Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Аида Ланцман

Под солнцем Виргинии

Допустим, мы останемся в живых; но будем ли мы жить?

Эрих Мария Ремарк. На западном фронте без перемен

Пролог

Память согревает человека, и в то же время рвет его на части.

Х. Мураками

Нейт делил свою жизнь на два отрезка. Не на пресловутые «до» и «после», а, скорее, так: если бы в альбоме для фотографий вдруг оказались пустые страницы с полустертыми подписями и датами. Пустые дни безусловного и неотвратимого взросления, которые он, не глядя и малодушно старался вырезать из воспоминаний, как многие люди вырезали лица любимых с фотографий, чтобы вставить в медальон и носить возле сердца. Годы, полные праздных и бесплотных мечтаний, неправильных решений, любви и веры в то, что никто и никогда до тебя не испытывал всех этих мук юности.

Нейт рассматривал фотоальбом, красивый, в кожаном переплете, касаясь глянцевой поверхности «полароидных» и обыкновенных снимков ладонью, словно пытался стереть с них пыль, налет, оставленный временем и самой жизнью.

На одном из них ему едва исполнилось двенадцать, он широко улыбался и позировал возле новенького отцовского автомобиля. В те годы за такой «Крайслер» любой бы продал душу. Нейт был горд, его руки и одежда были испачканы масляной краской, а на плече висел деревянный этюдник. На фоне горел закат, от чего фотография казалась теплой под пальцами. Южное лето подходило к концу.

Еще на одной Нейт обнимал мать. Красивую, статную женщину с породистым лицом. Лицо ее было скульптурным и ярким, как у героинь нуарного кино: острые, высокие скулы, а на них – длинные печальные тени, отброшенные ресницами. Она была в черном комбинезоне и остроносых туфлях, а Нейт – в вечернем пиджаке в клетку и в красной бабочке. Они стояли на фоне Елисейских полей, неподалеку от ресторана, в котором праздновали пятнадцатый день рождения Натаниэля и смотрели свысока, чуть подняв подбородки.

На следующей фотографии ему уже восемнадцать. Французский загар прилип к его матовой коже. Он бежал по песку в белых, закатанных и наполовину мокрых чиносах1, на ногах его были соломенные эспадрильи2, а в руках голубая льняная рубашка. Фотографом был Фабьен, парень с рыбацкой лодкой – молодой француз, пишущий роман на печатной машинке, как в старину. Нейт хорошо помнил этот день на пляже в Сен-Максим, он так же хорошо помнил ночь, полную звезд, и божоле-нуво, его сияющий, прозрачный цвет и яркий вкус. От Фабьена пахло машинописными чернилами, а его руки, покрытые мозолями, пахли соленым морем. Его поцелуи на вкус были, как само молодое вино – смородиновые, вишневые, юные.

Еще одно фото было из Виргинии. На нем – трое парней, полных жизни. Нейт стоял по центру, закинув руки на плечи друзей. Он улыбался, его волосы были слипшимися от пота и растрепанными. Горловина футболки мокрой, а джинсы порваны в нескольких местах. Рядом на земле лежал велосипед со свисающей цепью и вывернутым рулем. Его серо-голубые глаза притягивали, как океан, в котором отражалось предутреннее дождевое небо, и каждый, кому удавалось почувствовать на себе его гипнотический взгляд, погружался в него, как в воду. Нейт насмешливо улыбался, он был нахальным юнцом, считавшим, что мир принадлежит ему.

Но мир сломал его спустя пару лет. И это читалось во взгляде уже на следующей фотографии. Она прямиком с военной базы, из Форт Худа. Армейская форма сидела на нем идеально: Нейт занимался теннисом и американским футболом последние несколько лет в школе и успел возмужать. Но в его взгляде уже не было той притягательной силы. Лицо из мальчишеского превратилось в мужское. Скулы были ярко очерченными; линия нижней челюсти под креплением шлема стала острой, казалось, при неосторожности можно было пораниться. На губах уже не было улыбки, руки повисли, как у безвольной марионетки, которой он стал. Тело, раскрученное до немыслимых оборотов, казалось напряженным даже на фотографии. Нейт никогда не умел вовремя тормозить и остановился только тогда, когда стало слишком поздно. До вторжения США в Ирак оставалось пару недель.

Возможно, (Нейт не брался говорить точно) именно здесь заканчивалось его «до». А после – пустые страницы, потому что, вернувшись с войны, он уже не фотографировался.

