Когда слова гориллы дошли до четыреста одиннадцатого, он ужаснулся, вспомнив, что такое «изолятор». На каждом ярусе существовало по пять помещений с таким названием: крохотные комнаты два на два метра. В изоляторах не было ничего – ни системы отопления, ни туалета, еду тоже не приносили. Только одинокая лампочка, висящая так высоко, что ни один из узников не мог до нее даже допрыгнуть. Но потребности в высоких потолках толком не существовало – заключенных бросали туда связанными. Четыреста одиннадцатый не знал, что именно делали гориллы в изоляторе с особо провинившимися, но обратно те уже не возвращались. А если это и случалось – единичные случаи – узники умирали всего через пару часов. Смотреть на них – жуткое зрелище: в синяках, запекшейся крови, с переломанными конечностями, без зубов, едва дышавшие. Четыреста одиннадцатого передернуло.
Он и не заметил, как заключенные уже начали по одному выходить из клетки. Угроза изолятором была по большей части лишней, так как пропуск проповеди – уже невероятно страшное наказание, потому ни у кого из узников и в мыслях не было сделать что-то хоть сколько-нибудь дурное.
Когда все заключенные вышли, горилла несколько раз дернул ручку решетки: так, на всякий случай хотел проверить, не была ли допущена хоть какая-нибудь ошибка, способная повлечь серьезные проблемы. Заперто. Пусть теперь это и было бесполезно, так как все узники четвертого яруса стояли в коридоре, дожидаясь следующей команды – клетка была пустой. Отличий с обычными днями не было, разве что не пришлось выгонять больных силой. В день проповеди почему-то всем сразу становилось хорошо, будто совершенно случайно обнаруживался неиссякаемый источник оздоравливающей энергии. Это очень раздражало горилл, но они никогда в открытую того не показывали. К тому же, у них имелся свой собственный источник силы для любого узника – вот он, на поясе висит.
Конвоировало заключенных шестеро охранников: по двое с обеих сторон, один спереди и один сзади. Для дня проповеди всегда привлекали чуть больше горилл, так как приходилось объединять узников с всех ярусов в одном месте, тем самым создавая хорошие условия для бунта, начало которого могло произойти совершенно случайно, из-за какой-то мелочи. Помимо дополнительной охраны, на втором ярусе – где и располагался проповедный зал – выставляли особый отряд. Их самое главное отличие от обычных горилл – автоматы вместо дубинок. Старший надзиратель не верил, что эти жалкие заключенные вообще способны когда-нибудь осмелиться на такой тяжелый в исполнении поступок, но ему очень нравилось напоминать им в чьих руках власть и сила.
– Вперед! – вот и сигнал, колонна двинулась с места.
Четыреста одиннадцатый находился практически в самом хвосте, потому слишком поздно заметил, что заключенные уже подобрались к выходу с яруса – произошло это всего десятью минутами после распоряжения. Свет здесь горел намного ярче, пахло лучше, отопительная система куда как сильнее подогревала воздух. По сторонам начали появляться двери – четыреста одиннадцатый не знал, что за ними, но предполагал, что это были комнаты горилл. Может, их столовая или какой-нибудь склад. Его внимание привлекла большая красная цифра четыре, окруженная уголками квадрата. Впереди был лифт, но пользоваться им запрещалось, он существовал только для перемещения тяжелых контейнеров с пищей и растениями, что были выращены узниками. Колонна завернула к межъярусной спирали, ввинченной глубоко под землю, до самого последнего яруса. Ее когда-то тоже построили заключенные, как и многое другое в «Подвале», если не вообще все. Белый не хотел нанимать кого-то с поверхности: считал, что не любому можно заткнуть рот деньгами. Узники тем временем начали подниматься по этому огромному пандусу. Ступеней здесь не было, иначе многие заключенные не одолели бы и трети пути.
Четыреста одиннадцатый услышал новые звуки, исходящие откуда-то сзади. Быстро обернувшись, он увидел узников пятого яруса, отстающих от его колонны метров на пять-семь. Каждый из них светился тем же неподдельным счастьем, которое с самого утра окружало четыреста одиннадцатого. Он невольно улыбнулся, заметив незнакомые лица – он не знал ни единого заключенного с пятого – в нем проснулось какое-то странное чувство. Чувство, которое можно было испытать только в день проповеди. Он не смог подавить в себе внезапное желание помахать им рукой. Узники в первых рядах ответили ему тем же.
