Натаниэль все чаще замечал, что его тянет к Крису, и в Виргинию он рвался вовсе не за тем, чтобы слушать истории деда, а за тем, чтобы снова увидеть Кристиана. И понять, наконец, что значит этот непонятный трепет в груди и в животе, который возникал каждый раз, как только Нейту бросал взгляд на капризный контур розовых губ, на красивую, широкую уже сейчас, линию плеч.

Нейт вдруг некстати вспомнил, как громко и звонко в тишине зазвучал прессованный уголь, разломившись надвое, когда он, увлеченный, уронил его на пол: почти новый кусок упал из онемевших, напряженных пальцев. Вспомнил, как разглядывал придирчиво холст, который натягивал на подрамник и грунтовал сам, оценивал набросок. Набросок хаотичный, очень примерный, но уверенный и характерный. Мольберта у Нейта не было, он установил старый этюдник, положив под сломанную ножку кусок деревяшки, найденной в гараже. Крис тогда сидел на простом стуле в открытой спокойной позе, положив ладони на колени. Нейт вспомнил, как Крис потянулся и поправил ворот расстегнутой рубашки, соскользнувшей с расслабленного левого плеча. Вспомнил, как он, Нейт, вздрогнул едва заметно и безмолвно попросил: «Не двигайся, пожалуйста». И Крис замер, и улыбнулся в ответ. Ему нравилось писать ранним утром, когда накануне, спрятавшись в саду Розенфилдов с фонариком, они читали вслух и бездумно пялились на звезды. Нравились мягкие полутона и полутени, что лились на лицо, руки, скрещенные ступни Криса. Ему нравились рассеянные первые лучи солнца, ласкающие красивую скульптурную линию его скул. Крис не видел в этом ничего особенного, но каждый раз соглашался позировать. Однажды он сказал: «На твоих картинах я другой. Намного красивее, чем есть на самом деле. Почему ты рисуешь меня таким?»

–– Я вижу тебя таким, – ответил Нейт.

Это была, пожалуй, самая странная часть их дружбы. Не их и Джо, а та, которая принадлежала только ему и Крису.

Тот портрет хранился в комнате Нейта в Виргинии, и Нейт чуть было не сказал матери, в чем истинная причина его иррационального желания раз за разом возвращаться туда,где был он, Крис. Но потом резко передумал.

–– Ты уже решил, чем будешь заниматься после школы? – спросил Крис, наблюдая, как Нейт увлеченно пишет его портрет.

–– Нет, но это последний год. И надо бы уже определиться, – он на секунду отвлекся и взглянул на Криса. Его взгляд был рассредоточен, ресницы дрожали. – А ты?

–– Завербуюсь в армию, – признался Крис. – К «морским котикам».

–– Ты серьезно? – если бы время остановилось, Нейт, конечно, поймал бы кусок угля, который выронил. Но все произошло так быстро, что он успел оставить на полу черный след. Нейт слышал, как он падает, со звонким стуком отскакивая от бетонного пола, и решил, что в тот момент его сердце звучало точно так же.

–– Брось, колледж, ученая степень и красивая жизнь на Манхеттене – это для тебя, а для меня… Военная карьера – единственный способ отсюда вырваться.

Крис вечно ходил в синяках. Нейт знал, что отец бил его, когда напивался, поэтому все лето Крис проводил в усадьбе Розенфилдов, и Нейт нарочно не вмешивался в разговоры своих родителей с другом, он давал ему возможность почувствовать, что он часть всего этого.

Глаза жгло от подступающих слез.

–– Ты ведь хорошо пишешь, – сказал Нейт, не намеренный отступать, но все же спрятался за холстом, чтобы не объясняться с другом. Крис иногда давал ему почитать школьные сочинения.

Ничего объяснять не нужно было: смотри и понимай, Крис видел, Нейта выдавали предательски дрожащие руки.

Нейт чувствовал себя беспомощным и почему-то виноватым. Он улыбнулся, вспомнив, как они сидели допоздна и говорили ночи напролет в темной комнате, освещаемой только полной луной. Они строили планы, задыхаясь в вечных проблемах реальности, они были молодыми и неопытными. Или молчали, слушали во дворе пластинки или радио, которое играло всю ночь и не хотели, чтобы наступало утро. О, Боже, они должны были сделать столько всего, столько всего успеть, но все планы Нейта разбились о «морских котиков».

