Более того, на данный момент в этнологии с историей сохраняется вакуум в понимании того, когда следует вести речь об одном этносе и когда уже следует говорить о другом. К примеру, скифами называют не только этнос, сформировавшийся в степях Северного Кавказа, но и тех, кто пришел в эти самые степи, и на основе кого происходило формирование скифов. То есть, эти два народа и этноса даже не разделяют друг с другом, что в корне не верно.

Как нами уже отмечалось, нет понимания и того, откуда именно, из какой точки пространства, этот этнос пришел в степи Северного Кавказа.

Отсутствие ответов на первые два вопроса оставляет без ответа и третий вопрос, в результате каких событий, народ, вокруг которого и началось формирование скифов, оказался в северокавказских степях? Использование для такого объяснения легенды, приведенной Геродотом, явно, не достаточно.

Еще сложнее обстоят дела с языковой тематикой. Утверждение о том, что язык скифов входил в круг ираноязычной группы языков, не находит подтверждения на практике.

Отсутствие ответов даже на эти вопросы не позволяет изложить историю скифов, в которой можно было бы связно прочесть обо всех событиях скифской истории от начала и до конца.

По сути, монография В.Ю. Мурзина является неким промежуточным исследованием, которое стало краеугольным камнем скифологии, вокруг которого по-прежнему располагается множество не решенных вопросов. По этой причине положения, изложенные В.Ю. Мурзиным в его монографии, на сегодняшний день требуют корректировки, дополнений и уточнений.

В поисках причин. Но причиной нерешенности перечисленных задач в скифологии, как правило, все-таки, следует признать существующую методологию, держащуюся на трех китах: лингвистике, географии и мифологии. Причем, каждое из трех направлений используется как базисное положение для остальных двух. К примеру, мифология рассматривается как основа для определения первоначальной территории, откуда предки скифов отправились в свое историческое путешествие, так и для определения языка, на котором скифы говорили.

Какие-то данные лингвистики, взятые за основу исследования, сужают географию поиска прародины скифов, но конкретного результата не приносят.

Не лучше обстоят дела и с интерпретацией информации, содержащейся в первоисточниках, которыми являются легенды и мифология.

Попытка разобраться со всей этой информации, приводит к осознанию того, что дело приходится иметь с системой, состоящей из множества неизвестных данных.

Взять для примера метод идентификации, используемый для поиска скифов в археологии. Как уже отмечалось, таким методом идентификации родовых групп скифского типа признан комплекс, так называемой "скифской триады": оружие, конская упряжь, котел и, конечно же, предметы искусства звериного стиля. Триада – это и есть один из инструментов, используемый для идентификации скифов.

Вместе с тем, пользование таким инструментом привело к слишком объемным, слишком размытым и слишком общим выводам, благодаря которым, в состав скифов почему-то попали кеты (население той поры современной Хакасии) и потомки андроновцев (население той поры современной Кемеровской области), да и многие другие родовые группы. Понятно, что такого быть в реальности не может, но при наличии таких критериев отбора для осуществления поиска – дело так и обстоит.

В то же время, продолжают использоваться и другие методы, в том числе нарочитые источники и антропология.

Теперь ко всему этому начинает добавляться еще и палеогенетика.

Безусловно, что каждая из перечисленных дисциплин является источником пополнения информации о прошлом человечества. В то же время, каждая из перечисленных дисциплин имеет определенные границы возможностей.

Исследователи, которых интересовал вопрос истории скифов, и которые использовали имеющуюся под их рукой информацию, поступавшую с перечисленных дисциплин (использовавшие в качестве инструмента одну из таких дисциплин), описывали такую историю, которая могла выглядеть как реалистично, так и фантастично. Причина такой неопределенности состоит в отсутствие критерия оценки.

К примеру, в отношении вопроса появления языковых особенностей и появления очередной языковой группы трудно, а в большинстве случаев невозможно, установить точную дату такого события в отсутствие письменных источников. По этой причине, составленное описание исторического пути родовой группы на основе одной лишь лингвистики вызывает массу вопросов, а с ними и значительное недоверие к выводам и предлагаемой истории.

Археологические культуры преимущественно поддаются датировке, однако и здесь не все так просто. Во-первых, археологи не всегда могут точно назвать период существования культуры, не говоря уже о дате появления и дате исчезновения. Современная археология держится на одном интересном постулате: если нашли материал, то по этому материалу и судим о дате и периоде существования культуры. В отношении определения даты существования наличного артефакта – подход верный. Иного быть не может, ибо археология, как и любая наука, оперирует фактами: «говорим о предмете только при его наличии и судим о нем по нему же». Однако при таком подходе остается без ответа вопрос, а что делать, если предмет существует, а археолог его еще не нашел? В этом случае, существует ли сам предмет? По постулатам археологии – нет, его не существует, потому что судим лишь о том предмете, который имеем в наличии. И вот здесь, археология вступает в противоречие с реальностью, ибо тот предмет, который сейчас лежит в земле, но не найден археологом – существует в реальности, другое дело в том, что его нет в распоряжении археолога. То есть, реальность и мнение – это далеко не одно и то же. Если исходить из точки зрения археологии, то все что сегодня найдено, то и существовало всегда. А вот то, что еще лежит в земле – то его нет и не было никогда. В этом кроется противоречие реальности с наличием. Ничего страшного в этом не было бы, если бы это не отражалось на реальном положении дел и именно на таком аспекте как определение периода существования культур. Как видим, вопрос куда сложнее, нежели узко профильный взгляд на предмет.

Второй недостаток состоит в том, что археологи присвоили себе право определять родовую принадлежность носителя той или иной рассматриваемой культуры, да к тому же на основании данных тех же археологов. Да бог с ними, если бы были четко и понятно разработаны такие понятия как народ, этнос и этногенез (исходные понятия), то ничего страшного в этом не было бы. Но когда и этого нет – с определением этнической истории начинает твориться полная неразбериха.

Кроме того, археология присвоила себе право называть языковую принадлежность этноса, забывая о том, что горшки без сопоставления с письменными источниками или языковыми данными сами по себе не помогают определить языковую принадлежность пользователя таким горшком.

В общем, археологи поступают не совсем корректно по отношению к остальным дисциплинам. Дело археологов поставлять факты, датировать их, определять круг принадлежности, сопоставлять их с другими имеющимися данными, но не заниматься вопросами этнологии, ибо этнология относится к социологии, а никак не к археологии. Народ и этнос – это не археологические категории. Народ и этнос – это социальные категории со своей структурой и институтами власти, подчинения, соподчиненности и взаимодействия.

Имеет свои слабости и историческая антропология. К примеру, почти на всей территории Восточной Европы в древние века и в начале средних веков в качестве способа захоронения, за некоторым исключением, использовались трупосожжения. Как определить антропологический вид носителя такой культуры? В этом случае возникает закономерный вопрос об антропологической составляющей носителя такой археологической культуры: к какому именно антропологическому типу принадлежало население того времени, соответствовал ли тот антропологический тип современному типу населения рассматриваемой территории? Если такие соответствия были, то насколько такой тип сохранился и насколько изменился к настоящему времени?