Звук за окном опять повторился, больше напоминая в этот раз звук охотничьего рога… или не рога. И ещё раз… или рога, но не охотничьего.

Мутит то как… Попытка открыть глаза едва не закончилась приступом рвоты. Видно, я и головой не слабо так приложилась…

Повторная инвентаризация облика, мыслей, эмоций и ощущений, которую я провела, только ещё больше ввергла меня в уныние.

Тело было очень худым и, по всем признакам, обезвоженным. Длинные неухоженные волосы спускались ниже поясницы. И эти мерзопакостные волосья, чёрт бы их подрал, плотно обмотались вокруг шеи и стягивались всё туже, добавляя мне панических настроений. Потому что на этот раз тактильные ощущения не сбоили и были очень даже реальными.

Мысли снова текли как-то сами по себе, и ни в какие стройные ряды по-прежнему не собирались.

Мозг был явно в отключке, ввиду отсутствия достаточного количества привычных ему вводных.

Ум, очевидно, находился в интеллектуальном нокауте.

Я попыталась воззвать к Разуму, на который и была последняя надежда, но который воспринимать новую реальность явно не спешил.

Сознание, вопреки всему, наслаждалось прелестью новизны и возможностью новых открытий.

Подсознание затаилось и, видимо, выжидало, чем всё закончится; потому что всё, что в нём пряталось и таилось там, на Земле, к данному континууму, очевидно, не слишком то и подходило.

Душа явно пыталась с новым телом расстаться, что для меня в данной ситуации было абсолютно неприемлемо: где моё настоящее тело и в каком оно состоянии, никому не было известно. Хотя…

Мысль ускользнула.

Память молчала.

И это было очень и очень печально, ибо прежнее тело своё я любила. Ценила, уважала, холила, лелеяла:

парила в баньке и окунала в ледяную купель, спускала с гор на сноуборде зимой и роняла в воду с сап борда летом;

таскала конными маршрутами по козьим тропам смотреть на цветущий рододендрон поздней весной, а ранней осенью испить живой воды из спрятавшегося под скалой тайного источника, окружённого яркими, вобравшими в себя последние краски лета, фиолетовыми колхикумами;

внесезонно мы плавали и ныряли в морях и океанах повсюду, где только есть рифы, и где мы таки научились с ним ловить парусами ветер…

И да, нас любили лучшие, на мой вкус, мужчины планеты, способные ценить не только моё идеальное тело, но и мои другие человеческие качества.

От осознания потери снова захотелось плакать, но новое тело либо этого не умело, либо не желало. Но, скорее всего, в нём просто не было лишней воды.

А у меня оставались ещё неисследованные помещения.

Я аккуратно встала: сначала на четвереньки, потом так же медленно поднялась, удерживая равновесие. Стараясь не смотреть на своё отражение в зеркале, я подошла к следующей двери и потянула за ручку. За ней оказалась глухая стена. Я повернула назад. То же было и с дверью справа от ванной.

Я открыла последнюю дверь и присела на стул, стоящий прямо у входа. Цикады надрывались.

Оглядывая помещение, я, хоть и с трудом, но всё же заплела косу.

Это была снова очень большая комната.

Вдоль стен в глубоких полукруглых нишах стояли открытые стеллажи и закрытые шкафы, в первый из которых я и заглянула.

В виде книги, закреплённой вертикально, в нём расположились рисованные, и явно акварельными красками, изображения всех тех растений с птицами, которые, следуя за мной, расползались по стенам уже этого помещения. Эскизы, похоже. К птицам на стенах добавилось ещё несколько видов мне неизвестных, но довольно милых насекомых с яркими крылышками, которые, как казалось, даже слегка подрагивали.

Обычных окон в этом зале не было, а достаточно интенсивный свет лился откуда-то сверху, рассеиваемый вездесущими облаками. Центр помещения был пуст, а вдоль стен между нишами со шкафами стояли несколько очень больших и совсем маленьких столов разной высоты. На них были разбросаны кисти, палочки, напоминающие цветные карандаши, тюбики и баночки, возможно с красками, и ещё какие-то не похожие ни на что предметы. А также альбомы, с разнообразной бумагой. Вернее, с материалами от крафта до шёлка. Или типа того.

