Надо наверняка пробить в голову. Лучше будет ногой, да только, если защитится Вячко и треснет по ней – всё, останется только маму вспомнить. Борис чувствовал, что отчаянье уже начало грызть его. Смерти и боли он боится как все, только точит Бориса не этот страх – он до зубной крошки не хочет проигрывать благородной сволочи. С раннего детства его терзает ненависть к ним. Сколько уже всякого пришлось стерпеть, а тут, ведь, шанс есть хоть одному, но показать всю меру Нижнего боя.

Первый заход вышел удачным – Борис крепко влепил огняку по скуле и уху. От души дал, но лишь пошатнулся Вячко, да отскочил. Борис второй раз терять преимущества не стал и тут же насел, собираясь добавить по голове.

Руки подставить не вышло, но весь напрягся и скрутился – в грудь впечатался сапог огняка. Натурально взлетев, Борис рухнул возле ног знати, что спешно расступилась. По условному закону, если противник попадает за границы арены, то либо признаёт себя проигравшим, либо должен спешно вернуться. Биться за границей нельзя. Сейчас же и это правило не действует.

Хуже того – Борис закашлялся кровью. То что рёбра сломаны, Борис осознал тут же, но если какое-то из них пробило лёгкое – приговор. В теле была сильная слабость, удар потряс так, словно пришёлся по голове. Борис с неожиданной ясностью понял, что бой проигран. Ему осталось жить всего несколько мгновений, пока торжествующий огняк дойдёт и нанесёт добивающий удар. Ему и слова поперёк никто не скажет, за то что убил простолюдина.

Но силы попробовать ещё у Бориса, всё же, были. Когда на кону жизнь, честь и пронзительное желание отплатить за всю несправедливость жизни в трущобах, можно и побарахтаться.

Орошая очищенный от снега камень кровью, Борис уверенно встал и занял боевую стойку. Знать расступилась ещё шире. Вячко оказался совсем рядом и сразу же ударил.

Боль резанула по нервам, но не помешала Борису правильно скрутиться и выйти противнику за спину. Первый удар пришёлся за ухо.

Второй снизу в челюсть, подсев под мах правой Вячко. Борис вложил всё в него и резко одёрнул руку, сбиваясь с комбинации – сломанные от удара кости прорвали кожу. Может быть, прийдись удар на костяшки среднего и указательных пальцев, то Борис бы и сдюжил. С отчаяньем он уставился на кисть, лишь мгновение позже вернув взгляд на противника.

Повезло! Вячко поплыл. Может быть Боги помогли, может духи Силы, но Борис спохватился и от всей души въехал ногой в живот. Огняк опрокинулся и с глухим ударом треснулся затылком о камень. Не веря в свою удачу, Борис понял, что тот лишился сознания. Сейчас бы добить, но тогда знать растопчет незадачливого выходца из трущоб. Борис сдержался, чувствуя глубокую досаду.

Вячко Всемилович пришёл в себя быстро. Охочих помочь ему подняться нашлось много, в том числе друг-соклановец Домитр и девицы. Голова вначале сильно плыла, но благодаря Силе, сознание быстро прояснилось и он предстал перед собственным позором. Вячко взял неудержимый гнев. Вырвавшись из рук, он возопил:

– Где этот червяк?! Куда он ушёл? Ещё не всё!

Многие принялись успокаивать его и жалеть, что только усугубило чувство позора. Кто-то пояснил, что его противника подхватили двое других трущобцев и увели прочь. Вячко хорошо понимал, что гоняться за ними дело бесплодное, даже если учесть, что главный из них ранен.

– Он сильно повредил руку, – скорее сообщил Домитр. – Только представь – сломал кости о твою челюсть. Да и кровью харкал.

– Но я проиграл!

Домитр отвёл взгляд. Девицы же не сдавались и наперебой взялись хвалить Вячко, мол, это и не проигрыш почти. Публика принялась расходиться и на площади остались только огняки. Никого из старших или более опытных, к слабой радости Вячко, среди зрителей не было.

– Никому не говорите о бое! – велел Вячко.

– Мы-то не скажем, – смутился Домитр, – но дядя Всемил всё равно узнает. Ты сам это понимаешь.

– Что же мне делать?.. – едва не плача, вдруг выговорил Вячко.

