– Герхард! Если бы только время, но ещё и деньги?! И всё из-за этого жадного жида!

Наконец, они прибыли к месту перехода. Это был лесной массив, разделённый «рвом» – канавой, перешагнуть можно. За ней находился «вал» – не выше бруствера окопа, и за ним чёрные столбы с редкой колючей проволокой. Со стороны «рва» стояли два германских пограничника, а за «колючкой» – два польских, и за ними снова лес. Внешне пограничники выглядели спокойными, но Алябьев кожей почувствовал: нервничают служивые.

– Быстрее, господа! – германец нетерпеливо махнул рукой и тут же обратился к ругателю Войцеха, ведущего за собой Алябьева и Дюрана: – Ну что? Принёс?

– Идите! Идите! – проводник поторопил ведомых, пропуская их вперёд.

– Шибцей, панове! Шибцей! – тоже поторопил их первый польский пограничник, стоящий у самой проволоки, и услужливо приподнял среднюю нитку игольчатой «колючки» рукой.

Сергей Сергеевич перешагнул «ров», «вал» и прошмыгнул под проволоку, Тибо следом. Второй польский пограничник позвал их за собой. Алябьев украдкой обернулся: немецкий ругатель некого польского Войцеха передал своему соотечественнику два бумажных пакета. Тот, в свою очередь, перекинул один из пакетов польскому пограничнику.

«Грубо! – подумал Алябьев. – Тут, пожалуй, у мсье Тетерина самый слабый и ненадёжный «коридор». Но, так или иначе, а Германия не отстала от Бельгии и Франции и так же вежливо и быстро пропустила компаньонов в Польшу. Та тоже не возражала, закрыв глаза на панов-нелегалов. Правда, на её территории, после того как пограничник вывел Алябьева и Дюрана из леса, их встретил не современный автомобиль, как всё это время ранее было, а гужевая повозка, запряжённая парой сивых лошадей. Опять нудно ехали, опять никакой романтики, опять рассказать не о чем. И вот снова железнодорожная станция, и ожидание поезда, и румяные пироги с куриной требухой, купленные у местной торговки, и хлебный хмельной квас, шибающий в нос, и дощатый туалет, куда потом принудило зайти.

– Однако хорошо заплачено за наши переходы, мсье! – резюмировал тогда Дюран.

– Более чем хорошо, Тибо, – согласился с ним Алябьев. – Если я доживу до того возраста, когда старики сочиняют мемуары, то обязательно напишу, как мы с вами путешествовали.

– Книжечку свою мне подарите, мсье? С вашей подписью?

– Инскрипт? Вам, Тибо, обязательно самый оригинальный. В углу титульной страницы – с витиеватым вензелем или каллиграфическим автографом. Как индивидуальную связь с вами, как феномен книжной культуры, литературный быт и аутентичность своей эпохи, как…

– Мсье! – хихикнув, перебил Тибо: – Вам пироги, случаем, не с гашишем попались?

Сергей Сергеевич сдержанно хмыкнул и обещал:

– Подпишу так: «Мсье Дюрану от мсье Алябьева». Годится?

– Годится! А то завернули – инскрипт какой-то!

Польшу, как и предыдущую Германию, они миновали на поезде. И вновь не романтично, и вновь не художественно, будто рутина железнодорожного кондуктора, который много лет подряд тупо колесит по одному и тому же маршруту из пункта «А» в пункт «Б» и обратно, безнадёжно мечтая когда-нибудь побывать в пункте «Я». Да что там в «Я», хотя бы в «В»…

Лишь однажды Дюран попросил Алябьева:

– Мсье, поговорите со мной. Намолчался я уже, и ещё намолчусь. И обращайтесь ко мне проще, – предложил он. – Я всё-таки простой грузчик Зыбин, а то от вашей вежливости я чувствую себя минимум как шевалье, что мне совсем непривычно.

– Хорошо. Тогда и ты обращайся ко мне проще. Я тоже простой механик Манин.

– О нет, мсье! Механик – это механик! Это не грузчик. Вы меня балуете!

– Нисколько. – Сергей Сергеевич помолчал и сказал откровенно: – В этой опасной поездке мне нужен не напарник, а друг. Впрочем, почему только в поездке? Навсегда. И как друг, Тибо, ты мне подходишь. Я предлагаю тебе свою дружбу: честную и надёжную.

