Здесь, на окраине, только ее дом и стоит, совсем один. Темный и тяжелый домишко будто сбит из камня. Стены кажутся холодными, только пробивающиеся сквозь ступени одуванчики желтеют, как маленькие солнышки. Ворожея сидит на пороге. Вот уж кому на поклон не нужно – богиня и так не отвернется.

– Погадайте нам, дэр Крия, – просит Велиса, чуть кланяясь.

Ворожея кивает. Крия совсем не похожа на старуху, хотя при ней не только матушка росла, а и бабка тоже. Едва заметные морщины, тонкие нежные пальцы, как у благородной, и глаза дикой птицы, серые-серые. Говорят, все ворожеи такие: молчаливые, прозорливые и сильные. Чтобы играть с огнем, нужна очень грубая кожа. А чтобы им управлять…

Крия встает, и костяные браслеты на ее руках позвякивают. Она уходит в дом и возвращается с грубой каменной чашей, наполненной водой до краев. И как эти тонкие руки могут ее удержать? На удивление не расплескивая ни капли, ворожея снова садится на порог и водружает чашу себе на колени. Велиса нетерпеливо топчется на месте.

– Подходи, Чайка, будешь первой, – манит Крия.

Кайрис, понадеявшаяся, что Велиса побыстрее наиграется и можно будет уйти, недоверчиво клонит голову набок, но все же подходит. Видеть будущее в воде чудно, но ворожеи говорят с ветром и читают по звериным шагам, как по книге. В этой силе не принято сомневаться. Кайрис вздыхает. По воде проходит легкая рябь, но тут же исчезает. Слушаясь наставлений ворожеи, Кайрис зачерпывает горсть влажной земли. Немного колеблется, а потом резко бросает в чашу.

Вода брызжет в стороны, усеивая руки мелкими каплями, и мутнеет. В центре вспыхивает темное пятно и расползается, пока не окрашивает воду полностью. Кайрис смотрит, как очарованная. Крия склоняется над чашей, ее жесткие волосы закрывают лицо, кончики намокают, касаясь воды. Ворожея молчит, только губы подрагивают. Тишина затягивается, и страх холодит Кайрис спину. Крия зачерпывает воду, и по ее ладони стекают грязные струи.

– Я умру? – невольно шепчет Кайрис.

– Нет, – Крия поднимается на ноги и выплескивает воду. – Твоей смерти я не вижу.

– Это же хорошо? – говорит Велиса, беззаботно улыбаясь, но тут же замолкает под взглядом ворожеи.

– Не стоит волноваться, Кайрис, – говорит Крия мягко, будто успокаивая. – А теперь иди. И ты иди, Велиса-лиса. Не гадается мне сегодня.

Только и остается, что послушаться и выкинуть странное предсказание из головы вместе с поселившимся на затылке холодком. Солнце поднимается на середину неба, и все начинают готовиться к главной части праздника. Расчищают землю и собирают хворост для «чайкиного» костра, благословляют пищу у алтаря. Чаще всего это птичий хлеб – плоские лепешки с узорами перьев. Молодые девушки приносят первоцветы – для мешочков на удачу. Кайрис тоже сделает такой следующей весной и зашьет в подол зимней юбки.

Велиса уходит вместе с остальными девушками – гадать по венкам. Кайрис с легкой тоской смотрит им вслед, но сегодня ее место тут. Пара мужчин покрепче начинает складывать на расчищенной площадке хворост небольшими кучками, чтобы образовать круг. Работа тянется медленно, и Кайрис устало опирается об алтарь, все еще теплый от солнца. Как-то разом накатывает странная сонливость. Голову обволакивает туманом, она тяжелеет, и веки сами собой опускаются. Кайрис закрывает глаза вроде бы всего на миг, тут же открывая от чьих-то осторожных потряхиваний.

– Что ты видела? – спрашивает старейшина.

Мужчина стоит, внимательно вглядываясь в лицо слезящимися глазами, и Кайрис понимает, что успела заснуть. Она растерянно моргает. Солнце успело скрыться, не видно даже золотистой полоски на горизонте. Все уже тут, встали незамкнутым кольцом вокруг алтаря, только ее и ждут.

– Что ты видела? – настойчиво повторяет старейшина.

Мысли ворочаются в голове медленно, как лопасти старой мельницы, но до нее доходит, что он говорит про поверье. Мол, когда Чайка стоит у алтаря, ожидая вечера, с ней обязательно заговорит богиня. И как теперь объяснить, что просто от усталости сморило?

