Кагами кивнул, пребывая в полной прострации и непонимании, что же сотворили с его телом. Почему оно так отреагировало на… ласку? Это все так делают, и всем это нравится?

— Было… да, — на выдохе ответил он, совсем расслабившись в чужих руках.

— Хорошо, а теперь, видишь кроватку? — Тобирама запустил ему грязную руку в волосы, повернул голову, заставляя посмотреть, а сам сдавленно и садистски хихикнул, предвкушая близость с девственным, красивым, а самое главное — чистым мальчиком. — Сейчас ты ляжешь туда, спустишь свои штанишки до колен и будешь лежать смирно. Хорошо? Обещаю, что больно тебе не сделаю.

Мальчишка не смог ничего ответить, только зажмурился, выдавив из глаза единственную слезу. Тобирама решил, что молчаливость Кагами — хорошая черта, а значит, что после хорошего здорового секса его можно будет отпустить на все четыре стороны. Никому он ничего болтать не будет.

— Ложись, — мягко приказывает он, и Кагами подчиняется, хоть и пытается что-то протестовать себе под нос. Глупо. Даже если он побежит, то никакого эффекта это не возымеет. Его быстро догонят, а там уж трахнут, где придется. Может быть, это и вправду не больно, наивный подросток ведь и о боли слышит в первый раз. Почему то, что приятно, изначально должно причинять боль? — Что ты там бормочешь? Если ты боишься огласки, то мне некому рассказать. Я для вас всех просто идеален, а эти четыре стены и так видели слишком много, но все еще молчат.

Тобирама садится рядом, скользит рукой под ужасную цветную футболку, на которую будто стошнило единорога, ладонь медленно ложится на впалый живот, а губы самопроизвольно растягиваются в безумной улыбке. Свежее тело. Острые ощущения с девственником.

— Вы хотите меня…

— Чш-ш, — палец свободной руки ложится на испачканные мальчишеские губы, и Кагами вынужден замолчать. Зачем озвучивать такие ужасные, хоть и очевидные вещи? Ладонь исчезла с его живота, но только для того, чтобы коснуться щеки, ощутить ее под пальцами. — Хорошие мальчики во время секса не разговаривают, если только не просят еще.

Тобирама навис над мальчишкой в попытке поцеловать его снова, но опять встретил бесполезное сопротивление. Сомкнутые губы его остановить не могут, никогда не могли, потому мужчина медленно проводит по ним языком, грубо раздвигает, нажимая большим пальцем на подбородок, и проникает в рот, стараясь запихнуть язык как можно глубже, чтобы маленькая дрянь заткнулась и захрипела от удовольствия. Тобирама — псих, а не ублюдок, и он понимает это, потому любит играться со своими жертвами, никогда не делая им больно. Зачем ему потом нужна испорченная игрушка? Однако деликатным с их чувствами он никогда не будет. Игрушка на то и игрушка. Бесчувственная. Молчаливая. Податливая.

— Большая любовь — это всего лишь слова, мальчик, — продолжал Тобирама совершенно спокойно, будучи сосредоточенным на том, как бы поскорее стащить ненужные вещи с пацана и раздвинуть его ноги шире. — Нет такого слова “любить”, есть слово “обладать”. Даже умных людей можно принуждать силой или авторитетом. Не важно.

Для порядка и собственного спокойствия стиснув щеки молчаливого и совсем не вырывающегося Кагами, Тобирама дернул его белье, упиваясь звуком рвущихся ниток. Нет. С ним он так не поступит, только с одеждой. С плохо скрываемым наслаждением мужчина смотрел, как в уголках рта подростка пенятся слюни. Он молчит. Кагами все еще молчит. Отчего он так себя ведет? Ему нравится? Все правильно, ведь всем нравится трахаться. Это же вовсе не страх перед взрослым мужчиной им движет?

Кагами крепко жмурится и вытягивает руки вверх, от чего его вытянутое струной тело кажется еще более стройным и желанным. Он ведь в первый раз отдается, так почему делает это с такой легкостью?

Толкаясь в молодое тело без особых стеснений и норм морали, Тобирама слишком сосредоточен на выражении лица юноши, пытаясь углядеть в нем хоть что-то, что подскажет причину такого поведения. Ничего. Кагами снова молчит, и это, возможно, даже хорошо, ведь можно просто разглядывать его, как новую куклу, заглядывать ему в рот, когда из него вылетают редкие стоны.

