Парень вновь дёргается под внушительным весом, но уже через несколько секунд и после очередной встряски за грудки сдаётся.
— Я сказал, что я так не считаю. Хочешь, ударь, — проговаривает он в лицо. — Если тебе станет от этого легче, то бей. Тебя переубедить невозможно. Тебе всегда мало моей правды, ты ищешь ещё. Зато вот этому ты веришь сразу. Это даже не номер Гюна. С чего бы ему писать такое? Там о тебе ни слова. Он о тебе даже не знает.
Хосок лишь цокает языком и будто обречённо качает головой, словно его донимают какие-то мысли, далекие от этой комнаты и дёргающегося мальчишки, схваченного мёртвой хваткой. Новая встряска заставляет Хёнвона прикусить язык, зацепившись зубами за серёжку, и слегка задохнуться от того, что кулак теперь торчал в подбородке. Ткань толстовки под жёсткими пальцами грозит порваться в любую секунду.
— Остроумием будешь блистать в другом месте.
— Мне нечего тебе сказать, — слабо возмущается Хёнвон, видя на себе совсем равнодушный взгляд.
— Мне думается иначе, — угрюмо произносит Хосок, будто действительно о чём-то сожалеет, но вмиг взбесившись, швыряет от себя парнишку, видимо, совершенно забыв, что сидит на его ногах. Хёнвон сочно прикладывается затылком об пол, но не издаёт даже писка. — Говори, сука!
И вот теперь пришла боль, острыми когтями вгрызаясь во всю черепную коробку. Во лбу что-то неприятно хрустит, а в глазах темнеет. Хосок не обращает внимания на то, как Хёнвон пытается моргать, чтобы вернуть себе зрение, не смотрит он и на его ничтожные попытки выдернуть ноги, чтобы удобней сесть. Руки же хаотично хватаются за голову.
— У меня никого нет, — хрипло отвечает Хёнвон после долгой паузы.
Парень крепко зажмуривается, увидев, насколько стремительно массивный кулак приближается к его лицу. Испуганно всхлипывает, но удара не чувствует. Лицо горит лишь от испуга. Опять обман. Просто хочет напугать. Судорожно вздохнув и пытаясь перевести дыхание, Хёнвон вдруг отчётливо видит перед собой лицо человека, который боится — боится не только ударить, но и чего-то ещё, о чём не может сказать.
Задёргавшись, Хёнвон снова пытается ползти, но вздрагивает и замирает, когда руки Хосока вцепляются в ткань кофты на груди.
— Ты уйдёшь от меня ровно в том, в чём я тебя подобрал, — не скрывая злой усмешки, проговаривает Хосок каждое слово и дёргает ткань.
С противным треском рвущихся ниток кофта разлетается пополам. Звук словно оглушает. Хёнвон не успевает даже сообразить, что ему спросить или ответить. Перед глазами лишь слёзы. Но он отчетливо видит, как Хосок хватает телефон с дивана и, тяжело поднявшись, выходит в холл.
— Что ты делаешь?.. — шепчет он трясущимися губами, хватает ладонями плечи, но так и не может заставить себя хотя бы сесть. Смотрит в потолок и, всё, что сейчас хочет, так это проснуться. — Перестань… Пожалуйста…
Хосок его не слышит. Да и не хочет слушать. Со всего размаху ударяет кулаком в стеклянную дверь шкафа, и та осыпается на пол. Ёжась от страха, Хёнвон вскрикивает, поворачивается на бок и сворачивается калачиком на полу. Он не хочет этого ни видеть, ни слышать. Тщетно прикрывает уши, но всё равно слышит несвязные ругательства в свой адрес. Хочется, чтоб всё прекратилось, но он не имеет и малейшего понятия, как это сделать. Страшно даже посмотреть, что сейчас происходит в комнате.
Вещи с полок вылетают на пол, какие-то сразу разрываются по швам, какие-то пытаются сопротивляться. Хосок не щадит даже нижнее белье, так заботливо выбранное им же самим в долгих походах по торговому центру. Дурной запал затихает лишь тогда, когда на глаза попадается белая рубашка — такая обычная, ничем не выделяющаяся, с чуть протёртым воротом. Именно в ней Хёнвон был на той выставке в первый день их знакомства. Тогда парень часто прикладывал ладонь к шее, стараясь скрыть этот маленький дефект. А чуть позже медленно расстёгивал пуговицы дрожащими пальцами.
