Что касается социальных благ, то дети начинают такие блага от старших прямо-таки требовать, хотя социальные блага- это не то, что человек может требовать, а это то, что человек должен зарабатывать сам. Ни уважения, ни авторитета, ни приоритета- потребовать нельзя, их можно только заработать. Но, поскольку дети зарабатывать ничего не хотят, то они начинают требовать от старших проявления к ним уважения (не проявляя уважения сами), требовать предоставления им незаслуженных привилегий, и т.д. Поскольку себя они считают выше других людей, то себе они позволяют делать все, что угодно, в то время как другим людям делать то же самое в отношении них самих- не позволяют. Они привыкают по любому поводу «качать права», и добиваться того, чтобы окружающие выполняли не те правила, которые приняты во всем обществе, а те, которые устанавливают они сами. Они убеждены в том, что, если они причинят людям вред или, даже, травмы (а с помощью велосипедов и самокатов это делается постоянно),– им это всегда сойдет с рук. И такое их убеждение, действительно, чаще всего, подтверждается.
В «духовном» же плане чада привыкают к тому, что они могут грешить (т.е., нарушать нравственные законы) сколько угодно, и когда угодно. Они убеждены в том, что, когда их грехи «переполнят чашу терпения», и окружающий мир начнет требовать от них за это возмещения, то они легко могут свои грехи «списать»,– заплатив тому или иному «духовному пастырю» энную сумму. И такое их убеждение, действительно, чаще всего, подтверждается.
В Тюмени люди вообще ходят в церковь не за «духовностью», а за тем же, зачем избалованные дети, нашкодив, ходят к влиятельным папашам: чтобы папаши «отмазали» их от ответственности. Церковный Бог, в понимании некоторых людей, подобен влиятельному папаше, который всегда за своего «сыночка» вступится,– что бы тот ни натворил. Это правило, по мнению таких людей, действует даже тогда, когда «сыночек» своего «папашу» не слушается, когда он «папашу» даже презирает, и когда «папаша» имеет, казалось бы, полное право «сыночку» отказать.– Но такое их убеждение, чаще всего, действительно подтверждается, потому что такое убеждение распространено не только среди прихожан, но и среди церковнослужителей.
Многие церковнослужители тоже относятся к Богу потребительски, а к другим людям- высокомерно. Не знаю, можно ли это сказать обо всех церковнослужителях, но другого опыта общения с церковнослужителями ни у меня, ни у моих знакомых просто не было. Когда кто-нибудь из нас обращался в церковь за духовной помощью, то натыкался он всегда не на «благость», не на доброту, и не на духовность, а на нечто такое, что церковнослужителям, кажется, вообще бы не пристало. И почему-то никому из нас ни разу не «свезло», хотя тюменская молва и доносила до нас рассказы о том, что кое-кому из тюменцев в этом отношении, бывало, и везло. Рассказывали, что был в Тюмени один батюшка, который долгое время пользовался всеобщей любовью и уважением. Но затем об этом батюшке начали рассказывать плохие вещи, и начали говорить о том, что и он пользоваться доверием прихожан перестал. Похоже, что это какое-то всеобщее правило: любой церковнослужитель, каким бы скромным и сердечным он поначалу ни представлялся, рано или поздно начинает «возноситься», и начинает обращаться со своей паствой заносчиво и презрительно.
А вот Хеллингер был скромен всегда, и никогда над другими людьми «не возносился»: ни тогда, когда он был никому неизвестным рядовым церковнослужителем, ни тогда, когда он стал всемирно известным и уважаемым психотерапевтом.
В свое время Хеллингер написал свою книгу о Боге, которая называется «Богомысли». Эта книга рассказывает не о христианском Боге, а о том Боге, который живет в душе каждого человека: о том Боге, которому не нужны раззолоченные церкви, глянцевые священники, и гламурные богослужения, а нужен только свой собственный ум и честность; а еще нужны- доброжелательность к людям, и «расположенность ко всему сущему,– такому, какое оно есть»4 (т.е.– не к такому, каким сущее выглядит в общественных клише, а к такому, каким оно становится, когда люди смотрят на него непредвзято).