– Говорила тебе Аннушка оставить этих оборванцев в покое, – отозвалась одна из девушек, как тут же вторая шикнула на неё.

Вячко распрямился, лицо перекосилось от злости и, вдруг, он отвесил оплеуху спутнице. Она вскрикнула и почти тут же расплакалась, приникнув в объятья подруге.

– Заткнись! Слышишь?! Мало я дал этому червю, он у меня ещё получит.

– Я всё расскажу дяде Всемилу! – обернулась заплаканная девушка. – Он накажет тебя!

– Ах ты ж!.. – замахнулся Вячко, но был остановлен другом.

– Да охолонись ты! Хватит, всё уже! Сделанного не воротишь.

Вся компания вскоре поплелась к себе в вотчину. Променад был окончательно испорчен, а впереди ждал скандал в клане.

Борис то шёл сам, то повисал на руках друзей. Они вовремя спохватились и утянули его с площади. На территории клана Воды много мест, где можно попасть в подземную часть города, что ребята поспешно и сделали, а там, быстро-быстро, к лекарю Моху – единственному, кто помогает выжившим участникам подпольных боёв Нижнего Киева.

Дядька Мох был у себя и, первым делом, обложил матом всех прибывших. Дождавшись, когда положат Бориса на лавку, выдав обоим не пострадавшим по подзатыльнику и велел выйти из барака прочь. Латать побитых лекарь умел, как никто другой, но вот оградить от боли было нечем. Соответствующих трав и грибов всегда не хватало. Поэтому, стоило начаться процессу, как Борис истошно закричал, а следом утих, лишившись чувств.

– И хорошо, – проворчал Мох, – нечего мне больных будить.

В это время он ловко вправлял и совмещал кости кисти, косясь на измазанный кровью рот. Дело предстояло сложное и выживет ли горе-боец после этого лекарь не знал. Для верности, воззвал к духам Силы, авось помогут.

Гаврыла был у мамки девятым выжившим по рождению, двеннадцатым вообще и восьмым среди братьев. Отец работал в глубинных угольных шахтах, но уголь добывал не простой бурый, а самый настоящий антрацит.

Мать, когда позволяло пузо, подрабатывала в семье барина-водняка. Место было хорошим, так что Гаврыла даже умудрялся подкармливать Бориса, хоть ртов в семье и так хватало. Борьке немного не повезло и, прежде всего, с характером. Батька погиб в обвале, а мать прислуживала в клане Огня, где терпела всяческое унижение и побои, потому, как только не стало мужа, бросилась в шахту. Шестеро детей враз осиротели. Ясное дело, всех определили кого куда. И пусть это большое горе, но худа без добра не бывает – они не попали под гнёт к огнякам. Сейчас прислуживают или работают на других клановских господ – что хорошо. В клан Огня никто не хочет, но разве ж они кого отпустят просто так? Вот и случилось невольное благо.

Все кое-как прижились, один Борис только ершился. Его и воспитывали, и розгами секли – всё одно. Так и вырос неприкаянным. Гаврыле мамка часто говорила, что якшания с Борькой до добра не доведут, но разве можно друга обижать из-за такого? Вот и повелась дружба.

С Орлёнком их свели трущобы. Тот слонялся неприкаянным, вечно его задирали и, однажды, Борис не выдержал, да и навалял обидчикам. С тех пор их стало трое. У Орлёнка старшие все в челядинцах ходят. Их пристроили кого куда, а младшего как-то не срослось. В семье он тоже натерпелся осуждения, вот и слонялся по трущобам, словно сирота. К Отщепенцам не взяли, хотя он как раз им под стать. Гаврыла долго пытал друга, что за причина такая, потом Орлёнок что-то шепнул ему на ухо, Гаврыла весь покраснел, да и остался с ртом открытым. Борису же дела до тех причин не было.

Отличительной чертой Орлёнка было знание всех возможных лазов, дорог, прорех. Чего не спроси – ответит, а если поддеть, мол, а чего там делал, воровал, поди, то он тут же замотает головой и честным словом подкрепит. Само запоминается, говорит.

Срослись ребята тоже сами собой. Вот и дежурили в бараке Моха, дожидаясь, когда дружок очнётся.