По юному телу бегут капли пота, подросток уже не пытается скрыть своих протяжных стонов, а Тобирама только глубоко и шумно дышит, стараясь не заглушить эти ангельские звуки своим голосом. Будто с яростью он нажимает на живот мальчишке, врывая из его легких слабый хрип, вжимается плотнее, стараясь все удовольствие оставить в его теле, буквально раствориться в нем. Тобирама вряд ли на самом деле хотел сделать Кагами приятно, но судя по тому, что брызнуло и испачкало оба живота — он смог.

Юноша расслабленно лежит на кровати, прокручивая в голове одну единственную мысль. Его не волнует, что он сейчас был практически изнасилован. Нет. Ведь надо заметить справедливости ради, что он не так уж и сопротивлялся, а иногда даже сам, возможно, заигрывал с учителем своим неоднозначным поведением и брошенными искоса взглядами. За все в этой жизни надо платить. Кагами расплатился собственным телом за свою же безвольность и наивность. Его интересовало лишь одно: его использовали или сделали любовником? Глупость какая…

Быстро вытерев живот своей же футболкой, Кагами посмотрел на Тобираму с немым вопросом, но не спешил его задавать, так же, как и не спешил одеться. Похоже, что его и так уже видели там, где можно и где нельзя. Мужчина предвидит этот вопрос, ведь что еще может задать наивный юнец, потому просто кивает, набрасывает на себя халат, до этого висевший на спинке кровати, и направляется к двери.

— Мистер Сенджу, — выдает он осипшим голосом и зажимается, подтягивая колени к груди. — Я вам нравлюсь?

Кагами даже подозревать не может в тот момент, что через две недели Изуна спросит то же самое.

Вопрос остается без ответа. Тобирама вцепился в ручку двери так, что костяшки стали белее обычного, но все же перед тем, как выйти он ответил, не повернувшись:

— Деньги за это занятие можешь оставить себе, думаю, что они тебе нужнее. Мой тебе совет: испанский — сложный язык, лучше учи немецкий.

***

Изуна даже не знал, что ответить на подобные откровения, только еще раз взглянул на закрытую дверь и прислушался к звукам наверху. Пока все было тихо. Сколько времени он уже тут просидел? Парень обхватил лицо Кагами и приподнял его голову, чтобы взглянуть в опустошенные глаза.

— То есть уйти отсюда ты даже не пытался?

Подросток помотал головой, насколько смог, а затем задумчиво провел рукой по волосам Изуны и пропустил его хвост через сжатую ладонь, что и подтолкнуло того на вопрос.

— Он просил тебя отрастить волосы, чтобы они были, как у…

…Мадары? Имя осталось не озвученным, ибо оно все равно мало что могло сказать испуганному Кагами. Возникло бы много лишних и ненужных никому вопросов.

— Как у тебя… — заметил Кагами, пуская упрямую слезу по бескровной щеке, после чего обнял себя за плечи. — Может, потому и не трогает меня больше, ведь явно получил то, что хотел.

Нет. То, что хотел, он точно не получил. Да, Изуна не был уверен, что такой, как Тобирама захочет связаться с его братом. Что-то предшествовало этому, но Тобирама упорно молчал, не давая даже намека. Впрочем, это уже было неважно.

— Послушай меня, Кагами, у тебя есть еще брат, которого ты, извини меня, но бросил, — строго ответил ему Изуна. — Если тебе стыдно или противно, то тут сидеть — не выход. Тебе нужна помощь, но для начала нужно отсюда сбежать.

— Отсюда нельзя сбежать, — больше похоже на шипение, чем на ответ, а щеки становились мокрыми от слез.

Изуна встряхнул за плечи совсем расклеенного подростка и, присев на одно колено, нагло заглянул ему в лицо, едва не столкнувшись кончиками носа.

— Я обещаю, что помогу тебе сбежать, — успокаивал он. — Мы найдем выход, будь уверен. А теперь выпусти меня отсюда, пока наш с тобой псих не вернулся.

Робко улыбнувшись и ощутив чужое сладкое дыхание на губах, Кагами достал ключ из кармана шорт.

— Посмотрим, — только и ответил он, когда привстал и, вывернувшись из объятий, направился вверх по лестнице к двери.