Закружило голову. Он ненавидел фотографироваться. Тем более, с незнакомками. Тем более, когда его насильно удерживали в объятиях, от которых все нутро выворачивало наизнанку.

— Сказал же, не хочу! — повторил с уже плохо скрываемым раздражением он и больно сжал девичье запястье, пытаясь вывернуть и оттолкнуть от себя. Девчонка взвизгнула и обиженно надула губы, но наконец отпрянула, испуганная неожиданно сильным захватом.

Все вокруг замерли, ожидая, как разрешится созданная ситуация.

— Придурок! — захныкала жертва, потирая ноющую руку, и спрятала телефон подальше в карман, чтоб, не дай бог, не выронить.

— Почему ты злишься? Мы же не кусаемся! — расхохоталась собственным словам другая девушка, видимо, ее подруга, присев задницей на парту рядом. — Тут у нас раздолье для разнообразия, и расового, и такого… как у тебя. Это раньше людей с подобными болезнями бросали на произвол судьбы, теперь наоборот делают из вас граждан номер один. Толерантность, верно?

Тобираме казалось, что он попал в стереотипную сценку какого-нибудь чернушного шоу, которое отец охотно смотрел по вечерам под пиво. Неужели люди действительно были такими тупыми и совершенно бестактными?

— Да! — подхватила та, что с красными ногтищами. — Я читала, что таким, как ты, руки и ноги отрезают в странах Африки. Или совершают ритуальные убийства таких детей. Шаманские штучки всякие, — мерзко хихикнула она, прикрыв ладошкой рот, будто смутилась сказанному.

Тобирама очень сомневался, что такие, как эта девушка, вообще умели читать. Но про отрезанные конечности, продаваемые на черных рынках Африки в качестве компонентов для магических зелий и лекарств, он знал. И не понимал, как в голове у кого-то родилась идея обсудить именно это при первой встрече с альбиносом?

— Как видишь, мои кисти рук еще на месте, — хмыкнул Тобирама, устало опускаясь на стул в первом ряду аудитории. Зря он сюда все-таки пришел, очень зря. Когда это послушать старшего брата вообще было хорошей идеей…

— Это хорошо, — ехидно улыбнулся девчонка в ответ. — А то иногда и хер отрезать могут, как оберег используют. И как бы тебе тогда пришлось дрочить?

Тобирама замер, как молнией пораженный, не найдя, что ответить на подобную наглость. Захотелось схватить мерзкие тонкие ручонки и повырывать все эти красные длинные когти прямо с мясом…

— По-моему, это слишком, ребята, — несмело отозвался кто-то из задних рядов, но его упрек потонул в общем хохоте. Кто-то довольно похлопал шутницу по плечу, одобряя ее пошлое оскорбление.

Пришел профессор, и все вдруг обратились во внимание, изображая воспитанных и послушных студентов. Расселись по местам, стуча откидными сиденьями стульев, зашелестели блокнотами. Преподаватель затянул речь о важности первого курса и социальной активности во время учебы.

Тобирама его не слушал. Спиной чувствовал взгляды одногруппников — насмешливые, сочувствующие, любопытные. Проедающие дыру где-то между лопаток.

Карандаш в руке незнакомого парня, севшего рядом, навязчиво стучал по чистому листку бумаги, выбивая маленькие черные точечки на белом квадрате. Тук-тук-тук. Незнакомец нервно дергал ногой в такт своим движениям и сводил этим с ума.

Тобирама словил себя на желании выхватить чертов карандаш из рук парнишки и всадить ему в глазницу заточенным концом, смачно, до хруста и льющейся крови. Он так ярко представил себе, как вгоняет острый кончик в глаз юноше, что вздрогнул от отвращения. Что с ним сегодня было не так? Он положил ладонь на другую руку, дрожащую и выдающую его внутреннюю панику, вздохнул, тяжело выпуская воздух из легких, и обратился к соседу по парте:

— Положи карандаш, пожалуйста.

— Что? — будто очнулся тот. — А, карандаш? Мешает, что ли? — юноша удивленно уставился на собственные пальцы, не понимая, в чем могла быть проблема. Но карандаш положил на краешек парты и даже ногой перестал дергать.

