========== … ==========
Подножие Грани — очень унылое место. Вымершее, опустошённое начисто, покинутое давным-давно, словно отделённое невидимым барьером от всего мира. Солнца здесь не бывает никогда, лишь его отголоски, тусклый серый свет, почти не пробивающийся сквозь тёмные грозовые тучи. Из-под земли валит густой белый дым, окутывает собой мрачные холмы, покрытые тёмно-зелёной полузасохшей травой и скелетами мёртвых, будто сожжённых деревьев. Такой пейзаж может поразить в первую секунду, но поразить очень неприятно, даже того, кто много лет не выбирался на поверхность. А вот потом будет лишь нагонять смертельную тоску и усталость.
Когда-то здесь были люди. Был город, маленький, но вполне оживлённый. Сам Тошимаса этого, естественно, не застал, но это дают понять выстроившиеся в ряды практически одинаковые дома, они натыканы так плотно друг к другу, что сливаются перед носом в сплошную оптическую иллюзию, и кажется, что эти ряды простираются в бесконечность. Потрёпанные войной, сыростью и ветром, опутанные буйно разросшимся колючим мёртвым кустарником, оплетённые его лозами, как паутиной — теперь в них обитают лишь тени. И не покидает стойкое ощущение, что люди бежали отсюда в страшной спешке, побросав все вещи. Или же что они в один момент просто взяли и по каким-то причинам исчезли.
Особняком в отдалении от этого городка, у подножия одного из холмов, возвышается мрачное десятиэтажное здание, окружённое порванной кое-где колючей проволокой. Оно сохранилось лучше жилых построек, кустарник до него добрался лишь местами. Огромное, даже не одно здание, а целый комплекс из четырёх строений, соединённых переходами на некоторых этажах, оно смотрит на окружающий его дымящийся лес чёрными глазницами кое-где выбитых окон. А внутри — бесконечные тёмные лабиринты из лестниц, коридоров и пустых палат с ободранными стенами и сваленной в груду поломанной и ржавой мебелью.
Шарлотта говорила, что когда-то здесь была клиника для больных туберкулёзом. Потом её превратили в санаторий. А под конец — в психиатрическую лечебницу, и спустя несколько десятилетий забросили, но не снесли. Она вообще частенько рассказывала о мире за пределами лаборатории. Только Тошимаса лишь горько усмехался на это и практически не слушал. Ведь зачем ему было слушать о мире, который он никогда не видел и который увидеть надежды у него тогда было очень мало.
И теперь эта клиника стала укрытием для двоих. Не слишком комфортным, но надёжным — даже если ищейки забредут сюда, им никогда не найти того, что они хотят забрать. Скорее уж они попросту заблудятся и пропадут здесь.
— Каору. Каору, очнись, прошу…
Ржавое инвалидное кресло, явно повидавшее многое, тихо скрипит, когда Тошимаса дотрагивается до его потёртых ручек и, опершись на них, наклоняется к сидящему на жёсткой подушке молодому человеку. На бледном, бескровном лице не вздрагивает ни один мускул. Пустое оно и застывшее, как у каменного изваяния. Глаза широко раскрыты, явив миру покрытые тускло светящимися трещинками радужки, но не смотрят. Перепутанные кудрявые волосы почти закрывают их. А пальцы с длинными, от верхней фаланги до основания, чёрными шрамами, явно до судорог сжимают маленькую музыкальную шкатулку, что всунул в них Тошимаса.
Тошимаса садится перед ним на корточки, гладит по плечам, потряхивает легонько, пытаясь привести в чувство. Обнимает, нащупывает пальцами выпуклость на шее сзади, давит на неё от отчаяния. У него у самого подобная, и если к ней притронуться, тело как разрядом тока прошибает. Кусая губы, он смотрит в пустые глаза, надеясь, что вот-вот в них промелькнёт хоть какая-то искорка, делающая существо живым. Но Каору не видит его. Он вообще ничего не видит и не слышит, ни на что не реагирует, сидит и смотрит в одну точку целыми днями, ночами… Неделями. Тошимасе начинает казаться, что Шарлотта что-то напортачила в его программе, попросту забыла дать ему свободу воли, прежде чем отправить их в спасательной капсуле на поверхность, и он вообще никогда не очнётся от этого сна, так и останется в плену заданных правил. Из которого в своё время Тошимаса, кстати говоря, и сам с огромным трудом выкарабкался.
