– А как ты попала сюда, если не секрет?

– Не секрет, – улыбнулась Рубина. – Меня отправила сюда моя бабушка. Она давно знакома с матерью-настоятельницей.

– А родители?

Улыбка исчезла с лица новенькой, но она ответила:

– Они ушли в мир иной. Меня растила бабушка…

Тут, очень вовремя, затренькал колокольчик дежурной сестры: отбой.

– Ладно, давайте отдыхать, – сказала Ирма. – Чую, завтра будет весёлый денёк…

Весёлый или нет, но денёк выдался тот ещё! Помня о своих приключениях в первые дни пребывания в Лазурной обители, Ирма и Дара ни на миг не оставляли Рубину одну, словно пытались заслонить её от насмешливых слов и даже взглядов остальных учениц. Зато сёстры, памятуя наказ настоятельницы, никак не выделяли новенькую, вели уроки в обычном порядке. Выяснилось, что Рубина и вправду не отстаёт ни по одному предмету. Тем не менее, она болезненно робела и краснела всякий раз, когда к ней обращались преподавательницы, вызывая этим смешки и перешёптывания однокашниц.

Так продолжалось до последнего в тот день занятия – урока пения.

Воспитанниц Лазурной обители обучали разным изящным искусствам: ну как же, достойные жёны великих мужей должны многое уметь и непременно лучше всех! К тому же прекрасные девы были неизменным украшением священных обрядов и народных празднеств, проходивших в Никее: они возглавляли шествия, танцевали и, конечно же, пели. Многие также играли на струнных либо на флейтах. Уроком пения, любимым всеми девочками без исключения, заканчивался всякий учебный день в школе. И проходил он в большом зале обители, так как был общий для всех пяти уровней.

Сестра Арвен, сухонькая старушка с одухотворённым лицом и копной серебристых волос, терпеливо подождала, пока все ученицы рассядутся по местам – каждый уровень занимал отдельную длинную скамью, вмещавшую по десять-пятнадцать девочек. Она уже собиралась начать занятие, когда в зал вошла сама настоятельница в сопровождении ещё двух сестёр.

– Начинай урок, сестра Арвен, – сказала мать Геновефа, присаживаясь на край лавочки у самой стены. – Мы просто посидим, послушаем…

Почтительно поклонившись начальнице, миниатюрная сестра Арвен ловко забралась на возвышение, чтобы видеть всех учениц.

– Итак, мои дорогие, – нараспев проговорила она, невольно подражая манере главы школы, – я вчера раздала вам слова песни, которую следует разучить к Модранихту. Ночь Матерей священна для всех людей, но в первую очередь для женщин. Мы получаем силу от трёх ипостасей великой богини, каждая в своём возрасте: мудрость Праматери, всепрощение Матери, очарование Девы. И любовь от всех троих – основу женской сути! Поэтому наша новая песня, конечно же, о любви. «Ориоль» – это старинная окситанская баллада о верности любящего сердца. Достаньте, пожалуйста, листочки со словами… – тут сестра Арвен замялась, заметив новую ученицу. – Ах, деточка, у тебя же нет листочка! Я сейчас посмотрю, у меня где-то был ещё один…

– Не беспокойтесь, сестра, я знаю эту балладу наизусть, – отозвалась Рубина, неожиданно громко и отчётливо, привстав со своего места между Ирмой и Дарой.

– Вот как? – большие, по-детски восторженные глаза старой Арвен округлились ещё больше. – И где же ты могла её слышать, деточка?

– Её часто пела моя… бабушка.

По рядам пронёсся дружный смешок. Но сестра Арвен энергично замахала на девочек.

– Тише, тише! Ничего смешного я тут не вижу! Баллада о прекрасной Ориоль действительно очень древняя, и существует несколько вариантов её исполнения… – Старушка снова повернулась к Рубине. – Очень интересно, как её поют на Острове. Ты же оттуда, деточка, с Албэйна?

– Да.

– А можешь пропеть для нас хотя бы один куплет?

Дара и Ирма напряжённо переглянулись, испугавшись, как бы их робкая подруга не сгорела от смущения. Однако та и не думала смущаться.

– Я могу спеть всю, – прозвучал уверенный ответ. – Только… можно мне лютню, пожалуйста?

