— Это моя кровать…

Чангюн понимает, что его уже не слушают, и удаляется на кухню, минуя гостиную. Сердце обливается кровью оттого, сколько денег было потрачено зря на одежду, которая превратилась буквально в ничто. Теперь этим даже пол не вытереть. Парень решает под кружку холодного чая дождаться, пока Хёнвон уснёт, и не упускает возможности подобрать с пола его телефон, надеясь, что тот в рабочем состоянии.

Крики Хёнвона сводят с ума. Иногда Чангюну приходится прикрывать уши, чтобы не слышать их и не разрыдаться самому. Он ничего не может сделать. Все слова, которые бы он ни сказал, пролетят мимо ушей. Они слишком не нужны. Они слишком бесполезны. Чангюн ещё никогда никого не терял, но прекрасно понимает, как можно страдать, когда тот, с кем счастлив ты, теперь счастлив с кем-то другим.

Дорогой телефон украшен паутиной трещин на экране, но он продолжает работать. Чангюн может только выключить звук, чтобы случайно не травмировать Хёнвона мелодией входящего звонка. Пароль не поддаётся, как бы парень ни просил его и не умолял. Выход только один — приложить палец Хёнвона к экрану. Чангюн даже представляет, с каким лицом он это сделает, и давит из себя грустную усмешку.

Легкая вибрация оповещает о новом сообщении с анонимного номера: «Не переживай. Он поклялся, что больше никогда такого не совершит».

Чангюн с долей азарта снова принимается подбирать пароль, чтобы открыть сообщение полностью, но его постигает неудача за неудачей, пока «яблочное чудо» не выдаёт предупреждение, что, после трёх попыток, телефон заблокируется совсем. Этого допустить никак нельзя.

***

Бессмысленные гонки по пустой трассе не приносят и толики облегчения. Нервы на пределе, горло то и дело обжигает рыком, а ладони до побелевших костяшек сжимают руль. Домой идти нельзя — там он может сорваться. Любимый бар тоже отметается почти моментально. Тихо бормочущее радио, которое постоянно перебивается помехами из-за сильной грозы, начинает злить больше. Музыка может быть спасением. Хосок открывает заботливо составленный лист с новыми треками, но от них становится только хуже. Такие каверы и миксы слушал Хёнвон, он же и назвал этот список «Длиною в жизнь», ссылаясь на то, что любил слушать его в дороге.

Хосок решает выключить радио совсем и убрать телефон подальше, чтобы не было соблазна позвонить. Он даже не уверен, сможет ли дозвониться, после удара телефоном об пол. Желание подмывает, зудит на подкорке мозга и не даёт трезво мыслить. Хёнвон предатель, так неудачно изменивший с тем, с кем живет под боком с юных лет. С этой мыслью Хосок сворачивает на развилке в город.

К девяти вечера уже начинает лить, как из ведра. Синоптики проснувшейся радиостанции выражают лёгкое изумление и снисходительно извиняются перед людьми, которые на основании прогнозов планировали пикники в субботнее утро или прогулки на свежем воздухе, провожая последние тёплые деньки. Невезуха, ребята, один из фортелей, какие всегда неожиданно выдаёт погода на побережье Жёлтого моря. На дорогах в некоторых местах уровень воды достиг восьми дюймов, а неподалеку забилась дренажная труба, и вода поднялась настолько, что автомобили не могли проехать. Самые высокие и смелые проплывали. Скоро набежит дорожная полиция и наставит оранжевых знаков «объезд» с обеих сторон затопленного участка.

Несколько несчастных горожан, пытающихся скрыться от дождя под навесом автобусной остановки, с ужасом смотрят на выходящее далеко за пределы берегов море, а потом переводят взгляд на улицу, на которой вода уже начинает зловещий подъём. О наводнении речь, конечно, не шла. До критической отметки не хватает целых пяти футов. Но дождь льёт и, похоже, не думает стихать, а раскаты грома прокатываются под низкими облаками. Вода бурными потоками бежит со склона холма и ревёт в водостоках и дренажных решётках.

Хосок смотрит на время, снова поглядывает на телефон, крепко зажмуривается и понимает, что настал момент, которого он страшился больше всего, но не смог предотвратить. Он действительно не понимает пока, что будет дальше. Расстаться было больно, но не так уж и трудно. Крайне паршиво становится лишь сейчас. Это ведь теперь насовсем. Хосок не верит, что Хёнвон может его простить и принять обратно. Или же наоборот — он не сможет принять того, кто так нагло его обманул.

