— И хочется же тебе платить, чтобы жить в таких условиях? — снова насмешливый сарказм в голосе, доносящемся из гостиной.

Хёнвон сильнее сжимает горячую кружку в пальцах и стискивает зубы, которые всё ещё отдают неприятной, но вполне терпимой болью — очередной прихотью его любовника.

— Это нормальная квартира, — терпеливо отвечает он, ставя кружку на деревянный подлокотник дивана, попутно откидывая с него футболку Чангюна на спинку. — Послушай, мы это уже обсуждали. Ты живёшь в своём мире, а я в своём. Наши миры пересекаются только в кровати, и пока меня это устраивает.

— Да, конечно, — так же сдержанно следует в ответ, сопровождаемо кивком головы и глотком отпитого кофе. — Но мы уже не дети, чтобы вот так бегать на свиданья. Я хочу, чтобы ты жил со мной.

Совсем не дети, это точно. Хосок старше всего на пару лет, но его поведение кардинально отличается. Он груб почти со всеми, временами несдержан, зациклен на деньгах и на том, как ещё больше развить свой бизнес. Почти уверен, что и человека можно купить, особенно такого доверчивого и мягкого, как Хёнвон. Однако что-то в этом парне настолько его зацепило, что он впервые в жизни отдает своё кровно заработанное за просто так. Можно сказать, от души или… с любовью? Проблема лишь в том, что Хосок не знает такого слова. Чувство знакомо, точнее, это Хёнвон научил его любить. Но вот заставить свой собственный рот произнести простое слово он не может.

— Я не могу оставить Гюна, ты же знаешь.

В тёплом свитере становится чересчур жарко. Похоже, что поход в магазин откладывается на неопределённое время. Опять естественные потребности победили над разумом. Ладонь скользит по кожаным штанам, которые настолько красиво обтягивают сильные ноги, что хочется выть, поднимается по поясу и ныряет между пуговиц под белоснежную рубашку на рельефный торс.

— Кто тебе этот мальчишка? — Хосок даже не спрашивает, а скорее требует, перехватывает худое запястье звонким шлепком и заставляет посмотреть себе в глаза.

Вид у Хёнвона и правда в этот момент довольно жалкий, но он быстро меняется, напоминая, что он не подчинённый, на которого можно кричать и, уже тем более, не вещь.

— Он мне друг. Тебе знакомо такое слово? — резко отвечает он и одергивает свою руку, принявшись потирать схваченное место, чтобы избежать синяков на молочной коже. — И что я ему скажу?

— Скажи, что переезжаешь к девушке, — жмёт плечами Хосок и снова закидывает руки за голову, пытаясь обратить внимание Хёнвона на свою грудь. — Имеешь право, в конце концов. Ты же такую историю ему в уши льёшь?

— Прости, но до стройной блондинки ты малость не дотягиваешь, — парень ерошит светлые волосы любовника, оглаживает пальцами лицо и коротко касается мягкими губами скулы. Он не может долго злиться, ведь по натуре добрый и скромный. Иногда, задаваясь вопросом, что же за химия между ними случилась, Хёнвон готов волосы на голове рвать, чтобы узнать ответ.

Хосок улыбается во все тридцать два, оттягивает пальцами отросшую прядку, чтобы показать, что с цветом волос у него в этом плане всё нормально. Его улыбкой можно людей наповал убивать. Хёнвон не исключение. Парень тает под мягким взглядом, осмеливается выдернуть ещё одну пуговицу из петельки, а затем перекидывает ногу через чужие бёдра, усаживаясь верхом.

— Вот оно как, — мурлыкает Хосок, словно большой котяра, и перекладывает ладони на колени Хёнвона. — Так тебе нравятся девушки. А я-то думал, что ты сам не против попрыгать на…

Парень замолкает и делает неоднозначные движения бёдрами. Лицо Хёнвона заливает краской, он стыдливо клонит голову и пытается уткнуться носом в шею.

— Замолчи…

В ушах стучит собственное сердце, скулы пульсируют. Пусть только не договаривает до конца, ведь называть вещи своими именами — это настолько стыдно. Да, неожиданно на двадцать пятом году жизни он оказался в числе сексуальных меньшинств, но ведь необязательно об этом каждый раз напоминать.

Руки, кажущиеся такими сильными, оказываются нежнее самой нежности, когда ложатся на спину, перебирают пальцами выпирающие позвонки и дуги рёбер.

— Ответь мне, — шепчет Хосок на ухо. — Неужели тебе ни разу не хотелось так же посадить его к себе на колени?

