695 год, Посадник, 23

Жизнь напоминает Кайрис затянувшийся кошмар, и теперь он перетекает и на сны. Там Костолом точно так же готовится для прыжка, но кузнец не приходит ее спасать. Собачье тело приминает Кайрис, и удар вышибает весь воздух вместе с криком. От запаха псины щиплет глаза. Кайрис ничего не видит, кроме темноты, и чувствует только острую боль. Это длится почти вечность, а потом темнота резко становится другой.

Тело обволакивает душный воздух. Лошадь за стеной то и дело всхрапывает и беспокойно перебирает копытами. Солома под Кайрис шуршит и колет спину, но единственное, что она ощущает, это чужие прикосновения. Лица чужака не видно, как и четких очертаний – только черная нависающая тень. В шорохах и шелесте ей чудится непрекращающийся звук чужого смеха.

Несмотря на ужас попавшего в ловушку животного, Кайрис не может пошевелиться. Что бы ни делала, сон не меняется. Тревожные тени мелькают перед глазами, раз за разом прокручивая одни и те же воспоминания: запах конского навоза и человеческого пота, тяжесть, давящая на грудь. Кайрис будто раз за разом погружается все глубже в болото, проваливаясь в мутную густую жижу.

Из горла вырывается крик, и Кайрис резко вскакивает на ноги, крупно дрожа. Стоит раннее утро, и в щель между ставнями пробивается тонкий розоватый луч. Одежда вся промокла и сбилась на животе. Кайрис вертит головой, как дикая лошадь, медленно осознавая, кто она и где находится. Спать больше не хочется, хотя выспавшейся она себя не чувствует, скорее заболевшей. Кое-как приведя себя в порядок, Кайрис тащится на кухню.

Пытаясь хоть как-то отвлечься, она впервые спустя долгое время берется за вышивку. Матушка даже не начинает ругаться, когда застает ее сгорбившейся над белым полотном. Может, надеется продать потом – именно вышивкой Кайрис заработала себе на приданое. Пара полотенец и сейчас на стене висит: вот красочные голуби, вот гроздья роз, вот кобыла с жеребенком в высокой траве. Такие ровные стежки даже у Велисы не выходили – только что с этого теперь?

Солнце уже успевает полностью встать, а Кайрис так и не удается доделать даже первый цветок. Стежки получаются не такими. Красные лепестки выходят неровными и кривыми, как будто вышивал ребенок. То нитка порвется, то игла выпадет из скользких пальцев. Кайрис цыкает и сразу же морщится, глядя на красную каплю, набухшую на коже. Укололась. Такого даже во время обучения ни разу не было. Она так и смотрит на выступившую кровь, пока со стороны двери не раздается шум. Матушка идет открывать. Облизнув палец, Кайрис засовывает его в рот. На языке едва-едва ощущается металлический привкус.

Голоса в коридоре становятся громче, и Кайрис с досадой откладывает в сторону ткань, складывая пополам, и втыкает в нее иголку. Может быть, она никогда не закончит этот рисунок, потому что теперь он ощущается словно чужим.

– Проходите, я мерку сниму.

Кайрис вздыхает. Опять кто-то рубаху хочет или платье. Она сжимает висящую на шее птичку в ладони, прося у богини, чтобы это была женщина. Иногда ей хочется, чтобы матушка сломала палец, как прошлая портниха, и больше никто не приходил к ним в дом. Но это дурная мысль, и тошно от того, что она засела в голове. Кайрис закусывает губу.

– Сюда. Что в столице слышно?

– Все по-старому, только начальника стражи повесили, – отвечает грубый голос.

Все-таки мужчина. Кайрис стискивает подол платья. Наверное, стоит посидеть пока во дворе. Она уже собирается подняться со стула, как другая мысль ударяет в голову стрелой, и Кайрис замирает. Голос смутно знакомый, будто она уже слышала его, но это точно не кто-то из местных. Кайрис морщит лоб, прислушиваясь. Матушка пропускает незнакомца вперед и заходит следом, неодобрительно косясь на Кайрис, и тут мир раскалывается вдребезги. Она не видела его лица. И ни за что бы не узнала теперь, в чистой и опрятной одежде.

