Спускаясь по лестнице, ухмыльнулась пришедшей в голову недоброй, но вполне справедливой мысли: травма Генкина – не просто так! Это мгновенная карма ему за то, что над участью Беркутова вчера злобствовал.

На работу прибежала без двух минут. Осуждающий взгляд заведующей при желании мог кого угодно превратить в каменное изваяние, они с горгоной Медузой явно родня. Возможно, дальняя, но что-то общее стопудово есть. Скороговоркой пересказываю утренние приключения Генкиной ноги, получаю милостивое позволение перевести дыхание минут пять и глотнуть чайку с капустным пирогом Инны Викторовны.

– Не спешите, Сонечка, покушайте спокойно, – улыбается мне наша «старейшина», и частые лучики мелких морщинок делают её глаза ещё мягче, по-матерински добрее. – Я заменю вас на втором абонементе, мой архив без меня четверть часа не заскучает.

Всё-таки мои коллеги – самые лучшие люди в мире!

Плюхаюсь за свою видавшие виды кафедру, засовываю под внутреннюю полочку телефон, переведённый на рабочее время в режим вибрации. Он тут же оживает еле слышным жужжанием. Пока нет ни одного читателя, принимаю звонок от Генки.

– Ты отправила меня одного на «скорой», бессердечная, а меня теперь отправляют домой! Как я доберусь теперь отсюда?

– Если отпускают сразу домой, а не кладут в травматологию, то не всё так страшно? Гена, закажи такси, ты же не маленький. У тебя даже приложение на телефон для этого скачано.

– Какое такси! Как я поеду домой с повязкой? У меня ведь перелом, а мне здесь даже костылей с собой не дадут!

Слышу где-то на заднем фоне женский голос, что-то уточнивший про растяжение.

– Да, не только перелом, но ещё и растяжение! Сонька, вот как я доберусь теперь домой? Ты оставила меня одного в безвыходном положении! Права была мамочка, ты абсолютно бессердечный человек!

Давненько меня так не бесил мой благоверный, однако…

– Гена, ты не младенец! Ты мужик или где, в конце концов? – шиплю я гюрзой в трубку, заглушая по возможности свой злобный свист, чтобы коллегам через коридор в другие залы, не дай бог, не донеслось. – Не хочешь такси, позвони кому-нибудь из друзей на колёсах, пусть заберут. Заодно и в аптеку заедете, костыли и трости есть почти в каждой. Всё, Ген, я на работе, у меня читатели.

Хоть и был мой зал пока ещё пуст, но решать проблемы тридцатисемилетнего маменькиного сыночка за счёт собственного рабочего времени я совершенно не собиралась.

Ближе к концу дня пострадавший снова позвонил.

– Я дома, если тебя это, конечно, ещё интересует. Пришлось побеспокоить твоего дядю, между прочим. Надеюсь, ты хотя бы заедешь ко мне, проведаешь? Узнаешь, как состояние больного? Очень хочется мандаринов и томатного сока, но сам я сейчас, как ты понимаешь, не в состоянии сходить в магазин.

Что?! Я аж задохнулась от ярости. Он посмел побеспокоить дядю Лёшу? Заставил нашего полковника гонять из-за своей привередливой персоны служебный транспорт? Вот гад такой, а! Для дяди Лёши ж любая необходимость хоть как-то использовать свои служебные возможности – ещё дюжина седых волос на и без того уже почти полностью белую голову. Ну я тебе сегодня всё выскажу, Зелёный, погоди у меня! Ещё и в магазин ему сходи, видите ли. Его маман бегает по всем окрестным лабазам сайгаком, стоит только услышать о скидке в рупь – всех у кассы раскидает, как Рэмбо! А сыночке-корзиночке сегодня, значит, не может притащить мандаринчиков и сочку? Ладно, будет тебе и кровь невинно убиенных помидоров, будут и цитрусовые, мстительно думаю я, заканчивая подсчёт сегодняшней книговыдачи.

У Генкиного подъезда меня окликнула мама.

– Господи, а ты-то что здесь делаешь, мамуль? – удивлённо рассматривала я родительницу с двумя необъятными котомками. Её неуёмное желание вечно всех накормить с детства стоило мне десятка лишних килограммов и неистребимого комплекса Колобка. Вот даже удивительно, сама до пенсии сохранила стройность, ни грамма лишнего!

