И всё же, облазив это место, Тошимаса давно уже облюбовал одну часть клиники, где их точно не смогут разыскать. Поэтому он, кряхтя, поднимает безучастного Каору с кресла и, забросив его себе на спину и придерживая под колени, тащит по крутым полуразрушенным лестницам в самый-самый низ, в черноту.
Подвал, спуск в который спрятан за почти неприметной дверью в самой глубине первого этажа. Огромный, тёмный, расходящийся в стороны множеством полуобвалившихся коридоров и с кучей полузатопленных кабинетов. Судя по всему, при жизни клиники здесь проводили ужасающие сеансы гидротерапии, потому что за мрачными дверьми скрываются помещения, в которых стоят огромные почерневшие ванны. И вода по колено, а где-то и по пояс. Устроив партнёра в самой дальней комнате, уложив его в ванну, Тошимаса залезает на него сверху, прижимается к нему и затихает, прикусывая губу. Даже если заглянут, вряд ли увидят, темнота — глаз выколи, а ночного зрения у людей, слава богу, нет.
Вокруг капает и шумит вода, стекая по исписанным стенам, эти звуки эхом отдаются в ушах. Прислушиваясь, не вклинится ли в это «кап, кап, кап» топот сверху, Тошимаса гладит пальцами лицо неподвижно лежащего под ним Каору. В этой темноте хорошо видно, как светятся прожилочки в его широко раскрытых глазах, похожие на созвездия на ночном небе. Если бы только в них было ещё хоть что-то помимо этих прожилок…
— Проснись, Каору, — шепчет Тошимаса, его голос почти заглушается громким капаньем воды. — Шарлотта была права, мир отвратителен, но он всё равно стоит того, чтобы увидеть его… Проснись, ты мне нужен… И у нас же миссия, я не могу выполнить её один…
Молчание. Каору пустым взглядом смотрит вверх, чуть разомкнув губы, как сломанная кукла. Даже не моргает, совсем как мёртвый.
— Чёрт, — рыкнув от бессилия, Тошимаса быстро прикасается к холодным губам и упирается лбом в шею. — Ну почему, что не так с твоей программой?!
Он опять выдёргивает из пальцев Каору шкатулку, судорожно заводит её и ставит на бортик ванны, после чего вновь обхватывает ладонями худое лицо. Беспорядочно касается его щёк, его губ, шеи, всего, что попадётся, и бессильно всхлипывает. И в какой-то момент ему просто до безумия хочется самому убить Шарлотту за то, что она сделала его настолько эмоциональным. Лучше бы программа поделила его эмоции на двоих…
А ведь Ева так мечтал прикоснуться к своему партнёру. Гладил ладонями холодное стекло, через которое смотрел на него Адам, и раздумывал, какая на ощупь его кожа, какие наверняка мягкие у него волосы, и каково это — стать в буквальном смысле единым целым. Теперь он может хоть бесконечно касаться его, гладить, знает, что его кожа холодна, как то самое стекло, да только какой в этом смысл, если Каору всё равно не видит его и не чувствует? Какой смысл, если он никогда не проснётся? Какой вообще смысл во всём для Тошимасы, если без своего Адама Ева — ничто, оторванная половинка? Никакого. И эта пустая клиника станет для них обоих могилой. Так же, как и для тех, чьи тени теперь бродят здесь.
Мелодия шкатулки меняется, становится всё более и более напряжённой и дёрганной, словно проигрывается задом наперёд. Тошимаса, рыкнув, клыками вспарывает кожу на своём запястье, наблюдая, как из раны вытекает чёрная кровь. Даже кровь у них фальшивая, не как у людей, вирус продолжает мутировать и на ходу менять её структуру. Он подносит запястье к губам Каору, прижимает, вливая кровь в рот. И вдруг с изумлением замечает высунувшийся кончик языка, ловящий капли; а губы едва уловимо прихватывают ранку, высасывают кровь.
Тошимаса пытается слегка отвести руку, но мгновенно чувствует впившиеся в кожу клыки; они вновь раздирают затягивающуюся рану, увеличивают её, заставляя кровоточить ещё сильнее. Мелкие чёрные капли скатываются от уголков рта, золотые прожилки в глазах вспыхивают, и Тошимасе, неотрывно следящему за ним, кажется, что в них начинает проглядываться нечто, отдалённо похожее на проблеск разума.