– Развернись, придурок.
Морда гориллы так внезапно возникшая перед его лицом в момент убило это странное чувство, только начинавшее расцветать где-то глубоко в груди. Губы снова сложились в ровную горизонтальную полосу. Вновь поворачиваясь к голове колонны, четыреста одиннадцатый налетел на впереди идущего, но все же сумел устоять на ногах.
– Извини, – виновато сказал он повернувшемуся старому узнику, на лице которого застыло недоумение.
– Ничего страшного, – тот дружелюбно улыбнулся.
После этих слов старик отвернулся. Будто ничего и не произошло, четыреста одиннадцатый был только рад этому. «Как можно споткнуться на ровном месте?» – думал он, опустив глаза к полу, внимательно глядя под ноги.
Еще немного и вот они – двери проповедного зала. Перед ним уже стояли в ожидании узники с второго и третьего ярусов. Четыреста одиннадцатому было уже невтерпеж, он вытянулся на носочках, пытаясь увидеть, что впереди, но без результата: он оказался не единственным, кто поступил так же. Потому, ему пришлось просто дожидаться прибытия узников с оставшихся ярусов. Прошло всего немного времени, а заключенные уже сгорали, не в силах вытерпеть еще хоть одну минуту. Кто-то в первых рядах успел не раз попросить открыть дверь пораньше, на что получал очень грубые ответы. Не желая знакомиться с изолятором, заключенные замолчали довольно скоро.
Замыкающий охранник, шедший до того в хвосте колонны последнего яруса, отправился дальше, проходя мимо остальных узников. Многие его заметили, быстро передавали увиденное другим, шепотом, еле слышно. Горилла дошел до охранников у дверей. Четыреста одиннадцатый не знал, какими словами те обменялись, но путь был открыт. Заключенные медленно двинулись внутрь.
Проповедный зал был огромным, больше, чем любая другая комната «Подвала». Пол был разделен на равные сегменты – по одному для каждого яруса. Размещались они полукругом перед возвышением, с которого вещала проповедница. Четыреста одиннадцатого всегда впечатляли масштабы зала, каждый раз как в первый. Он медленно шел к отведенному сегменту с большой цифрой четыре, с четкими линиями, за которыми начинался сегмент заключенных другого яруса. Сев на свободную подушку, узник с открытым ртом смотрел то вверх, то по сторонам. Вокруг раздавались тихие возгласы восхищения – он был не одинок в своей эмоции. Лампочки приглушены, почти не светят, системы отопления и вентиляции работали на полную мощность, всюду были колонны в различных религиозных надписях, весь потолок украшен рисунками, повторяющими фрагменты историй проповедницы о давних летах, когда все были свободными. С противоположной стороны от узников, находилась комната проповедницы. Вход в нее украшали несколько десятоков рядов свисающих толстых нитей, к которым были привязаны различные религиозные предметы, многие из которых четыреста одиннадцатый никак не мог классифицировать. Разнообразные бусы, маленькие деревяшки с начерченными знаками, связки каких-то растений, остальное же было недоступно для понимания. Именно из-за этих предметов не было видно, что происходило в комнате проповедницы. Заключенные сильно сомневались, что даже гориллам можно было туда заходить.
Внезапно предметы на нитях застучали друг о друга. Проповедь начиналась. Все в миг замолчали. Двери в зал громко захлопнулись за спинами заключенных. Четыреста одиннадцатый услышал песнопение проповедницы, мягкий женский голос, от которого сразу становилось так легко, спокойно, будто он разом избавлял от всех проблем. Узник расслабился. Из проема в стене медленно вышла старуха, одной рукой опираясь на деревянную трость. В второй же руке она держала небольшой шар на цепочке, из дыр в котором просачивался дым с своеобразным запахом. На проповеднице, как всегда, был изношенный черный балахон, капюшон которого был так натянут, что лица за ним не было видно. Старуха прошлась перед каждым сегментом, щедро одаривая узников своим вниманием и густым облаком из шара. Четыреста одиннадцатому очень нравился этот запах, он с жадность вдыхал полной грудью, желая как можно дольше слышать его.