Старушка учительница, удивлённая не меньше учениц, которые теперь дружно пялились на новенькую, жестом пригласила Рубину занять место на возвышении и вручила ей лютню, на которой сама обычно играла. Едва взяв в руки инструмент, робкая, пугливая островитянка мгновенно преобразилась: плечи расправились, на открытом лице появилась нежная улыбка. А в следующий миг она запела…

Позже, обсуждая случившееся с другими сёстрами, старушка Арвен клялась, что никогда в жизни не слышала голоса чудеснее, а суровая сестра Гвендолин со слезами призналась, что словно в раю побывала, слушая малышку Рубину. История о верной любви прекрасной Ориоль сама по себе мало отличалась от сотен подобных баллад: девушка ждала любимого, пропавшего в море, ждала так долго, что в итоге превратилась в скалу-маяк – чтобы никто больше не погиб, разбившись о коварные рифы… Однако нежность и чистота голоса, исполнявшего эту старинную песню, проняла всех: плакали девочки, плакали сёстры-воспитательницы, плакала сама настоятельница.

Чарующая мелодия затихла, но в зале ещё долго стояла тишина. Растроганная учительница просто не могла больше вести урок. Наконец мать Геновефа встала и объявила, что на сегодня, пожалуй, достаточно.

Надо ли говорить, что ни одно из прозвищ, придуманных девочками в первый же день, к Рубине так и не прилипло…

***

Впечатлённые удивительным даром своей новой подруги, Ирма и Дара уснули только к полуночи. Убедившись, что её соседки действительно крепко спят, маленькая островитянка тихонько выскользнула из комнаты. В коридоре и на лестнице было темно, но она видела в темноте не хуже кошки: глаза, тусклые днём, теперь горели словно два жёлто-зелёных огонька. Дверь, ведущая на задний двор, была заперта, а окна зарешечены, однако девочку это не смутило. Она быстро прошла к последнему окну, открыла форточку, ловко запрыгнула на подоконник … и выпорхнула наружу, превратившись в большую бабочку с рубиново-красными крыльями.

Вернулась она спустя четверть часа тем же путём – бабочкой прошмыгнув в форточку и меж прутьев решётки – и снова стала конопатой девчонкой с двумя тонкими рыжими косичками. Только кожа её светилась, а босые ноги были испачканы цветочной пыльцой.

– Туше!

– Чёрт!

– Снова туше!

– Чёрт, чёрт, чёрт! – Тодар сорвал с лица защитную маску и рукавом вытер пот со лба. – Давай передохнём чуток и ещё раз попробуем!

– Только не сегодня, – Ларт тоже снял маску. На его узком горбоносом лице не было ни следа усталости. – У меня есть ещё важное дело. Так что уравнения тоже придётся отложить…

Две рапиры со звоном опустились в подставку. Мальчишки стянули перчатки, куртки, помогли друг другу развязать тесьмы набочников.

– Отлыниваешь от своих обязанностей, отрок! – по ходу журил друга Тодар. – Нехорошо! Тебе оказана высокая честь, а ты совсем не стараешься её оправдать!

Ларт рассмеялся: получилось очень похоже на Бранна, помощника главы школы и большого любителя воспитательных речей. Мальчишки прозвали его Нибауси – так смешно почтенный Бранн, перед отбоем обходя спальное крыло, выкрикивал своё неизменное «Не балуйтесь!» Сам же мудрейший Олвид с учениками был исключительно немногословен и в учебный процесс редко вмешивался. Однако именно он велел Ларту, лучшему фехтовальщику школы, каждый день дополнительно заниматься с наследником. Чему оба мальчика только обрадовались.

Такие разные внешне, они оказались очень схожи внутри и сблизились в первые же дни пребывания Тодара в школе. Даже постоянное соперничество на занятиях нисколько не мешало дружбе – наоборот, им доставляло удовольствие таким образом подтягивать друг друга. Вот и сегодня собирались после тренировки заняться математикой: точные науки Тодару давались намного легче, чем Ларту – лучший фехтовальщик школы по природе своей был поэтом.

– Снова вирши строчить будешь? «Любимая, тебе, тебе я песнь слагаю!» – с надрывом продекламировал Тодар.

– Буду строчить, – кивнул Ларт, – только не любимой, а любимому… брату.