Откуда-то из глубины сознания поднимает голову злость на самого себя. И как только Тошимаса раньше не додумался, Шарлотта ведь предупреждала его, что без крови Каору будет плохо. Но неужели крови Евы достаточно, чтобы вернуть Адама к жизни? Вроде, по словам Шарлотты, требовалась именно человеческая. Слишком просто, чтобы в это можно было поверить и успокоиться.
Он чувствует, как холодеют кончики пальцев, и всё же отрывает руку от его рта. Каору клацает клыками, дёргает головой и тут же запрокидывает её назад, словно шея разом подламывается и не может её держать. Он тихо хрипит, приоткрывая рот, хватая им спёртый сырой воздух.
Тошимаса вновь обхватывает его лицо ладонями. Может, с его кровью что-то не то? Ева, естественно, ни разу не наносил ему ран, но ведь кровь для них не менее важна, чем программа. Он прикрывает ладонью глаза Каору и, подумав секунду, вцепляется зубами в его шею. Металлический привкус опаляет губы, перед глазами появляется лёгкая красная дымка. И чем больше крови он высасывает, тем гуще она становится.
Шарлотта говорила, что вампиры питались кровью людей. А что происходило с ними, если они пили кровь друг друга? Об этом она почему-то умолчала.
Откуда-то издалека доносится грохот и человеческие крики, ищейки явно громят всё на своём пути. Но для Тошимасы это сейчас не более чем шум в эфире, он поглощён только кровью Каору.
Оторвавшись от шеи, облизав окровавленные губы, он размазывает склизкую чёрную жидкость по шее. Нарочно сильно пачкает в ней пальцы, ведёт ими по подбородку, по щекам, рисуя на коже только ему понятные странные узоры. Слизывает эти капельки с кожи. Обняв за шею обеими руками, запутывает пальцы в волосах, прижимается. И вздрагивает, почувствовав, как Каору припадает к его шее губами.
— Если тебе нужна моя кровь, я тебе её всю отдам, — чуть слышно шепчет Тошимаса и улыбается. — Только проснись, Каору. Вернись ко мне.
И с этими словами он медленно целует партнёра.
***
Тошимаса всё ещё не может понять, что такое время.
В этих стенах оно течёт не так, как в лаборатории. Словно искривляется, искажается, идёт слишком медленно, тянется, как жвачка. Шарлотта учила его прислушиваться к своим внутренним часам, говоря, что тело само подскажет ему, когда надо сделать перерыв. Но эта практика всё ещё удаётся ему с трудом.
Одно только Тошимаса уяснил — когда на улице становится чуть светлее, ему всегда хочется спать. Свет всё равно больно жжёт его, поэтому он мирно сворачивается в клубок и засыпает, пробуждаясь только к наступлению темноты. А вот Каору, кажется, не спит вообще. Сидит в кресле и не шевелится.
Тошимаса теперь постоянно даёт ему кровь в последней надежде, что это поможет. Но эта кровь влияет на Адама очень странно. Каору всё так же смотрит в пустоту, но выражение его бледного лица меняется: тонкие брови слегка сдвигаются к переносице, очертив глубокую складку, и оно уже не кажется таким пустым и безразличным, становится ожесточённым, даже злым. А губы приоткрыты, демонстрируя клыки — куда более страшные, чем у Тошимасы, длинные и острые, как бритвы, они до крови царапают его губы при попытке сомкнуть челюсти.
А однажды Тошимаса просыпается среди дня от громкого скрипа и видит, как Каору медленно встаёт с кресла.
— Проснулся! — он подскакивает на остове кровати, готовый уже кинуться на шею партнёра. Но в ту же секунду, окинув Адама взглядом, замирает, потому что видит, что с ним что-то не так.
Глаза у Каору злые. Они светятся, прожилок словно стало ещё больше, радужки как паутиной золотой покрылись. А руки уже не дрожат и не сжимают шкатулку, она валяется около колеса кресла.
— Каору? — робко зовёт Тошимаса, кусая губы. Он вдруг всем нутром чувствует: произошло что-то очень плохое. Кое-как поднявшись с постели, он подходит к партнёру, касается пальцами щеки. — Каору, ты очнулся? Посмотри на меня.
Каору подчиняется, слегка повернув в его сторону голову. Щурится недобро.
— Ева… — снова этот механический голос, как в лаборатории. Пальцами Каору медленно проводит по его щеке, по шее, скользнув под воротник порядком испачканной белой «пижамы», ощупывает острый подбородок, словно восстанавливая свои визуальные ощущения… И вдруг его пальцы железной хваткой сжимаются на горле.
