Кажется, эта женщина была именно тем, чем его хотела бы видеть Хелена. Да он и сам иногда жалел, что он не такой. Что он не способен на такое. Даже о том, что он не Хеля.

Хеля.

Надея.

Хеля в замке, как ни странно, иногда всё же появлялась, хотя Неяндру иногда казалось даже, что она вообще от него отречётся и никогда больше не встретится с ним добровольно. Не одна, правда, а с подругой, чтобы был кто-то, удерживающий её на краю этой пропасти, но кому-то лишнему в замке он был даже немного рад. Подруга эта, кстати, не казалась в замке чем-то чуждым и излишне живым. В дни их приездов он просил Надею не ходить по замку и не встречаться с дочерью. Раньше — магией. А теперь она уже начала понимать человеческую речь. Только вот нашёл он пока лишь малую часть души. Только вот не помнила часть эта, кто она такая.

Надея.

Надея.

Он восстанавливал ей душу по кусочкам, из мельчайшего праха. Ничто в мире не исчезает бесследно, это простое и ясное правило, и Неяндр искал эти следы как только мог. Иногда находил. Чаще терялся сам. Он уже не помнил, чему его на факультете Смерти когда-то учили, он забыл, что такое некромантия, с трудом вспоминал, что такое магия как наука. Но абсолютно точно знал, как искать и удерживать осыпающийся сквозь пальцы и плоть ладоней прах. Он уже вышел куда-то за грань, при редких возвращениях оттуда смотря с возвращением и непониманием не только на учебники Хели, судорожно вспоминая, чему он хотел её научить, но и на неё саму и даже в узкие окна замка. Он уже и не хотел оттуда возвращаться.

Но он знал, что надо.

Надо.

Надея.

========== Неяндр и Надея — прикосновения ==========

У Неяндра была лишь одна дурная привычка: когда он волновался, беспокоился, он брал Надею на колени и подолгу с ней так сидел. Или, если беспокоился совсем уж сильно, поднимал её на руки и начинал так ходить. Надея успокаивала.

Надея умерла. Брать её на руки теперь было отчего-то страшно. Он ненавидел себя за это, но прикасался к ней — даже кончиками пальцев — очень редко, только во время очередных попыток её вернуть. Она была холодна. Это было невыносимо.

Он собирал её душу руками, по капельке, по малейшей крупиночке, и вкладывал в зеркала её глаз. Глаза отражали весь мир, но всё ещё внешний, не внутренний. Крупинки души помогали не сильно.

Так странно — он брал себе в руки её душу. А к ней самой прикасаться не мог.

========== Львидия и Беляна — мечты ==========

— Когда-нибудь все будут звать меня Львидией Новопрестольной. Хорошо звучит, да? Или Львидией Новостольной, я пока не решила, как лучше.

Беляна молчит, улыбается краями губ, глазами. Чуть-чуть.

Львида ложится, кладёт голову ей на колени.

— Можно, да?

Львида такая милая и нежная, не верится. Так робко спрашивает.

Беля молчит и гладит её по голове. И только.

Можно, да.

— Нас же не увидят твои дети, да?

Беляна наконец заговаривает:

— Марьяна с Ясной гулять ушли, — Львида поджимает губы. — Меда и Мирта в саду должны быть. Верушка в детской. Вряд ли они придут сюда?

— Ты такая беспечная.

— А что, с ними что-то может случиться?

А на самом деле Львида, девочки (кроме Верены, самой маленькой, трёхлетней, с которой ещё ничего не случалось), наёмники и случайные люди из Нового Престола условились, что ничего и правда случиться не может. Ни к чему Беляне лишний раз беспокоиться.

Львида лишь обещает себе, что когда-нибудь это станет правдой.

Но всё же.

— Ну, мало ли?

Беляна молчит.

— Знаешь, — говорит Львидия, — когда у меня будет независимая страна, и я буду королевой… я увезу вас всех к себе. Можно?

— Конечно. — Беля улыбается.

Львида молчит долго. За окном уже сумерки, и она смотрит на наступающую синюю темень с печальной надеждой.

— А можно, я возьму тебя в жёны?

— Что ты?…

Беляна вздрагивает, — но, против воли, — глупо улыбается. Хорошо, что Львида не видит.

— Не бойся. Я буду королевой. Никто и слова не скажет. Просто… так я точно смогу быть уверенной, что вы все в безопасности. И что у вас всё хорошо. Правда. Что… больше тебя никто не тронет.

========== Львидия и Беляна — о муже ==========

Львиде до сих пор стыдно. Мучительно. И больно.

Беля смотрит серьёзно.