Хеллингер считал, что понять Бога невозможно, а можно только почувствовать его сердцем. Хеллингер считал Бога непознаваемой Высшей Силой, которой люди, в силу ограниченности человеческого сознания, приписывают свои собственные побуждения и желания, в виде, например, стремления карать, миловать и награждать. Но на самом деле,– полагал Хелллингер,– эта Сила ничего общего с людскими измышлениями не имеет. Взаимодействовать с этой Силой можно только с открытым и ясным сознанием, исключив любые предвзятые установки, и опираясь, при этом, не на христианскую мораль, а- на нравственность и на внутреннюю честность.
«…его именем мы судим других, желаем им зла, и надеемся, что Бог совершит над ними возмездие…этот Бог не только является человечным, но и делает нас бесчеловечными…Что же остается нам, если мы хотим говорить о Боге или о Тайне, скрытой за нашим всеобщим бытием? Ничего. Только бессилие. Но именно в этом бессилии…мы становимся подлинно человечными и подлинно религиозными».4
Хеллингер считал, что утверждать, подобно церковнослужителям, что кто-то познал замыслы и намерения Бога, и получил от Бога «личное» право обвинять и наказывать других людей- это, значит, обманывать и себя, и других, и использовать такой обман для своих личных целей. Хеллингер считал, что церковнослужители не имеют никаких преимуществ перед другими людьми; что они, как и все остальные люди, понять Бога не могут, а могут только приблизиться к его пониманию, и то,– только в том случае, если предстанут перед Ним в скромности, в благоговении, и смирении. Он полагал, что ставить себя на один уровень с Богом, а уж, тем более, ставить себя выше уровня Бога- означает уходить «в области тьмы», терять связь с реальностью, и терять любую возможность с Богом взаимодействовать.
Но те люди, которые считают, что познали замыслы Бога, книг, подобных книге Хеллингера, никогда не читают. Они даже того, что напрочь потеряли с Богом связь, никогда не осознают! Они безо всяких обиняков начинают считать себя святыми и пророками, и, в качестве «святых», начинают усиленно навязывают пастве свои собственные представления о Боге!– А паства, кстати, нисколько этому и не сопротивляется, а, напротив, во всем им верит. Почему?– Да потому что у людей есть к духовности, на самом деле, большая тяга, но люди не понимают, где эту духовность нужно искать, а потому и подпадают под влияние красивых слов и велеречивых ораторов!
Непознаваемый Бог, по мнению Хеллингера, действительно обладает некоторыми свойствами, которые приписываются ему традиционно: Он, действительно, может благоприятствовать планам человека или им препятствовать, но делает Он это, все-таки, по-иному, чем людям обычно представляется. Каждый человек, считал Хеллингер, может сам, без посредничества церковнослужителей, почувствовать то, что Бог позволяет ему делать, а чего- не позволяет; может самостоятельно сделать выбор в сторону Позволенного или Непозволенного, и может самостоятельно за свой выбор рассчитаться (или обрести награду).
Книга Хеллингера- сдержанная, глубокая, очень честная, и по-настоящему духовная книга. Она гораздо глубже Библии, и гораздо более Библии достойна того, чтобы ее читали. (Хотя современной книге, для того, чтобы ее читали, нужны не достоинства, а- соответствующая «раскрутка». Но давайте будем оптимистами, и давайте будем надеяться на то, что кто-нибудь, однажды, книгу Хеллингера «раскрутит»!)
Воистину, Хеллингер достоин того, чтобы быть канонизированным церковью,– даже учитывая то, что в последние годы жизни он с церковью никак не взаимодействовал, и что многие его постулаты церковным противоречили. Ведь подобное противоречие не помешало же православной церкви канонизировать Матронушку, которая ни церковнослужащей не была, ни благосклонностью церкви при жизни не пользовалась,– а, напротив, чрезвычайно, при жизни, церковью порицалась. У Хеллингера же шансов стать святым после смерти было даже больше, чем у Матронушки, потому что западная церковь относится к людям намного более уважительно, и намного более терпимо, чем православная.