Стало немного легче, Тобирама откинулся на спинку неудобного сидения и на несколько мгновений прикрыл глаза. Под веками будто собрался песок, и он вспомнил, что пришло время капать глаза, раздраженные линзами. Послышалось какое-то движение, сосед по парте явно чувствовал неловкость и хотел как-то продолжить разговор. Тобирама повернулся и внимательно взглянул на него, внутри все сжалось в предвкушении от очередного дурацкого вопроса. И тот незамедлительно последовал.

— А скажи… — начал парнишка осторожно, любопытно глядя ему прямо в глаза. — Ты ресницы красишь… или они от природы такие белые?

— Крашу, — ответил Тобирама, держась из последних сил. — И брови тоже, и волосы. И на руках, вот, смотри, — чуть закатал он рукава своей рубашки, оголяя светлую кожу предплечий. — И в паху, кстати, тоже. Показать? Заодно проверишь, не отрезали ли мне африканские шаманы хер.

Парень в ужасе отшатнулся и даже отодвинулся от него, устроившись через два сидения. Спасительная дистанция, берегущая от альбиноса-извращенца. Тобирама зло усмехнулся, сдавливая в пальцах собственный карандаш, и в какой-то момент применил слишком много силы, услышав хруст сломанного грифеля.

Веселая студенческая жизнь у него вырисовывалась.

На перемене все решили выпить чаю и кофе, потащили откуда-то из автомата в коридоре бумажные стаканчики, опасно полные кипятком и заваркой, зашуршали обертками от шоколадных батончиков.

Тобирама аккуратно сложил вещи в рюкзак, выбросил сломанный карандаш в мусорку и задержался на пороге. Среди студентов стояла та девчонка с ужасным маникюром.

Юноша приблизился к ней, изображая фальшивую улыбку на лице.

— Ты пришел извиниться? — расцвела шутница.

— Тварь, — спокойно обратился к ней Тобирама, наблюдая, как меняется выражение, как краснеет миловидное девичье личико, идет мерзкими пунцовыми пятнами. — Надеюсь, ты сдохнешь в муках, — добавил он совершенно безэмоционально, не повысив голоса.

Выбил стаканчик с горячим чаем из ее рук, грубо сдавив ее запястье. Бумажный бок стакана стукнулся об пол, разбрызгивая содержимое, и горячая вода потекла им двоим под ноги.

— Скажи спасибо, что кипяток оказался не на твоей роже, — процедил Тобирама.

И получил неописуемое удовольствие от ужаса, метнувшегося испуганно в ее светлых, подведенных тенями глазах. Дать отпор и осадить, поставить на место эту выскочку оказалось так приятно, до дрожи в теле…

— Ты что, сдурел совсем?! — закричал на него кто-то третий, влезший в разговор.

— Стой! — коснулась его плеча чужая рука, но тут же отцепилась, и Тобирама раздраженно повел рукой, разворачиваясь, чтобы уйти.

— Не трогай ты его, видишь, неадекватный какой-то.

Он покинул коридоры колледжа, вдруг ставшие невыносимо душными и узкими, давящими на сознание. Вышел быстрым шагом на безлюдную боковую аллею, спустился в метро, купил билет, приложив проездной к окошечку считывания у турникета. Сел в полупустой вагон, провонявший резиной и пылью.

Не помнил, как доехал до конечной станции и пересел на автобус, чтобы добраться до своего района. Не помнил, как прошел по знакомым улочкам и повернул к родному дому; как поднялся на крыльцо и открыл двери ключом; как оказался в своей комнате.

Почувствовал себя, только сидя в ванной, под холодными струями воды, стучащими прямо по спине. Мокрая одежда мерзко липла к телу, кофта, штаны, носки — все стало тяжелым, словно набухло от воды, и давило на него, сжимало холодными объятиями. Тело трясло от холода. Свет в ванной не горел, в доме царила полнейшая тишина, и холодная морось душа, разбиваясь об кафель, звучала как-то особенно зловеще.

Тобирама ударил себя по лицу ладонями, так что кожу запекло, вжался носом в согнутые колени.

Каждого встреченного сегодня человека он бы с радостью изувечил или убил. Кипятком в лицо, карандашом в глаз… Проводом на шею. Лицом об стеклянную дверь. Ножницами в горло. Канцелярским ножом в живот.

В голове рождались один за другим подручные способы причинить кому-то вред. Увидеть ужас в глазах напротив еще раз. Чужой страх взбудоражил его сегодня, заставил почувствовать себя кем-то значимым, не ничтожным уродцем, забитым отцом в угол собственной прихожей… Человеком, имеющим власть над другим человеком, пусть и через страх.