– Вы опять оказывает мне доверие, мсье. Но, чёрт меня возьми! Я не хочу отказываться от вашего предложения и принимаю его! Если честно, то у меня никогда не было друзей, разве что мои родные братья и сестра. Но, мсье, как я вам уже рассказывал, Герена, Дане и моей маленькой немой Сибиль уже нет в живых. Остался один Ален. Он, кстати, охарактеризовал меня шпионам господина Тетерина самым наилучшим образом. Помните, я говорил вам, что мои ребята меня подстрахуют?

– Так значит, Тетерин тебя всё-таки проверял?

– Как же! – засмеялся Тибо и рассказал, что на следующее утро, как они накануне и договаривались, он пошёл на работу в мебельный магазин. Трудился там, разгружая мебель с грузовика, не покладая рук и своего горба. К обеду он заметил: в припаркованном на улице автомобиле сидят двое и наблюдают за ним. Потом один из наблюдателей покинул авто, подошёл к нему и спросил: «Мсье, где я могу найти хозяина этого магазина?» Он пожал плечами, достал блокнот, где у него, как и у каждого немого были записаны разные слова и фразы, нужные для общения, и показал ему запись: «Я – немой, но слышу». Наблюдатель покивал, мол, понял, а потом дал ему пятьсот франков и сказал: «Это вам просил передать ваш друг». Он опять пожал плечами, мол, какой друг? и написал в блокноте: «Не нужно. Я у друзей денег не беру». Тогда наблюдатель ему предложил: «Хорошо, возьмите у меня». Он вновь отказался и написал: «Я вас не знаю. Кроме того, не люблю быть должником», потом убирал блокнот и вновь взялся за разгрузку мебели. Наблюдатель вернулся в автомобиль, тот постоял ещё некоторое время и потом уехал.

– Больше я этих двоих не видел, – продолжал Тибо, – однако одного мальчишку они для наблюдения всё-таки оставили. Он крутился у магазина вплоть до того дня, когда Тетерин назначил нам встречу на кладбище. Теперь о моём старшем брате: он поселился в комнатке напротив моей. Вечером этого же дня, когда те двое «пасли» меня у магазина, Ален мне доложил: «В твоё отсутствие приходили два мужчины, спрашивали о тебе у соседей и у меня в том числе. Я расписал тебя в лучшем виде: живёт здесь недавно, немой, скромный, пока ничего плохого за ним не заметили». Так что я вас не подвёл, мсье. И впредь буду стараться не подводить – обещаю вам взаимную дружбу.

– Даже если между нами окажется женщина? – улыбнулся Алябьев.

– Если окажется, оставим выбор за ней. Скажите, мсье, а у вас есть друзья кроме меня?

– Есть. Они мне как брат и сестра, – Сергей Сергеевич имел в виду Краснова и Милану, но распространяться о них не стал, зато заметил: – Но одного друга – верного и надёжного, фактически тоже родного брата, мне всегда хватает. Он погиб в 1920-м году, заслонив меня грудью от большевистской пули.

Тибо Дюран протянул Сергею Алябьеву ладонь:

– Мсье, я, конечно, не заменю вам вашего погибшего друга, но я буду очень стараться.

Алябьев посмотрел в глаза Тибо и ответил на рукопожатие.

И тут его прорвало – он никогда не говорил столько много: он стал рассказывать Тибо об Андрее Радееве. О том, как они впервые встретились на городских каруселях, и как тогда подрались; о том, как при следующей встрече подружились, и как потом проходила вся их жизнь, и как погиб Дюша, сказав ему перед смертью: «И только попробуй отказаться». А отказаться нельзя, потому что этими словами человек отдаёт тебе любовь свою, как душу Господу, и отказаться от неё, как в ту самую душу плюнуть, а плюнуть в душу по русским моральным меркам – самое паскудное дело! Да и ЧТО ты такое есть, если откажешься, если плюнешь на любовь того, который тебя любил, который за тебя свою жизнь в бою отдал?

Тибо смотрел на собеседника во все глаза и слушал его во все уши. Лишь когда Сергей Сергеевич замолкал, он осмеливался задавать свои уточняющие вопросы, поскольку не имел никакого понятия о случившейся в России революции и представлял её себе примитивно, как грабёж богатого буржуя бедными пролетариями. Идеи коммунистов ему тоже не пришлись по душе, и он сказал на это:

– Выглядит красиво – плакать от умиления хочется, однако всё это утопия. Просто одни, прикрываясь заманчивыми лозунгами, отобрали власть у других. Вот и вся революция. А то: равенство, справедливость! Землю крестьянам, фабрики рабочим! Дождутся они, как же!