Хёнвон отрицательно мотает головой, обтирая при этом лицо о чужую шею, приятно пахнущую дорогим ароматом с нотками свежести.

— Я с тобой, Вон. Мы вместе, — смято отвечает он и утыкается лбом в плечо. — Надеюсь, это для тебя хоть что-то значит.

— Неужели ты не замечаешь, что мальчонка тебе буквально в рот заглядывает? — красивые пальцы скользят по пухлым губам, а Хосок смотрит так, будто разглядывает игрушку, насильно открывая ей рот. — Сделай ему этим ртом приятно…

От сильного щелчка зубами Хёнвон кривится и понимает, что это был необдуманный поступок. Пальцы Хосок всё равно успел убрать, а вот боль во рту теперь будет раздражать своим нытьем.

— Прекрати, — толкает он ладонями в плечи. — И Гюн не такой, а ещё он никогда не узнает, что я… Ты понял.

По вмиг погрустневшему лицу Хосок понял только одно, что шутка не была оценена по достоинству. Похоже, он ещё не до конца разобрался, где и какими шутками можно кидаться. А правда была в том, что Хёнвон только его, и он никогда не потерпит вмешательства третьего человека, только если его мальчишка сам не захочет уйти.

— Ладно, успокойся, я не серьёзно, — обхватывает он личико с надутыми от обиды губами и взглядом указывает на молнию своих штанов. — Давай расстёгивай уже и присаживайся. Не могу больше на тебя просто смотреть.

Лениво и в то же время жадно сминая губы друг друга, оба как будто боролись за первенство, чей поцелуй и язык окажется глубже. Пошлые звуки мокрых поцелуев возбуждали не меньше, чем сами поцелуи, а иногда даже и больше. Стоило вспомнить этот звук перед сном, как тут же приходилось немного помочь себе расслабиться, чтобы наконец уснуть. Два тела прильнули друг к другу, и проблемы разом померкли.

В редкую секунду для передышки Хёнвон скидывает с себя свитер и пытается снова прижаться для поцелуя, однако получает в ответ толчок и недовольно зачёсывает волосы назад.

— Что такое? Я думал, ты тоже соскучился.

— Где она? — сощуривается Хосок и держит от себя мальчишку на вытянутых руках.

— Кто? — разводит тот руками.

Похоже, что он не притворяется. А насколько милым становится, когда ему что-то не дают или запрещают. Хочется взять и пожалеть. Возможно, даже на кухонном столе и не один раз, чтобы уж точно не было сил обижаться. Хосок улыбается и оттягивает мальчишке нижнюю губу, издавая ей смешной звук.

— Ты же знаешь, что мне нравится твоя игрушка.

Игрушка. Значит, так он называет увесистую серёжку с камешком, которую сам же и заставил носить. Это же так красиво, наверное. Только вот кто её, кроме него, видит? Есть с ней неудобно, разговаривать тоже, а ещё она сильно стукает по новеньким винирам, к которым Хёнвон и без того привыкнуть не может.

«Ты теперь моё лицо, и я хочу, чтобы это лицо было прекрасно», — сказал Хосок месяц назад, после чего за руку отвёл к стоматологу. И возразить ему было нечем.

Хёнвон шарит языком во рту, проходится им по гладким зубам, после чего высовывает, демонстрируя только дырку.

— Можно мне хотя бы на ночь её снимать? — снова дуется он. — У меня по ночам с ней даже язык изо рта вываливается. Не хотел бы я, чтобы кто-то это видел.

Наивно было полагать, что Хосок откажется от порции здорового секса только из-за отсутствия серёжки в языке. Просто дразнится, как обычно. В последнее время это стало неким ритуалом. Ему нравилось выводить мальчишку из себя, чтобы заставить что-нибудь для него сделать. Надо ли говорить, что срабатывало безотказно?

Хосок по-хозяйски перебирает пальцами по выделяющимся рёбрам, пытаясь заставить улыбнуться, затем касается узкой груди, покатого плеча и запускает ладонь в мягкие волосы, запрокидывая голову Хёнвона назад. Он трогает губами выступившую на шее жилку и вдавливает её языком, вырывая из чужого горла долгожданный приглушённый стон, расползающийся вибрацией. Шея — прекрасное слабое место, а главное — довольно необычное для парня. Хёнвон вообще во многом не был похож на остальных. Что-то в нём было такое, что позволило безошибочно, почти моментально заметить издали и выделить из толпы.