– Ну как же, Генуся там лежит больной, как ему не привезти вкусненького-то? – Маман с крайним осуждением посмотрела на литровую коробку сока и миниатюрный пакет-майку с полкило мандаринов, всё это помещалось у меня в одной руке, другой я периодически поправляла соскальзывающий с моего плеча по ткани пуховика ремешок сумки.

– Мама, у него вообще-то собственная мать есть! И это у неё единственный сыночек заболел. Вот пусть и кормит его теперь целыми днями, – буркнула я, набирая номер Генкиной квартиры на домофоне.

Маман замолкла, поджав губы.

– Кто? – раздался из динамика дребезжащий старушечий голос. Гена у своих родителей был ребёнком поздним, единственным, потому его мать по возрасту была близка больше нашей бабе Тоне, чем моей мамуле.

– Соня! – постаралась я ответить как можно громче и чётче.

– Тоня? Какая ишшо Тоня?

– Не Тоня, а Соня! Софья!

– Кофе? А мы не заказывали кофе, нам не надо, мы кофе не пьём. Я уже старая, и сыну тоже не разрешаю кофе, ему для сосудов вредно.

– Гена дома? Мы к нему! – попробовала я зайти с другой стороны.

– А Гена болеет, ему не до вас! – безапелляционно выдала мамашка, и домофон пискнул, отключаясь.

– Ага, заедь ко мне проведать, привези мне мандаринчиков… – буркнула я, набирая Генкин номер. – Скажи своей маме, чтобы открыла домофон! Мы не собираемся вечно стоять на ветру с сумками!

Зная закидоны своей мамаши, покалеченный ни капли не удивился.

– Набери ещё раз, я сейчас сам подойду.

Оказавшись наконец в квартире, моя мамуля рысью ринулась на кухню. Подхватив вторую сумку, тащусь за ней. Ясненько… На плите кастрюля с одинокой сосиской, сиротливо плавающей в остывшей воде, рядом – откинуты на дуршлаг остатки отварных макарон. Калорийность и разнообразие зашкаливает, ага.

Через двадцать минут мы вчетвером сидели за красиво сервированным моей мамой столом. Я порядком проголодалась на работе, потому не стала изображать из себя утончённую барышню, которая в гостях ест как птичка. Генка накинулся на еду так, будто три дня голодал. Его маман с недовольным видом следила практически за каждым рейсом моей вилки от тарелки до рта, параллельно успевая снисходительно колупать свою порцию, подозрительно нюхая чуть ли каждую крошку, прежде чем отправить внутрь. Пережёвывая, неизменно легонько кривилась, будто её заставляют доедать несвежее. Моя же мамуля, казалось, не замечала ничего вокруг, подкладывала Генке кусочки пожирнее и сочувственно охала, расспрашивая о случившемся.

Признаться, это был самый тягостный приём пищи в моей жизни. Я глотала мамины кулинарные шедевры, почти не ощущая вкуса. Когда спустя час мы оказались на улице, я выдохнула с таким облегчением, что мне самой стало совершенно ясно – это был единственный и последний ужин, который я съела в Генкином доме!

***

Приближающееся 8 Марта не сулило мне никаких сюрпризов. На работе поздравим сами себя за полным неимением мужчин в коллективе, дядя Лёша как обычно на праздник отпустит офицера, которому выпало дежурство, потому что у него семья, а холостяку дома всё равно делать нечего. Никакие уговоры из года в год, что мы тоже ждём своего единственного мужчину к праздничному столу, не исправляли принятого дядей раз и навсегда решения.

От Генки и вовсе нечего было ждать никаких подарков, он самозабвенно лелеял на больничном свой «перелом с растяжением», неуклюже таскаясь по квартире на костылях и донимая меня в рабочее время телефонными звонками от скуки. Ещё и требовал, чтобы я чуть не каждый день после работы приезжала его навестить, потому что ему, видите ли, опять захотелось чего-нибудь вкусненького или «витаминок». Травмированного, конечно, было жаль, но когда третий раз на одной неделе я услышала чуть не с порога «Сонька, может, приготовишь чего-нибудь этакого, а то макароны уже надоели» – просто отдала пакет с грушами и безапелляционным тоном сказала:

– Сегодня точно никак, Гена. И завтра, боюсь, тоже. Извини, я очень занята.