Богдан стоял внизу, а два других члена бригады, взобравшись на подоконник, устанавливали раму стекления в оконный проем. Он подавал им инструмент и крепежный материал. Тут в его кармане «заиграл» мобильник.
– Я отойду? – спросил Богдан у бригадира, стоящего рядом и осуществлявшего общее руководство установкой окна.
– Валяй, – пренебрежительным тоном разрешил бригадир, в очередной раз давая понять, что Богдан бригаде совсем не нужен, что он есть, что его нет.
Звонила мать:
– Богдаша, сынок, как ты там?
– Да так мам, терпимо. Ты просто так звонишь, или случилось чего? – Богдан, предчувствуя, что мать по обыкновению заведет долгий разговор, а он не хотел надолго отрываться от работы, и без того на него все косо смотрят.
– Да, случилось. Тут тетя Галя позвонила, бабушкин поселок вчера сильно обстреливали. Тетя Галя туда звонила – никто не отвечает, вот она за бабушку и беспокоится.
– Понятно. Видимо кому-то придется туда съездить и узнать, что и как…
Богдан и вся семья Панасюков в отличие от Прокоповых не считали бабушкин дом под Донецком своим родовым гнездом и особо за него не переживали, впрочем, то же можно сказать и про отношение к самой Стефании Петровне. Богдан не гостил у нее, наверное, уже лет десять и про бабку думал примерно так же как и мать – она слишком зажилась на свете.
– Я не знаю Богдаша, поедет ли кто из них, но надеюсь, что ты этого не сделаешь? – в голосе Оксаны Тарасовны прозвучали педагогические повелительные нотки.
– Да ты что мам, с какой стати, – опасения матери удивили Богдана.
– Ну, и хорошо. Я тебе сынок еще вот почему звоню. Тут мои хозяева на неделю уехали на дачу. Так что квартира совершенно свободна. Ты можешь отпроситься и приехать?
Сознание Богдана оптимистично отреагировала на это предложение. Появилась возможность, хотя бы недолго побыть вне этой еле выносимой жизни в бригаде, поесть замечательного домашнего борща, вместо опротивевших супов из пакетов, ощутить бодрящий гидромассаж джакузи, выспаться на просторной с упругим матрацем кровати. Последнего хотелось более всего – бригада жила в тесной бытовке и спала на дощатых нарах. Поговаривали, что вот так спать на досках полезно для позвоночника. Бригадир увидев, что новый рабочий тяжело переносит такое «лечебное» лежание с усмешкой поведал об этой «пользе». Богдан, обычно молча реагировавший на такие шутки, ответил неожиданно резко:
– Про спорт тоже говорят, что он полезен для здоровья. А Жванецкий как-то сказал, что если бы это обстояло так, в каждой еврейской семье было бы по два турника…
Его отпустили безо всяких препонов. На неделю, так на неделю. Езжай, только знай, что за эти дни деньги ты не получишь. Богдана не пугала такая перспектива. Какая разница, сколько ему заплатят за этот месяц, десять тысяч, или восемь – и то, и то не деньги. А несколько дней жизни в человеческих условиях станут для него неожиданной отдушиной.
6
В электричке, под перестук колес Богдан вновь провалился в полусон-воспоминания…
В Чечню их перебросили осенью 1995 года, через Грузию. О специфики кавказских межнациональных отношений первое впечатление сложилось именно в Грузии. Грузины, с которыми им приходилось общаться, узнав, что украинцы едут воевать в Чечню против русских, едва ли не все вертели пальцами у виска и говорили:
– Мы тоже ненавидим Россию, но среди нас дураков воевать за чечен ни одного не найти.
В Чечне местные тоже отнеслись к украинским добровольцам по меньшей мере странно. Кто-то, едва не в открытую, называл их русскими шпионами, но большинство смотрели с усмешками и равнодушным презрением. Меж собой они говорили:
– Во дебилы, воевать приехали, даже не за деньги, а просто так – совсем глупый народ эти хохлы.