Отдельно стояли пара мольбертов, и одно приспособление, похожее на кульман.

Несколько предметов, отдалённо напоминающих наши сенсорные телефоны, планшеты и просто мониторы компьютеров, и ещё что-то, не поддающееся определению и похожее на обычные стереометрические фигуры из гипса, были разложены в отдельном стеллаже.

Один из предметов этой коллекции – в виде диска, лежал на соседнем столе. И я осторожно до него дотронулась. Над его поверхностью вверх взметнулось холодное белое пламя. Я, резко отдёрнув руку, поспешила отойти, и пламя само по себе тотчас погасло.

Несколько пустых глубоких ниш, со вспыхивающими в них редкими синими искрами, завершали картину увиденного.

В дальней части помещения размещалась дверь, очень похожая на ту, что была в спальне, и я даже не стала к ней подходить.

Я решила вернуться в зал, который смело теперь можно было назвать зеркальным, и всё же попытаться выяснить, что же находится снаружи, за окном.

Внимательно рассмотрев все двенадцать вертикально расположенных на раме кнопок и, не найдя никаких отличий, я решила нажать восьмую снизу.

И, о радость! Двустворчатое окно распахнулось наружу. Однако тюль, которого здесь оказалось в три ряда, затрепетал, взвиваясь в проёме. Не давая мне выйти, он преграждал путь весьма ощутимыми хлёсткими и, я бы даже сказала, прицельными шлепками.

Возможно, что на раме и были кнопочки, которыми можно было шторы раздвинуть, но, … надо было по порядку нажимать.

Справедливо рассудив, что должна же существовать какая-то аварийная система для механического их раздвижения, я, окрылённая своей сообразительностью, слегка потянула за висящую в углу окна верёвочку.

То ли с конструкцией что-то оказалось не так, то ли эта верёвочка для того и предназначалась, но шторы, вместе с тюлем и карнизом, слетели вниз. Я хоть отшатнуться и успела, но краем карниза меня по голове всё же зацепило.

…Обморок на этот раз был, очевидно, не слишком продолжительным. А удар по голове пришёлся как нельзя кстати: цикады наконец-то умолкли, и в ней немного прояснилось. Даже неплохо вышло… подумалось мне. Хотя шишка прямо по центру головы болела и торчала, как прорезающийся бивень единорога.

Я снова медленно встала и, стараясь не потерять равновесие, вышла на балкон, задохнувшись от восторга.

Щебет птиц, просыпающихся в пышной листве растущих внизу деревьев сливался в сплошной гомон, отзываясь внутри чистыми вибрациями. И хотя туман не давал рассмотреть детали, во влажном тёплом воздухе, в низких лучах восходящих одновременно трех светил: сиреневого, золотистого и голубого, – куда ни посмотри, сияли радуги. А свежий утренний ветерок доносил тонкие ароматы неизвестных цветов и сладкие карамельные запахи спелых фруктов. Только единорогов и не хватало для завершения столь сказочной картины…

Тут же, внизу кто-то снова стремительно пронёсся, оглушительно топоча и горестно стеная.

Я облокотилась на перила и наклонилась с тем, чтобы получше рассмотреть этого топотуна. За край стены скрылось нечто размытое, а я не успела рассмотреть. А что, может быть это и есть тот самый прекрасный единорог? Вот павлин тоже голос такой имеет, что лучше ему вообще никогда рта не открывать, хотя сам – просто красавец.

Топотун, умчавшийся вдаль, не возвращался, и я принялась разглядывать фасад дворца. Подо мной, в почти рассеявшемся у самой стены тумане, угадывались несколько этажей. Но из-за влаги, присутствующей в воздухе, расстояние до земли определить было трудно. Что там у нас, кстати… Похоже на газон, по крайне мере под этим балконом.

Я подошла к стене и внимательно её осмотрела. Стена казалась монолитной скалой, но спуститься можно. Я взглянула на тюль, валяющийся на полу. Если его связать…

Тут прямо над моей головой кто-то огромный и белый, а я успела увидеть только живот зверя со струящейся и невесомой на вид белой шерстью, громко захлопал крыльями.