Откуда-то издалека, из глубин сознания и памяти доносятся слова, произнесённые охрипшим голосом старшего сына, которые он услышал однажды во время бессмысленной разборки, слова, произнесенные безжизненным, апатичным голосом: «Когда-нибудь ты убьёшь нас. Когда-нибудь ты зайдёшь слишком далеко, и это будет конец. Ты перегнёшь палку».
Тогда он ответил: «Делай по-моему, и этот день никогда не настанет».
Сейчас же, смотря на Лиен, он задаётся вопросом, а не настал ли этот день.
— Что, пап? — уверенно спрашивает она. — Что тебе нужно?
— Похоже, что я был несправедлив к тебе, — его голос доносится как будто издалека, как из радиоприёмника. — Я наказывал тебя ни за что…
— Спасибо…
И вот тут мужчина не удерживается от громогласного смеха. Его рука быстрым и нелепым движением смахивает пустые бутылки со стола, а в другой руке уже болтается наготове форменный ремень.
— Как мило, Лиен, — пьяно бормочет отец, подходя ближе к застывшей в дверях дочери. — Ещё ни один урод не говорил мне спасибо за то, что я их убиваю…
— Ты не сделаешь этого, — Лиен говорит шёпотом, а глаза старается держать закрытыми до тех самых пор, пока в лицо не утыкается что-то прохладное и глянцевое. Девочка вздрагивает, а когда открывает глаза, то видит, что на пол упала пара снимков, которую она хранила в закрытом ящике стола, по просьбе брата. — Что это?
— Это ты мне должна сказать, что это, — токсично смеётся отец снова. — Зачем ты это прячешь? Он тебя попросил? Ему нравится быть с этим пацаном? Отвечай!
— Я… Не… Я не должна…
— Заткнуться! Вот что ты должна! — мужчина хлёстко ударяет дочь ремнём по бёдрам, от чего по крови бежит адреналин. — Это наказывал я тебя ни за что, а теперь и вовсе убью! Зачем ты поддерживаешь его?! Поймёшь ты или нет, что нашему обществу не нужны такие уроды, как вы?!
Ремень качнулся… Чуть опустился. Мужчина смотрит на девчонку, прижимающую ладонь к ушибленному месту, но не произнёсшую ни звука. Он ждёт совсем другого. Криков, просьб о помощи, визгов боли, но нет, не сейчас. Лиен, похоже, не замечает ремня, не видит и самого отца, и мужчине становится как-то не по себе. А был ли он здесь? Идиотский вопрос, но был ли?
Таким ужасным и одновременно таким простым кажется ему этот вопрос, и на мгновение он пугается, что совершенно оторвался от самого себя и помчится сейчас, как перекати-поле под сильным ветром. Но тут же берёт себя в руки. Он здесь, всё в порядке. И если маленькая сучка не объяснит в течение тридцати секунд, что фотографии старшего брата в обнимку с каким-то юнцом делают у неё в ящике стола, то выглядеть она будет так, как фарш, прокрученный назад.
— Прости, малышка, но я должен, — с наигранным сожалением произносит он, снова занося ремень для удара.
Мужчина уже видел эту смесь страха и агрессии. Но впервые видит такой взгляд на себе от дочери.
— Отпусти ремень, — наконец услышал он. — Это просто фотографии с другом.
Ремень медленно качается перед ней, как маятник. Глаза мужчины блестят и больше уже не отрываются от лица дочери. Мужчина вновь внимательно всматривается в него, но не видит никакой реакции. Он стоит, наклонив голову, чуть расставив сильные ноги. Потом Лиен проводит по волосам — рассеянно, — словно её занимают много важных проблем, а ремня она и вовсе не видит. А ещё эти фотографии, что лежат у её ног…
Мужчина наслушался этой галиматьи, что постоянно нёс сын. Я не такой, это шутка, и прочее в этом духе, потому сейчас просто пропускает всё мимо ушей. С него довольно.
Быстро двинувшись на дочь, он заносит правую руку, как человек, готовый бросить копье. Ремень со свистом рассекает воздух. Лиен видит его, пытается увернуться, правым плечом задевает дверной проём, и ремень сочно прикладывается по её левому предплечью, оставив красную отметину.
