Хосок молчит. Сжимает кулаки до такой степени, что ногти больно входят в ладонь, но не может произнести ничего, кроме невнятного бормотания.
— Я всегда был таким, а вот ты изменился, — тихо-тихо шепчет он, что едва сам себя слышит. Поднимает голову, чтобы взглянуть на лицо, почему-то ставшее чужим. — Верни мне моего мальчишку.
Губы Хёнвона снова дрожат, и он отворачивается, нелепо поджимая их, чтобы не зареветь.
— Его больше нет, — произносит он на удивление твердо. — Он просил так мало, всего лишь одно слово, а теперь он умер и похоронен… Мной… Есть только я. Почему ты ни разу не сказал, что любишь меня?
— У меня есть проблемы с доверием, но ты к этому отношения не имеешь…
Неожиданно для самого себя Хёнвон ударяет со всей накопленной злобой по собственному колену и ядовито оскаливается.
— Я давал повод мне не верить?!
— Я уже сказал, что ты тут ни при чем! Я был дураком, когда решил, что признаваться в чувствах, будучи в таких отношениях, глупо, — быстро тараторит Хосок и вздрагивает от ледяных ладоней, обхвативших щеки.
— Значит, купил, привязал к себе, поигрался и бросил… Так выходит?
Глаза Хёнвона черные, как уголь, и блестящие. Смотрят так пристально, что кажется, будто читают душу.
— Нет, Хён, не так, — привычно ласково отвечает Хосок на взгляд и кладет свои ладони поверх его. — Ты весь такой… идеальный и правильный. Я боялся быть брошенным, боялся, что ты сделаешь мне больно, когда однажды решишь уйти.
— Вот как. Обидь другого, пока не обидели тебя.
Хёнвон борется с чувством сна, заставляя глаза держаться открытыми в темноте, где плавают цветные круги. Он пытается привстать, но его тело как будто превратилось в цемент. Парень совершает поистине титаническое усилие над собой и подвигается боком к стене, пытаясь отвлечься на вид в окне. Как только он смещается, то оказывается лицом в зеркальной дверце шкафа, буквально упирается в нее носом, но поднять голову сил не хватает. Огни на улице уже погасли, а в темном зеркале его отражение медленно растворяется, сменяясь светящимся вдалеке небом.
— Ты все неправильно понимаешь, — все еще слышится голос Хосока, все еще чувствуются его ладони, перебирающие пальцы, но постепенно это все отходит на второй план. — Тот парень из клуба отомстил тебе за то, что ты подшутил над ним. Я знаю теперь, что твоей вины в этом нет, но ведь именно этого я всегда и боялся, а потому не смог себя сдержать. Я прошу прощения у тебя сейчас.
Голова Хёнвона болезненно пульсирует. Сейчас он сидит на полу и совершенно ничего не может. Он должен попросить еще раз. Может, все изменится. А должен ли? Он справится и на этот раз. Надеется, что справится. Несмотря на сильную слабость, его сердце бьется изо всех сил. Стучит — значит, живое, значит, еще есть силы работать.
— Ну что ты… Не извиняйся перед такой шлюшкой, как я. Ты же выше этого. Скажи, зачем я тебе был нужен?
Взволнован? Думает Хёнвон сердито. Совсем не взволнован, просто ошеломлен! Адреналин бушует в организме, сражаясь с алкоголем. Снаружи это выглядит всего лишь как вспотевшие виски и ладони, а вот внутри идет самая настоящая война.
— Молчишь… — заключает он и вдруг вспоминает Чангюна, задающего однотипные вопросы и самого же отвечающего на них тем же словом. Это было два дня назад? Нет, это было сегодня. К горлу снова подступает рвота от постоянно сменяющихся картинок и заезженного голоса друга. Острая паника охватывает его, когда он пытается вспомнить, что вообще происходило дома. Желудок незамедлительно выворачивает наизнанку сухим кашлем, ведь он пуст с самого утра, и становится чуть легче.
После мимолетного облегчения боль в голове мальчишки становится почти невыносимой, и все вокруг расплывается. Страшно хочется пить.
— Принеси мне воды, а то что-то в горле пересохло. Я обещаю, что после этого уйду, и ты больше никогда не увидишь этого ужаса.
