

Несмотря на протесты, старика осторожно довели до террасы дома и усадили в уличное плетеное кресло. Силана вынесла чайник со свежезаваренным чаем и попыталась дать свекру лекарство, но тот раздражённо отмахнулся и повернулся к нам с Никитой.

— Попейте чаю со стариком, ребята.

Мы, как послушные дети, сели за стол вместе с Радо и Силаной. Остальные члены стаи разошлись по домам и только несколько мужчин остались на площади, продолжая разговаривать и поглядывает в нашу сторону.

— Дедушка Миша… - начал Никита, но фразу не закончил, перебитый возмущенный взмахом руки старого альфы.

— Не называй меня так! У нас не приняты все эти деды-бабы. Для тебя и твоей пары я просто Михаил.

— Хорошо, Михаил. Как вы себя чувствуете?

— Да нормально все, переволновался просто. Не каждый день кровного внука встречаю.

Рядом фыркнул Радо и отвёл смеющиеся глаза, прикрывая нижнюю часть лица ладонью, а я, заметив, как гневно посмотрел на сына Михаил, поняла, что дело тут совсем не в волнении.

Позже, когда нас напоили чаем и проводили в выделенную комнату на втором этаже большого дома, я спросила у Никиты, что же там произошло.

— Ничего особенного. Наши волки познакомились и волк Михаила попытался прогнуть под себя моего. Не получилось. Он сильно давил, Насть, я даже не могу описать тебе это чувство, но точно знаю — волк деда сильнее волка Радо.

— А почему Радо смеялся?

— Даже не знаю.. — Никита сменил тон, обнял меня и рывком поднял, заставляя ногами обхватить его за талию. — Может, из-за того, что на каждую силу найдется другая, ещё бОльшая? — Чувственный поцелуй в ключицу заставил меня закусить губу и коротко выдохнуть. — Или у них какие-то давние счёты между собой? Не знаю… Кстати, у меня встречный вопрос.

— Какой? — Я совершенно разомлела от поцелуев в шею и хриплого предвкушения в голосе моего волка. Особенной пикантности моменту добавляла скрытая, бурлящая невидимыми потоками, сила Никиты. Довольно необычно было осознавать, что это большое мощное тело может быть таким нежным, а руки, способные без напряжения выломать дверной замок, такими ласковыми.

— Почему мы занимаемся такими скучными разговорами, а не любовью? — Ответил на мой вопрос своим Никита и аккуратно прикусил метку на шее.

От метки, как от подожженного бикфордова шнура, по венам и артериям хлынули искрящиеся горячие потоки, превращающие кровь в кипящую субстанцию. Возбуждение захватило тело стремительно и беспощадно, до стоящих дыбом самых крохотных волосков, до судорожно поджатых пальцев на ногах, до сбитого дыхания и пульсирующего томления внизу живота.

Моя дрожь передалась и Никите, а, может, она была его собственная, не знаю, но через минуту, когда его руки опустили меня на покрывало кровати, я чётко ощутила мелкую вибрацию мышц.

Никита смотрел серьезно и от его взгляда, проникновенного и тяжёлого, воздух вокруг перестал давать так необходимый сейчас кислород. Вдох, ещё один, и ещё… Ничего…

Шершавые ладони неторопливо гуляют по телу, снимают одежду и ласкают так нежно, словно пёрышком гладят, но от этой невесомости прикосновений в груди зарождаются стоны на грани крика. Я выгибаюсь кошкой, трусь и тянусь всем телом за ускользающими ласками. Хочу больше контакта, хочу силы, хочу дикого огня в глазах напротив.

Но в них по-прежнему спокойное, хоть и невероятно тяжёлое выражение. Никита словно изучает меня. Или мучает.

Поцелуи тоже не приносят облегчения, даже наоборот — усиливают телесный голод и до боли скручивают воображаемую пружину в животе.

Запускаю пальцы в жёсткие волосы, тяну Никиту на себя, пытаюсь углубить поцелуй, но он опять отстраняется, оставляя губы гореть от почти целомудренной ласки. Да что ж такое-то! Он смеётся надо мной? Всматриваюсь в сосредоточенное лицо, но Никита по-прежнему серьёзен. Ни улыбки, ни насмешки, ни дурашливого выражения лица.