Сердце сжимается до боли, и Кайрис кажется, что сознание вот-вот ее покинет. Она никогда не знала, что можно бояться так сильно. В детстве, когда дикий волк забрел в деревню и матушка захлопнула дверь прямо перед его оскаленной мордой… даже тогда не было настолько страшно, что отнималось дыхание и темнело в глазах.

За это краткое мгновение, пока Кайрис цепенеет, чужое лицо отпечатывается в памяти. Загорелая, как у многих зенийцев, кожа. Ярко-синие глаза. Короткие мягкие волосы. Она бы ни за что его не узнала, если бы не голос. Кайрис с трудом поднимается на ноги, все еще не отводя взгляда, как кролик – от змеи. Чужак вздергивает бровь – то ли притворяется, то ли действительно не разглядел ее тогда в темноте. Он чуть тянет за ворот рубашки, и Кайрис замечает продолговатое родимое пятно на его шее. Почему-то это оказывается последней каплей – отшатнувшись в сторону и ударившись о стол локтем, Кайрис выскакивает наружу и плотно закрывает дверь, прижимаясь к ней спиной. Матушка только и бросает ей вслед: «Дурная девка». Грудь ходит ходуном, и животный порыв убраться как можно дальше все-таки пересиливает остатки разума.

Будто собака, поджавшая хвост, Кайрис устремляется к лесу.

695 год, Посадник, 23

Веки Крии слабо подрагивают, когда в тишине раздается звон колокольчика.

Звук тонкий и чистый, даже приятный, но она напрягается. Встает, покручивая браслеты на запястье, и подходит к массивному столу. Солнечные пятна падают на бок каменной чаши и просвечивают темную воду. По поверхности проходит рябь, и широкие круги расходятся один за другим, с каждым разом – все чаще. В чашу погружен колокольчик. Он лежит на самом дне, то и дело вздрагивая. И хотя ничего не должно быть слышно, его звон такой же четкий, как если бы тот висел над самым ухом. Крия тянет за ленточку, медленно вытягивая колокольчик из воды, пока он, совершенно сухой, не оказывается на ее ладони. Кладет на стол и, закатав рукав, погружает руку в ледяную воду, касаясь кончиками пальцев дна.

Рука мгновенно немеет, только кожу слабо покалывает. Распущенные волосы щекочут шею. Крия прикусывает губу, колеблясь: колокольчик звенел в последний раз той весной, когда на тракте умирал безбожник, правда, намного громче. Его даже мотыляло из стороны в сторону. Но в этот раз то, что заставляет колокольчик звенеть, совсем рядом.

– Всплеск энергии. Кто-то колдует, – Крия моргает и поправляет сама себя. – Нет. Слишком слабо. Кто-то только начинает пробуждаться.

Пока это только эхо, отголосок будущей силы, но за молнией всегда следует гром, поэтому Крия хмурится, свободной рукой складывая пальцы в защитный знак. Сосредоточившись, она начинает перебирать воду, словно музыкант – струны. Сила поддается ей неохотно, будто сама богиня противится, не давая заглянуть. Крия вздыхает – она не любит подминать силу под себя, предпочитая плыть по течению, но другого выбора нет.

Крия опускает свободную руку в карман, хватая щепотку перемолотых красных листьев, и бросает в чашу. Порошок тает, едва касаясь поверхности, но вода становится все светлее и светлее, пока не начинает напоминать молоко. Взгляд мутнеет, будто подергиваясь туманом, и Крия позволяет себе упасть в видение и раствориться. Тут же выныривает обратно, но уже не в собственном доме, а где-то высоко над лесом. Крия прислушивается к своим чувствам. Совсем рядом будто бьется огромное сердце. Крия тянется к нему, и ее дергает вниз, сквозь ветви и густую листву, отпуская только над самой поляной.

Сперва она видит только красное марево и переплетения стальных нитей, но стоит сфокусировать взгляд, как все пропадает. Посреди поляны на коленях стоит сгорбленная фигура. Сквозь ветви падают расплывчатые пятна света, покрывая тени неровными дырами. Солнечные лучи скачут на согнутых плечах и оголенной шее. Крия узнает ее: Кайрис, та бедная девочка, которую недоглядела. Ее юбка вся в складках, задралась так, что видно синяк на ноге, а спина мелко подрагивает. Кайрис горбится еще сильнее, и ее пальцы впиваются в землю, комкая молодую траву.