Хосок прикрывает глаза и аккуратно отбрасывает рубаху на кровать, не решаясь разорвать её. После чего сгребает обрывки дорогой одежды в кучу и несёт в гостиную.
— Как и обещал, — ухмыляется он, бросая тряпки на лицо Хёнвона, так и не решившегося подняться с пола. — Можешь не бояться. Я никогда не ударю того, кто мне не ровня. Однако людям свойственно привыкать к хорошему. Если их не наказывать, то они наглеют. Правда, Хён-а?
Хёнвон зажмуривается так, что глазам становится больно, мотает головой и прикрывает голую грудь руками. Он готов сейчас собственную голову положить на плаху, чтобы доказать, что он ни в чём не виноват. Только вот слушать его, по всей видимости, не собираются. Лучше бы ударил, заглушил физической болью. Такой, чтоб внутренности выворачивало. Но Хосок лишь пинает гору разорванного белья и присаживается на корточки.
— Делай, как знаешь… — дрожащим голосом шепчет Хёнвон в собственные ладони.
— Само собой, — довольно кивает Хосок, сжимая чужой телефон в руке. — Я бы понял, что ты хочешь уйти, если бы ты сказал мне это в лицо, а не так, как ты сделал. Поверь мне, я тебя накажу, — переходит он на шёпот и склоняется над лицом. — Я сверну твоему маленькому дружку его тонкую шейку…
Дыхание перехватывает от колкого испуга. Хёнвон вскакивает на колени, пытается подняться, но ему снова приходится зажмуриться от тяжёлого удара телефоном по полу. Парень в ужасе поднимается на ноги, сам наступает на свой же телефон и делает очередную неудачную попытку схватиться хотя бы за рукав. Резкий взмах руки, почти угрожающий. Путаясь в обрывках собственной кофты, Хёнвон шлёпается на диван и пытается вдохнуть. Горло сводит не то обидой, не то страхом.
— За что?..
И перед тем, как со страшным звуком захлопывается дверь, парень слышит издевательскую усмешку:
— Чтобы тебе впредь не повадно было.
Всё, что остаётся после ухода Хосока — это тишина, пустота и осознание того, что весь мир схлопнулся в одну секунду. Больше не будет его рук, держащих холодные пальцы в моменты переживаний. Его ладони отныне не коснутся лица, а приятный голос не пожелает спокойной ночи. Остыл любящий взгляд, превратившись в дьявольский и раздражённый. После своего ухода он не оставил ничего, кроме запаха духов, который вот-вот исчезнет.
Ни разорванное бельё, ни разбитый телефон не причиняют столько боли, сколько мысль о том, что невинное создание пострадает из-за того, что кто-то просто не умеет держать себя в руках. За целый год Хёнвон не знал Хосока таким, даже не подозревал, что таилось за маской вечного спокойствия. Хосок никогда не говорил, что любит, но парень был уверен, что тот любит. Любит и дорожит.
Хёнвон сжимает кулак и закусывает колечко на пальце. Плетётся к входной двери, гулко прижимается к ней лбом и не сдерживает слёз. Жалкие остатки кофты держатся лишь на том, что раньше было рукавом, а зубы до крови входят в кожу. От криков в собственный кулак не становится легче. Голос повышается, переходит в визг и тонет во всхлипах. Спина ударяется об угол, но Хёнвон не чувствует боли. Только горькое чувство собственного бессилия. Не смог даже попрощаться, не смог остановить. Остался лжецом и предателем.
Опухшие веки открываются со скрипом. В глаза словно засыпали песок. Раздражающий, щиплющий, недающий нормально видеть. Отёк не даёт носу дышать, а щёки горят от того, что парень их постоянно трёт единственным рукавом, висящим у самого локтя.
Мягкая ладонь касается замороженного плеча, аккуратно теребит и утешающе гладит.
— Ты чего? — слышит Хёнвон знакомый голос. Склоняет голову, пытаясь спрятать лицо, и бьётся лбом о собственные колени. — Что произошло?
Из-за постоянных всхлипов, Хёнвон не может даже вздохнуть. Губы дрожат. Парень пытается втянуть воздух. Выходит рвано. Голова идёт кругом, начинается икота. Руки дрожат так сильно, что уже не могут даже дотянуться до лица, чтобы вытереть слёзы. Резкий рывок в подмышках ставит Хёнвона на ноги, но он продолжает отворачиваться, наивно полагая скрыть своё состояние. Ледяные пальцы оглаживают пылающую щёку, заставляют шикнуть от боли и сделать очередную попытку с таким нужным вдохом.