— Никита… - я почти хнычу и опять цепляюсь за гладкие плечи.

Мне так нужны крепкие объятия, я хочу тяжелое тело сверху, а не эти "потирушки".

— Мм? — ласковое вопросительное мурлыканье в ухо отозвалось колючими мурашками и новой, почти нестерпимой волной возбуждения.

— Поцелуй меня… по-настоящему поцелуй.

Оставляю попытки притянуть желанное тело ближе и провожу ладонью по спине, скольжу по боку и ниже, по рельефному прессу. Чуть царапаю кожу под дорожкой курчавых волос, задеваю резинку боксеров и тихо вскрикиваю от неожиданности — Никита резко опускается, придавливая весом тела и зажимая мою ладонь между нашими телами.

Я говорила, что мне не хватает воздуха? Я ошибалась. Воздух кончился сейчас, когда Никита выполнил мою просьбу и поцеловал.

Его губы напирали сильно, бескомпромиссно, отбирая даже надежду на вдох, но это, странным образом, радовало. Именно это мне сейчас было необходимо — видеть и чувствовать его жажду, подчиняться его силе.

Твердые пальцы скользнули мне на затылок, потянули за волосы, запрокидывая голову выше и полностью открывая шею для несдержанных поцелуев. Он жадно прикасался губами к обнажившимуся участку, а я вздрагивала, дрожала и плавилась, совершенно теряясь в эмоциях и понимая, что больше не выдержу тяжёлого, болезненного возбуждения.

Слезы выступали из глаз, горло сдавливали рыдания, в ушах ревел безумный ток крови, а на животе у меня словно лежал неподъемный камень.

— Все! Хватит! — попытка оттолкнуть Никиту провалилась.

Он не только не прекратил истязать мучительными ласками мое бедное тело, но даже увеличил напор, заставляя меня сопротивляться. Не хочу чувствовать этого, я не в силах больше выносить такое запредельное напряжение.

Прикосновение между ног осталось почти незамеченным моим переутомленным длительными ласками телом, но Никита не остановился на простом касании. Его пальцы творили нечто невообразимое, такое уже нельзя было просто игнорировать и, я клянусь, если бы Никита не успел заткнуть мне рот поцелуем, на мой крик сбежались бы все жильцы этого дома. А может и соседних.

Пальцы исчезли, подарив набухшим от желания складочкам секундную передышку, но что там та секунда, когда место пальцев тут же заняла обтянутая горячей гладкой плотью сталь?

Я подавилась невыносимо густым воздухом и собственным шокированным всхлипом — одним плавным и непрерывным толчком сладкий мучитель проник в меня на всю длину и мягко стукнулся в чувствительное донышко. Я выгнулась дугой, плотно прижимаясь влажной грудью к его, где под тугим переплетением мышц бешено билось сердце, застонала от тянущего все внутренности спазма и, внезапно, ослепла и оглохла, попав в центр вселенского взрыва.

Под сомкнутыми веками мелькали мириады звезд, тело сотрясали спазмы и омывали волны теплого облегчения.

Я стонала Никите в рот, хватала его за плечи и руки, цеплялась за мокрые бока и не понимала, как такое может быть — один восхитительно-освобождающий спазм сменялся другим, ещё более сильным.

Мне душно от внутреннего жара и от близости мужского тела, я вся мокрая, и Никита мокрый. Наши тела скользят, соединяются, сливаются в одно и, кажется, уже не могут быть ближе, но это только кажется.

Никита рывком поднимает меня, опирается на колени и усаживает верхом на свои бедра. Теперь он сидит в постели, а я сижу на нем и снова кусаю губы и вспоминаю, что думала — ближе быть не может. Может, ещё как может. Я соединяю его и себя всем весом, чувствую Никиту в такой глубине, о какой и помыслить не могла. Он давит и распирает, заставляя немного приподняться, чтобы облегчить это ощущение. Опираюсь о плечи, чтобы помочь себе, но ладони скользят, и я опять опускаюсь всем весом на каменные бедра.