Крис тогда встал со стула, на секунду забыв, что он натура, и подошел к Нейту, и взглянул в глаза.

«Прости», – это не прозвучало, но подразумевалось.

А осенью Нейт, не зная, что делать со своими чувствами, начал встречаться с хорошенькой Дейзи Гамильтон и снова стал играть в теннис.

В Сен-Максим было слишком много музыки, вина, устриц и родственников, имен которых Нейт не знал или успел забыть. На старой небольшой вилле, помимо бабушки с дедушкой, собрались и остальные из семейства Пти, и теперь дом ни на секунду не умолкал. Бабушка всегда готовила еду сама, не подпуская к плите ни дочь, ни невестку, но зато она непременно слушала новостной канал. Дед пил слишком много игристого вина, которое мать Нейта иногда подменяла яблочным соком, и рассказывал, как крутил роман с одной красивой итальяночкой, когда учился в университете. То, что эта итальяночка стала его женой, родила ему двоих детей и состарилась рядом с ним, стерла из памяти Поля Пти старческая деменция.

Нейт видел, как глаза его матери наполнялись болью каждый раз, когда ей приходилось знакомить отца с женой, и как она улыбалась, когда ее отец вспоминал свою любовь.

По вилле бегали дети, многочисленные кузены и двоюродные племянники Нейта, громко говорили мужчины и смеялись женщины. Нейт часто сбегал на пляж или бродил по закоулкам старого города, чтобы не слышать эту какофонию, сотканную из французской речи, новостей, звука, с которым открывались бутылки шампанского, звука музыки и улюлюканья детей.

–– Ты Нейт? – спросила женщина лет сорока, приходившаяся, как позже выяснил Нейт, ему троюродной тетей. В день, когда они вышли из такси напротив ворот виллы, она встречала их в бежевом льняном платье, в дорогих украшениях и в темных очках. – Я Манон, двоюродная сестра твоей матери, – представилась та и обняла Нейта. – Ты так похож на моего сына, он сейчас путешествует по Испании, пишет работу о Гауди.

–– Спасибо, тетя, – неловко пробормотал Нейт. Пытаясь отделаться от ее поцелуев и объятий, он похлопал ее по спине.

–– Просто Манон, дорогой, – улыбнулась она.

Через пару дней после приезда, в полдень, Нейт вышел на террасу, где у бассейна загорали его мать и отец.

Отец, как всегда, был слишком бледным, его кожа никогда не принимала загар. Бывало, он проводил под палящим солнцем несколько часов, его плечи и лицо обгорали, краснели, а потом кожа с них болезненно облазила. Он лежал на шезлонге с чуть приспущенными очками и читал книгу. Другое дело – мать. Загар приставал к ней быстро, кожа была золотистой и даже сверкала. На ней был белый купальник, легкая голубая накидка с желтыми лимонами, а на лице лежала соломенная шляпа. Темно-сливовым лаком были накрашены ее ногти. На запястьях позвякивали золотые браслеты, когда она тянулась к мартини с водкой и крутила оливку в бокале. Женевьева всегда оставалась собой. Изысканной, благородной, с повадками и взглядом львицы.

–– Ма? – спросил Нейт. Она сдвинула шляпу с лица, отец взглянул на него, сняв очки. – Хочу прогуляться.

–– Пропустишь обед? – спросила мама, щурясь от солнца.

–– Поем в городе, – парень пожал плечами и улыбнулся.

–– Будь осторожен, – предупредила Джен и, устроившись удобней, снова прикрылась шляпой.

Нейт добрался до марины и купил мягкое мороженое с базиликом и лимоном. Он устроился на пирсе, свесив с него босые ноги, положив туфли рядом с собой. На нем было светлое поло, пропитавшееся потом и морским воздухом, голубые джинсы с прорезями на коленях и солнечные очки. Было жарко, и Нейт представлял, что капельки пота, стекающие по спине, не липкие и теплые, а холодные. Под ним был деревянный пирс, нагретый солнцем. Погода стояла душная, хотелось сбросить прилипшие к коже вещи и нырнуть в соленую воду, но для начала Нейт собирался прогуляться по сувенирным магазинчикам в старом городе, чтобы купить подарки для Криса и Джо. И, конечно, для бабушки: она коллекционировала декоративные тарелки.