Тёплый взгляд, всегда смотрящий так нежно, изломанные в улыбке выразительные губы, очаровательное смущение, когда приходилось принять очередной подарок. Частое скрывание своих проблем, чтобы не доставлять неудобств. Или же, чтобы скрыть свою вторую жизнь?..

Хосок снова смотрит на телефон и после ужасно долгой минуты размышлений к нему приходит облегчение, которое, возможно, испытывает самоубийца, убирая руки с руля быстро несущегося автомобиля и поднимая их для того, чтобы закрыть глаза. Проще говоря — он смирился. Смирился с тем, что теперь он один и не хочет делить любовника с тем наглым парнишкой, который выдаёт себя за друга и делает всё, чтобы доказать обратное. Хёнвон слеп, но Хосок так и не осмелился сказать ему об этом. Пожалел. Глупо.

Узкая дорога ведёт к набережной. Уровень воды в низине покрывает капот, и из-под решётки радиатора выходит плотное испарение. От ударившего в лобовое стекло порыва ветра с сильным дождём, Хосок бросает руль, в мгновение хватает его снова и путает педали. Двигатель рычит и едва не захлёбывается. И когда огромная лужа остаётся позади, а под колесами шуршит каменный настил набережной, нога вдавливает педаль тормоза. Ладони тут же сдавливают виски. Начинается мигрень.

Непонятно от чего больше становится плохо: то ли от разрыва отношений, то ли от грызущих сомнений. Вкупе они составляют адскую смесь. Хосок сомневается, но на этот раз лишь в себе, в своих действиях. До тошноты и крика бессилия.

Он не понимает, сколько времени сидит, отсутствующим взглядом рассматривая носы ботинок. В коленях странная слабость, а в голове полнейший кисель. Хосок в очередной раз ударяет по рулю, выходит на улицу и прислоняется бедром к крылу. Тяжело. Пальцы теребят телефон в кармане. Чисто по привычке мужчина наклоняется, чтобы осмотреть нос авто, и в глаза тут же бросается тёмная рамка, на которой отсутствует номер. Хосок оглядывается на лужу и понимает, что металлическая пластина осталась где-то там. День обещает становиться всё хуже.

— Вот сука… — нервно смеётся Хосок, трёт ладонями лицо и наконец выдыхает, глядя на волны, облизывающие каменный берег.

Создаётся впечатление, что мир поставили на стоп. Будто всё разом стихло. Но это всего лишь дождь прекратился. Не начал затихать — просто прекратился. Ветер теряет силу, причём теряет её так быстро, что это напоминает выключение двигателей самолета, благополучно припарковавшегося к телескопическому трапу.

В динамике телефона полусонный голос почти выругался, но после напряженного молчания переспросил, всё ли хорошо.

— Нет больше ничего хорошего… — твёрже чем хотелось бы отвечает Хосок и на подкошенных ногах шлёпается на сиденье. — Можешь меня забрать? Кажется, я не смогу доехать сам…

— Бар? — с презрением слышится на том конце. Хосок качает головой, слабо понимая, что собеседник его не видит, но потом всё же прочищает горло и произносит хриплое «нет». — Если там, где я думаю, то сиди и не двигайся, иначе начудишь опять. Скоро буду.

А Хосок и не думает ничего делать. Закрывается в машине и откидывает спинку кресла. Правая рука всё так же сжимает в кармане брюк телефон. Он не будет звонить. Не сейчас. И в этом его должен убедить человек, у которого всегда холодная голова.

Нехотя выбираясь из салона тёплого такси, Кихён закатывает штаны до колен и берёт обувь в руки. Ему не в первый раз появляться в этом месте, и он уже знает все его прелести. Огромную лужу, образовывающуюся после обильных дождей, он уже знает, как свои пять пальцев. Знает, где наступить, чтобы не уйти по пояс.

Уже издалека можно различить силуэт автомобиля и одиноко стоящего мужчины у самой кромки воды. Чувствительные колени обжигает ледяной водой, но делать ровным счётом нечего. Кихён уже после второй просьбы своего начальника приехать и забрать перестал переспрашивать, зачем и почему. Он не знал причины ужасного состояния Хосока, но видел последствия. Видел, как искажалось его лицо и будто сворачивались внутренности. Видел и молча поддерживал. Хосок никогда не жаловался, но, если уж говорил в редких случаях, что не может даже просто вести машину, значит, он действительно не мог.