Была еще одна фотография. Лежала она не в альбоме, а отдельно, потому что всегда была где-то между прошлым и будущим. Она была старой и выцветшей от времени, затертой от бесконечных прикосновений. Нейта на ней не было. На ней – парень в хлопковой футболке с длинным рукавом, цвета топленых сливок. Под тонкой тканью хорошо читались очертания его предплечий, спины. Парень сидел за столом, прижавшись к его поверхности грудью и вытянув перед собой руки. Он улыбался. Загорелые скулы были усыпаны, как пеплом, холодными веснушками. По-мальчишески светлые голубые глаза сияли без какой-либо веской на то причины, потому что молодым не нужны поводы для счастья. Нейт думал, что им достаточно просто быть – жить и чувствовать себя живыми: с разбега прыгать в воду, разбивая на тысячи мелких брызг гладь озера, окруженного камышом и высокой травой; гулять до утра и, лежа на спине в поле с растущим хлопком и розово-лиловым вереском, рассматривать звезды; слоняться по улицам без дела и бесконечно долго говорить словами, наполненными мудростью, доступной только подросткам. Его звали Кристиан. Нейт видел его в последний раз в далеком две тысячи первом. Казалось, что между этим днем и тем, когда была сделана фотография, образовалась пропасть. Пропасть непонимания, острой боли и внезапного, а оттого и такого горького, разочарования. Нейт однажды вложил эту фотографию в нагрудный карман военной формы и вытащил только тогда, когда из полуразрушенных трущоб на Ближнем Востоке вернулся домой, потеряв себя.

Иногда Нейту казалось, что парень с той фотографии был его «до» и «после». В последнее время, пожалуй, слишком часто.

Часть первая

Глава первая. Винодельня Розенфилд

Вот она, одна из коварных ловушек детства – необязательно что-то понимать, чтобы это чувствовать.

К. Р. Сафон. Тень ветра

1995 год

В то лето, как и много раз до этого, семья Розенфилдов приехала в Виргинию. Когда стих рокочущий шум двигателя новенького, сверкающего в лучах заходящего солнца отцовского автомобиля, а колеса скрипнули по мелкой мраморной крошке и замерли, Натаниэль открыл дверцу и выбрался из машины. Мягкую кожу его голубых парусиновых туфель тут же покрыла пыль. Она налипла так мгновенно, что Нейта это даже позабавило: ее словно притянуло магнитом. Папин черный «Крайслер» девяносто третьего года тоже был весь в пыли. Мальчик провел указательным пальцем по приспущенному стеклу у пассажирского сидения и улыбнулся.

В окнах бывшей рабовладельческой усадьбы горел свет. Пока еще неясный, но Нэйт точно знал, что их ждали. Он знал, что, как только рассеется закат, а бархатная южная ночь поползет по земле, окна загорятся ярче, став единственным источником света на несколько миль вокруг.

Усадьба была красивой, она сохранила свой первозданный вид во многом благодаря заботе хозяев. История и традиции, которые с трепетом хранили эти стены и массивные колонны, увитые резными валютами, всегда настораживали Нейта. Усадьба, построенная еще до начала Гражданской войны приближенным первого и единственного президента Конфедеративных Штатов Америки3 – Джеймсом Розенфилдом, видела многое. Нейт часто рассматривал портрет далекого предка, висевший над камином в столовой. Взгляд у него был добрым, но, возможно, это вольность художника. Мальчишка часто задавался вопросами о несправедливости рабства, иногда он озвучивал их, и тогда отец отвечал ему, что так же, как и Нейт, он когда-то был одержим историей семьи: пытался найти доказательства, что он вовсе не плохой человек, хоть его предки и были плантаторами. Он читал старые новостные сводки, сохранившиеся в библиотечном архиве. Часто болтал с шерифом в городке неподалеку, и тот рассказал ему однажды, что о мистере Розенфилде написано не так уж много, но те люди, жизнями которых он владел («Подумать только, как это ужасно звучит,» – сокрушался отец) чувствовали себя хорошо, они были в безопасности. О старом Розенфилде говорили: «Человек с большим сердцем». Нейт задумывался, может ли быть в безопасности человек, когда он не принадлежит сам себе, но на этот вопрос у его отца не было заготовленного ответа. «Мы никогда не принадлежим сами себе без остатка», – говорил он. «Я твой отец. И какая-то часть меня всегда будет принадлежать тебе. Но я ведь в безопасности, правда?».

вернуться

1

Легкие хлопковые брюки.

вернуться

2

Обувь из текстиля и джута.

вернуться

3

Де-факто независимое государство, существовавшее в период с 1861 по 1865 год в южной части Северной Америки.

1
{"b":"789843","o":1}