— Это был только мой выбор.

— Да. Но я должна была понять сама. Тогда бы это был и мой выбор тоже.

— И ты бы его сделала.

Определённым образом.

Те, кого ненавидит Львида, быстро перестают давать ей поводы для ненависти.

— И я бы его сделала.

И я безумно ненавижу себя за то, что была настолько невнимательна. И лишила себя возможности сделать выбор настолько рано, насколько это было вообще возможно.

========== Беляна — шахматы ==========

Беляна не любила играть в шахматы. Да и не умела. Так, знала, как фигуры ходят, как основные дебюты выглядят, как царя съесть так, чтобы точно съесть, а не ждать, пока противник шаха не заметит. Со Львидой удивительно было бы этому не научиться. Вот любви к шахматам она так и не переняла. Но — каждый раз садилась и расставляла фигуры. Но — научила этому всех детей, рассказала всё, что знала. Меде вот нравилось. Она лет с пяти с «тётей Львидой» играла.

Наверное, шахматы были для Львиды отдельным способом разговора, только ей одной и понятным.

Она играла со всеми, кто был ей дорог. И — со всеми своими врагами. Меда, не по годам умный ребёнок, сказала как-то, что так она отличает одних от других. У Беляны не было оснований не верить дочери, но и верить было довольно странно.

Беля, конечно, всегда проигрывала. Хотя Львида специально поддавалась, убирала с доски иногда даже ведьму. Вот Меда, та иногда выигрывала, но тоже — Львида давала ей фору в целую ведьму. Вроде как никому ведьм с доски не снимала, на поддавалась. Это смущало.

Говорят, из всего Нового Престола иногда выигрывал только Юлий — какой-то там её четвероюродный родственник, самый лживый и бесполезный из её приближённых. Львида говорила — хорошо, что он бездельник, иначе он доставил бы проблем.

Беляна хорошо её знала. Она не верила. Про Юлия.

========== Ассиохари и семья ==========

Это выглядит и чувствуется так, как будто ты лишаешься одной из несущих стен своего дома. Опорного столба. Ножки стола, если ты — стол, или подпорки, если ты — подвязанный куст. И вроде дом стоит, и стол стоит, и ты стоишь, и куст растёт… но чего-то нет. И ты иногда (часто?) хочешь опереться, повернуться в ту сторону, улыбнуться в ту сторону, задать вопрос, получить ответ, просто узнать, как дела, иметь возможность туда посмотреть, просто возможность. А нельзя.

И ты начинаешь медленно, почти незаметно со стороны туда валиться. Ты хватаешься за другие стены, остальные ножки, целые подвязки и ровные столбы, и стоишь спокойно, и радуешься жизни. Но иногда ветер снова сносит в ту, опавшую, отвернувшуюся сторону, снова хочется туда посмотреть, улыбнуться, что-то спросить, и так далее, и ты снова хватаешься за остальные стены, чтобы не падать туда, не думать о пустоте и не знать, как там дела.

Ты не упадёшь, нет, не упадёшь никогда. Это же такая мелочь — всего лишь одна сторона из многих имеющихся на самом деле и тем более из теоретической бесконечности. Но ты ещё долго будешь туда оборачиваться, падать и хвататься за остальные. Такая пустота долго зарастает… и, наверное, немножко остаётся навсегда.

И ты вроде бы сделал всё правильно… Ты вроде бы сделал всё как надо, нашёл лучший выход из бесконечности худших — Тиоссанири ведь сам это сказал, прощаясь, и всё равно. И всё равно ушёл. Всё равно не хочет видеть, не хочет слышать, знать не хочет, каждые несколько недель неожиданно берётся за поиск соглядатаев, и даже, находя и отсылая обратно мгновенным прямым телепортом, не передаёт, не пишет, не говорит ни слова. Не хочет. Ясно даёт понять, что не собирается терпеть эфемерное присутствие брата в виде тайной охраны, саму тайную охрану и даже то, что Ассиохари вообще о нём беспокоится, как будто родной брат не имеет права вообще думать о нём. Как будто своим беспокойством, даже просто мыслями, оскверняет его, грубо нарушает его границы. Ассиохари в какой-то момент осознал, что он, казалось бы, знающий брата дольше, что он знает себя сам, этих неозвученных границ иногда не понимает. Не понимает, где они проходят, не видит, не чувствует. Как спорные территории, которые оба соседа считают своими, и при этом вроде бы не настаивают, но оба искренне удивлены тем, зачем же сопернику какое-то маленькое неказистое болотце, и совсем не думая о том, зачем оно вообще сдалось им самим.