От отравляющего алкоголя становится все тяжелее, и Хёнвон чувствует себя, как будто земное притяжение пытается все сильнее придавить его к полу. Парень борется с этим и держит голову, пытаясь оставаться бдительным или хотя бы не захлебнуться в очередной рвоте. Теперь картинка в глазах все больше расплывается, а его мышцы становятся такими вялыми, что каждое движение словно заторможенное.
Решения, которые мы принимаем в прошлом, строят наше настоящее. Судя по тому, через что Хёнвону пришлось пройти, он может преодолеть почти любое препятствие… Кроме одного. Он слаб, и это никак не исправить. Однако, из последних сил присмотревшись к темной улице, он видит машину, стоящую не на подъездной площадке у гаража, а за воротами. Парень снова чувствует себя на краю. Бросает короткий взгляд на столик у входа, смотрит в сторону кухни и решает, что времени у него не так уж и много.
— Прощай… — и это слово расплывается чем-то горьким и поганым во рту.
Парень пулей вылетает на улицу на совершенно ватных ногах и откидывает дверь машины. Из глаз потекли слезы, но Хёнвон вовсе не хотел реветь, просто где-то в глубине было больно. Со стороны это выглядело ужасно, словно потерял контроль над собственным телом. Следующие несколько минут, сжимая руль дорогой машины и вдавливая педаль газа до упора, проходят как в тумане…
Он куда-то спускается, потом подымается, снова начинает тошнить. Мысли смешиваются с картинками, образуя в глазах вихревую карусель. Сердце бухается вниз, и Хёнвон тут же поднимает голову, пытаясь открыть глаза. Тщетно. Становится еще хуже. Ему привиделось падение, такое, что все нутро опустилось. На деле же он все еще полусидел в водительском кресле. Стук в голове стал почти невыносим.
Воздух накаляется до критической температуры, над губой становится влажно, с кончика носа скатывается капля пота. Тело настолько мокрое, что кофта прилипает к коже. От громкого хлопка Хёнвон падает лбом об руль — становится легко. Кожу облизывает слабым ветерком. Сердце успокаивается и пытается стучать ровно, теперь пришел озноб.
Скрип металла, треск стекла и сломавшихся костей были не громкими, вовсе не громкими, а очень громкими — оглушающими, но не громкими. Этого звука более, чем достаточно, чтобы очистить туман в голове. Этот звук впустил в сознание черные облака стыда и сожаления. Это был чистейший звук, оставивший прошлое по одну сторону, а будущее — по другую. Такой же звук издает карандаш или хворост. А дальше полная тишина, похожая на дань уважения к наступившей темноте.
Снова звон разбитого стекла, а затем чьи-то руки, горячие и сильные, вырывают из глубокого колодца. Вкус крови на языке, и отсутствие элементарного желания вдохнуть воздуха. Удар по спине, или так только кажется. Липкая жижа стекает по груди изо рта. Под щекой холодный асфальт, на котором застывает собственная кровь.
Склонившись, как над чем-то непонятным, Хосок видит, как от лица Хёнвона отливает кровь, делая его белым, похожим на творог. Видит его глаза: всегда такие большие и добрые, они становятся еще крупнее, а взгляд стекленеет. Он видит, как тот падает без чувств через разбитое пассажирское окно, слышит его голос — слабый, пьяный, нечленораздельный. Выглядит, как абсурдная попытка повернуть все вспять, чтобы никакого треска сломанных костей не было.
С ужасом смотря на плечо, выгнутое под неестественным углом, Хосок сильно сжимает зубы и старается не слышать криков боли, когда берет своего мальчишку на руки.
— Так нельзя делать! — кричит ему выглянувший из салона водитель, которого он поймал возле дома, едва заслышав звук запущенного двигателя.
— Да плевать я хотел… — себе под нос отвечает Хосок, ни на йоту не отступая от своего плана. — Если боишься, что он испачкает тебе салон, то не бойся, он испачкает.
— Что вы собираетесь делать? — снова спрашивает мужчина, но уже на автомате открывает заднюю дверь автомобиля.
— Решил сделать несколько подходов с небольшим весом, — горько усмехается он, а сам понимает, что именно это его пока и держит от того, чтобы окончательно не свихнуться. — В ближайшую больницу, пожалуйста. И как можно скорее.