— Я должен это сделать, малышка. Ты плохая девочка, — повторяет отец. Голос звучит спокойно, в нём даже слышится сожаление, но зубы обнажаются в жестокой улыбке. Он хочет видеть этот взгляд, хочет прочитать в этом взгляде страх, ужас и стыд, хочет, чтобы этот взгляд сказал ему: «Да, я плохая девочка, я это заслужила». А потом он бы убил её, без зазрения совести, потому что таких детей ни у кого не должно быть. — Извини, но сегодня ты одна, никто тебя не спасёт…
— Пап, послушай…
Он наносит боковой удар и видит, как ремень обвивает худое бедро, а потом чмокает по ягодице.
— Даже не пытайся сопротивляться, Лиен, — хрипит он, снова поднимая руку для удара.
— Пап, прекрати, — отвечает Лиен, и её интонация только больше разъярила отца. Она пытается говорить с ним, как воспитательница с пятилеткой, устроившим истерику из-за того, что тому не дали поесть песка. — Хватит уже упрекать нас в том, чего мы не делали.
Мужчина мало что слышит. Он пьяно рычит и двигается на нен, наклонив голову и вслепую размахивая ремнём. Ударяет им дочь, отбросив по стене, снова поднимает руку, ударяет, поднимает руку, ударяет. Мужчина пытается загнать девчонку на второй этаж, а там уже запереться вместе с ней в комнате, как до этого сделал с сыном. Он гонит её вверх по лестнице, взмахивая ремнем, нанося удар за ударом. Лиен поднимает руки, чтобы защитить лицо, но бить по телу отцу ничего не мешает. В тишине большого коридора ремень зычно щёлкает. Но девчонка не кричит, как бывало до этого, не молит о пощаде, как обычно, не зовёт брата на помощь. И, хуже всего, не плачет, как бывало всегда. Слышатся только удары ремня да их дыхание, одно тяжёлое, а второе лёгкое, но частое.
Лиен метнулась к двери своей комнаты, даже не подозревая, что именно это отцу и нужно. Плечи краснеют от ударов, волосы летят вслед за ними. Мужчина двигается следом, бежать он уже не может, и порядком задыхается, это слегка тревожит.
Девчонка забегает в комнату и добирается до письменного стола, и отец думает, что она залезет сейчас под него и скрючится там в три погибели. Вместо этого она что-то хватает и запускает в сторону отца, то массивная каменная карандашница, угодившая по груди и стукнувшая по пальцам.
— Прекрати! — ревёт он. — Прекрати, дрянь!
Он слышит глухой удар, донесшийся словно изнутри головы. Из правого глаза высыпают искры, и он отступает на шаг. Что это за звуки? Девчонка, что, пытается кричать на него?
— Никогда, слышишь, никогда ты больше нас не ударишь! — кричит Лиен и в какой-то степени очень даже права, правда, пока не подозревает, насколько. — Оставь нас в покое! Неужели мы так мешаем тебе жить?!
Кровь заливает мужчине правый глаз, солёная и горячая. Он стирает её тыльной стороной ладони. Стоит, уставившись на дочь, будто никогда не видел раньше.
— Сейчас ты заткнёшься и будешь вылизывать своим острым языком всю кровь с моего лица, — произнося эти слова, он изо всех сил борется с одышкой, и ему это не нравится. Одышка смазывает эффект. Одышка говорит о слабости. — И, если мне понравится, как ты это сделаешь, возможно, я изобью тебя не слишком сильно. Ты даже сможешь ходить после этого.
— Пошёл ты!
Мужчина бросается на дочь, на сей раз без единого слова. Он приближается молча, как прорезающая воздух пуля. Теперь он не собирается уже просто избить её, а вполне себе — убить.
Он думает, что Лиен побежит, возможно, прыгнет в окно. Но нет, она не двигается с места. Упирается бедром в стол и крепко вцепляется в него пальцами. Отбрасывает волосы назад, наблюдая за отцом в ожидании дальнейших действий.
— Раздевайся, — рявкает мужчина, и Лиен, потерявшись, даже не понимает сразу, что эта просьба — всего лишь отвлекающий манёвр.
Он бросается на девчонку, прежде, чем та успевает что-либо ответить. Ремень по дуге рассекает воздух, после чего входит в контакт с губами.
Лиен взвизгивает, прижимает руки ко рту, её глаза широко раскрываются от боли и шока. Кровь льется между пальцев.
Пользуясь этим положением, мужчина снова ударяет дочь ремнём по груди. Этого удара вполне хватает. Боевой настрой девчушки сходит, как с белых яблонь дым. Контрольный шлепок по спине, роняет Лиен на пол. Больше бежать некуда.