– Я… видела мешки, полные зерна, – находится Кайрис.

Старейшина довольно крякает и отходит. От вранья как-то не по себе, но иначе он решил бы, что Кайрис – плохая Чайка. Внутри едва заметно колет обидой: почему богиня действительно не заговорила? Прошлая Чайка много рассказала. Тоже врала? Тем временем сложенные кучкой ветви начинают поджигать. Дым взвивается вверх сизой лентой. На сердце как-то тяжело, но Кайрис уговаривает себя успокоиться. Надевает черную деревянную маску с грубым изгибом клюва, берет в руки протянутый букет.

От дыма начинает кружиться голова, и недавние страхи и переживания отступают. Кайрис уверенно расправляет плечи, окидывая взглядом толпу, похожую на единое существо, – и выходит из круга. Осталось обойти всю деревню, вернуться и, наконец, станцевать. Проходя мимо пустых домов, Кайрис вспоминает движения, украдкой повторяя их на ходу. Букет с первоцветами невольно выписывает в воздухе плавные линии, следуя за рукой. Оказавшись на краю деревни, она поворачивается, и сердце замирает от восхищения. Кажется, будто сейчас весь мир принадлежит ей одной.

По пальцам течет сок, источаемый стеблями. Кайрис начинает делать круг по краю деревни, считая шаги – просто чтобы немного успокоить рвущийся наружу восторг. Небо такое огромное – взглядом не охватить. Звезды поблескивают, будто огни костров. Она так засматривается, что даже не замечает, как доходит до места, от которого начала свой путь. Вокруг уже совсем темно –кажется, недавно было отлично все видно, а теперь едва можно различить свои ноги.

Кайрис делает глубокий вдох и свободной рукой тянется к завязкам, чтобы стащить маску с головы. Когда она уже почти распутывает узел, что-то стискивает запястье, и резкий рывок сшибает с ног.

Букет первоцветов падает на землю, брызгая в стороны синими лепестками.

695 год, Оттепельник, 8

Шаг – и она оказывается в объятиях лесного озера.

Вода обжигает плечи, спину, стекает по груди, и… неожиданно стынет, будто Кайрис смогла ее потушить. От холода собственное дыхание замирает в горле. Пальцы вздрагивают, и она самыми кончиками касается губ. Вода еще слишком холодная – на нее богиня обратит свой взгляд в последнюю очередь. Но, быть может, если искупаться в ней, удастся серьезно заболеть? И если Кайрис не выздоровеет, в этом не будет ее вины. Черные мысли заполняют голову, и она трясет ею, отчего мелкие брызги расходятся в стороны веером. Но как бы Кайрис ни пыталась не думать, не удается избавиться от малодушного «так было бы лучше».

Кайрис стоит, поглаживая пятнышки-синяки, усыпавшие руки, кольцами обхватившие запястье, и не знает, какие из них оставил отец, а какие – этот. Вздрагивает. Может, эти, продолговатые – когда заламывал руки? Или кляксу чуть выше локтя – билась, как бабочка в стакане, пытаясь вырваться. Или эти? Кайрис впивается в кожу ногтями, оставляя красные полосы. На ранах бусинками проступает кровь. Кажется, что иначе не вытравить эту грязь, которая не смывается водой, не стереть следы чужих прикосновений. Решимость, на мгновение вспыхнувшая внутри, пропадает, и Кайрис опускает руки. Холодная вода щиплет кожу.

Воспоминания встают перед глазами сами собой, сколько бы она их ни гнала.

Вот качается и ухает вниз ночное небо, вот смазывается сияние звезд, плывет оранжевыми пятнами. Дергаются, будто руки сломанной куклы, тени, и чужая, слишком широкая, заслоняет собой все остальное. Кайрис помнит, что замечает эту тень прежде, чем мужские руки хватают ее за запястье, выворачивая кисть, и волочат по влажной земле.

В конюшне стоит запах сена, лошадей и почему-то горячего молока. Слышно тяжело вздыхающего коня за стеной, топот чужих сапог и глухие хлопки ударяющихся о бок ножен. Сперва Кайрис даже не сопротивляется, позволяя бросить себя на стог сена в углу. До последнего хочет верить, что это все – глупая шутка, и даже убеждает себя в этом до тех пор, пока маска не слетает, с шелестом падая на землю. Когда вокруг воцаряется душный полумрак, Кайрис будто просыпается, широко распахивая глаза, и начинает молотить по чужой спине кулаками.