Из-за такого состояния Каору они тут и застряли и не могут уйти. Вернее, Тошимаса бы мог, ему с этим искусственным телом теперь ничего не страшно, он давно бы уже сбежал исследовать огромный мир. Однако программа Евы, зашитая в него, велит ему защищать своего Адама всеми силами и не отходить далеко. У них с Каору одна программа на двоих, нельзя им друг без друга, так они не смогут выполнить миссию, которую возложила на них Шарлотта. А подвести свою создательницу для Тошимасы смерти подобно.
Он стискивает зубы и упирается лбом в колени своего партнёра, судорожно вздыхая. Заострённые уши улавливают тихое шуршание за спиной, и он, дёрнувшись и интуитивно обняв безучастного Каору, поворачивает голову к двери.
Тень. Чёрный силуэт тихонько проскальзывает в палату и замирает на пороге.
— Сгинь, — выплёвывает Тошимаса сквозь зубы.
Тени, слоняющиеся по пустым коридорам, он видит постоянно. Изуродованные, обезличенные очертания тех, кто остался здесь навсегда. И не только видит. Днём, когда Тошимаса спит, он частенько слышит мучительные крики. Сон у него чуткий, тревожный. Но всё равно он даже не вздрагивает, услышав вопли, равнодушно поднимает голову и щурит серебристые глаза. Он знает, что ничем не может им помочь. А порой ему даже становится по-настоящему интересно, сколько же смертей повидали эти стены, сколько услышали стонов боли.
Тень прижимается к ободранной стене, явно пытаясь притвориться рисунком на ней. Шелестит что-то тихонько, не хочет уходить.
— Уйди, сказал! — Тошимаса шипит, демонстрируя страшные, как у хищника, клыки. — То, что я тебя вижу, ещё ничего не значит. Я не могу ничем тебе помочь. Я такой же мёртвый, как и ты.
И вновь тихое шуршание, силуэт покачивается из стороны в сторону. Тянет тонкие руки к нему; Тошимаса предупредительно вытягивает ладонь, слегка согнув пальцы.
— Не вздумай начать меня душить, не напугаешь, — тень мгновенно замирает. — Каждый раз одно и то же. Надоели уже.
Лёгкое дуновение ветерка пролетает по палате, как вздох, и сгусток тьмы растворяется, расплывшись по стене и просочившись сквозь неё в коридор. Тошимаса ещё пару минут настороженно прислушивается, выхватывая светящимися серебристыми глазами что-то во тьме коридора, потом бессильно скрипит зубами и вновь кладёт голову на колени Каору.
Несколько минут он сидит почти неподвижно, прикрыв глаза. Коленям, наверное, должно быть холодно от голого бетонного пола, но он этого холода не чувствует, ощущение перепада температур давно уже ему недоступно. И в конце концов, вздохнув, он поднимает глаза на своего партнёра. Протягивает руку и гладит по впалой, худой бледной щеке.
— Пойдём прогуляемся, пока темно, — тихо говорит Тошимаса, вставая. И через плечо кидает взгляд в коридор. — Там хоть этих не будет…
Тени никогда не высовываются наружу, они остаются внутри, поэтому вне здания больницы временами даже спокойней.
Каору молчит. Бесполезно, ни за что не ответит.
Кресло так противно и громко скрипит в тишине, когда Тошимаса выкатывает его в коридор. Он щурит глаза; зрение адаптируется к темноте, выхватывая из неё облезлые стены, побитые и неработающие лампочки, пыль и груды мусора на полу. И это дальний корпус ещё сохранился лучше, чем остальные — Тошимаса с любопытством облазил всю лечебницу, когда они сюда забрели, и знает, что в первом и втором строениях кое-где на верхних этажах нет даже перекрытий и лестниц, всё обрушилось. Осторожно обходя неаккуратно сваленные обломки мебели, он толкает перед собой кресло к виднеющейся в конце коридора крутой лестнице. Этаж последний. Дальше только крыша.
За обшарпанной дверью скрывается выход на небольшую квадратную площадку, окружённую порванной местами проволокой. Здесь, наверное, когда-то было нечто вроде садика, куда могли выводить больных, чтобы давать им подышать воздухом и при этом санитарам было легче за ними присматривать. Ветер гуляет по ней, завывая, потемневшее небо уже кажется совсем чёрным. И хотя пейзаж не особенно весёлый, это всё равно лучше стерильно-белых стен лаборатории и палаты.