Ни благодарности, ни понимания Богдан не увидел в глазах чеченцев, ни среди повстанцев, ни среди обывателей. Некоторые в открытую интересовались, есть ли в отряде дети или родственники влиятельных и богатых людей. Зачем, вскоре выяснилось. Чтобы таковых выкрасть и требовать большой выкуп. Богдан на данный вопрос ответил, что рос без отца, а мать простая учительница. К тому времени это было чистой правдой, ибо Оксане Тарасовне новое руководство не простила ее чрезмерной активности в советское время, ее членства в КПСС. Ее сняли с директоров, и она действительно работала простым учителем. После этого Богдан в качестве «кавказского пленника» перестал интересовать торговцев людьми.
Примерно также как к украинцам чеченцы относились и к прочим добровольцам, прибывшим воевать за их независимость, даже к братьям по вере мусульманам: татарам, башкирам, среднеазиатам. К арабам тоже не испытывали добрых чувств, но в отличие от прочих им внешне оказывалось всяческое уважение, ибо из арабских стран шла основная финансовая помощь. Подставлять, посылать на самые опасные участки и задания, а при случае и просто продавать всех этих «интернационалистов» у чечен за предательство не считалось. Ведь за них никто мстить не будет, за них никто не спросит, как за своих. Если за деньги отравили даже Хаттаба, то мелкую сошку продавали сплошь и рядом, оптом и в розницу, лишь бы федералы деньги платили. Богдан, осознав всю «теплоту» союзнических отношений к ним, обратился за разъяснениями к Порубайло. Тот, вздохнув, поведал:
– Я и сам возмущен, но надо смотреть правде в глаза – чечены дикий, варварский народ, далекий от благородства и рыцарских традиций. Но они воюют с москалями, по-настоящему воюют, потому мы должны помогать им. Мы должны все это терпеть ради краха злейшего врага Украины.
Воевать слишком долго не пришлось, но полгода, что Богдан провел на той войне, стоили ему многих лет жизни. Холод, непривычная пища, русские вертолеты и штурмовики, казалось, постоянно висевшие в воздухе, осуществлявшие как огневое, так и моральное давление – этим в основном и запомнилась та война. Все это время отряд, в основном, скитался по горам, избегая боестолкновений с крупными силами федералов и нападая на мелкие подразделения. Тогда Богдана удивило не только отношение чечен к союзникам, но и потрясла их чудовищная жестокость по отношению к пленным. Солдат-срочников сразу делали бесправными рабами, за офицеров и прапорщиков обычно требовали выкуп, контрактников публично зверски убивали. Даже Порубайло при всей его ненависти к русским это не одобрял:
– Ну, расстреляйте вы их, и дело с концом. Нет, им надо чтобы обязательно корчились, умирали в мучениях. Они от этого удовольствие получают. Одно слово – дикари.
В начале 1996 года отряд, промокший, замерзший голодный… как обычно уходил по горным перелескам от преследовавших его федералов. В одном из ущелий, под угрозой окружения вместе с украинцами оказалось довольно крупное формирование известного чеченского полевого командира. Командир полка федералов, осуществлявшего преследование, люто ненавидел «бандер». Он отдал негласный приказ, в плен их не брать. Чеченцы решили на этом сыграть, чтобы ценой жизни союзников спасти свои. Через третьи лица полевой командир договорился с командиром федералов. За то, что он указывал точное место, где прячутся украинцы, сам он должен получить возможность беспрепятственно увести своих людей из сжимавшихся «клещей». Командир полка пошел на эту сделку, ибо его ненависть к «бандерам» оказалась сильнее ненависти к чеченцам.
Почти сутки полностью блокированный украинский отряд обстреливали с господствующих высот минометы, гаубицы и снайпера. Они вызывали по рации чеченцев, молили о помощи. Те заверяли, что спешат на выручку, а сами, тем временем, скорым маршем удалялись от места боя. Потеряв убитыми и ранеными более половины личного состава, израсходовав боеприпасы, отряд был вынужден сдаться. Богдана тяжело контузило разорвавшейся неподалеку миной. Находясь в сознании, он, тем не менее, плохо соображал и почти не мог двигаться. Порубайло спрятал его в выемке меж камней и кустов, наказав, если сможет выбраться, поведать на Украине о судьбе отряда, о том, как их «продали». Также спрятали многих раненых из боязни, что им не захотят оказывать помощь и добьют. Федералы прочесали окрестности. Нашли всех… кроме Богдана. И он, с трудом преодолевая тошноту и головокружение, смотрел, как сначала действительно добили всех раненых, а затем приступили к расстрелу сдавшихся. Порубайло перед смертью воскликнул:
