Хёнвон с замиранием сердца смотрит на любимое лицо, на то, как Хосок держит в своих ладонях его тонкие запястья, как не торопится, трогая большими пальцами стучащий пульс, считая его. Такой неровный, учащённый. Он говорит лучше любых слов.
— Тогда, это твоя улыбка, — проговаривает он так тихо, словно это что-то запретное, сам улыбается в ответ и вот-вот задохнётся от стучащего в горле сердца. Это один из первых комплиментов, который он когда-либо произнёс.
Хосок льнёт губами к подрагивающей жилке на шее, чувствует её туго натянутое биение, её соблазнительную выпуклость. Желание оставить след на этой прекрасной шее сводит с ума, но он привык считаться со своим мальчишкой, а потому просто целует, скользя губами к выемке между ключиц.
— Стоп… — пытается протестовать Хёнвон, но сам же понимает, что не сможет остановиться. Он не думает о том, что кто-то может их увидеть или осудить, лишь, подчиняясь желанию, прижимается пахом сильнее, высвобождает свои руки и мёртвой хваткой цепляется ими в затвердевшие мышцы на лопатках. — Что, прямо здесь?
— Прямо сейчас…
Подхватывая под бёдрами, Хосок заставляет обхватить себя ногами и повиснуть на шее. Эта идея кажется ему довольно заманчивой — разложить мальчишку на столе, и в то же время смешной, ведь наверняка его кости об деревянную столешницу будут греметь и ударяться настолько больно, что даже заглушат боль от первого проникновения.
Касания быстро становятся приятными. В паху давно все связано тугим узлом. Больше всего сейчас хочется зверски зарычать и попросить взять силой. Такого сильного возбуждения Хёнвон ещё не испытывал никогда. Страх быть увиденными, незапертая дверь, горячие ладони, трогающие грудь и оголённые плечи, расстёгивающие рубаху, прилипшая к ткани белья смазка. Всё перемешивается и заставляет почувствовать нечто звериное, а потому такое влекущее. Сейчас заводит даже физическая боль.
Ни один не замечает тихонько приоткрытую дверь и показавшегося в ней Кихёна, сжимающего в руках стопку бумаг. Парень молча стоит в проёме, старается не смотреть, но ничего не может с собой поделать. Бледная спина, розовые волосы, стройные ноги, обхватившие пояс. Кихён уже и забыл, что секс бывает спонтанным и красивым, ведь в последнее время он только и перебивается малолетками, гуляющими по клубам.
Кихён опасливо прокашливается, стучит костяшками пальцев по двери и замирает, когда две пары глаз впиваются в него, как нож для колки льда.
— Я не вовремя, да?
Хёнвон сжимается комочком, пытаясь стыдливо прикрыть собственную наготу руками, судорожно ищет свою рубаху и почти сразу ощущает тепло чужого пиджака, лёгшего на плечи. Сильная рука, обхватившая пояс, заставляет немного расслабиться.
— Стучаться надо! — совсем незнакомая интонация Хосока вызывает даже испуганный всхлип. Что-то металлическое звучит в этом рыке.
Свободная рука хватается за каменную карандашницу и запускает её в сторону двери. Испуганный вскрик, похожий на визг, больно бьёт по ушам. В двери остается дырка от острого угла, после чего массивная карандашница гулко падает на пол.
— Успокойся, малыш.
Но Хёнвон дрожит сильнее и тыкается лбом в чужое плечо. Такое горячее. Влажная ладонь Хосока ложится на затылок, мягко закопавшись в волосы и массируя голову. Почти неразборчивое бормотание и лёгкие поцелуи разливаются по венам, как сахарный сироп. В очередной раз Хёнвон убеждается, что не готов вынести эти отношения на всеобщее обозрение.
— Я больше тебя испугался, — всхлипывает он и утирает нос, чуть отстраняясь. — Первый раз тебя таким вижу.
Хосок пытается растереть дрожащие плечи парнишки через свой пиджак, снова целует в скулу и пробует улыбнуться.
— Не сдержался, прости.
Короткий кивок. Хёнвон аккуратно скидывает предложенную вещь и натягивает свою рубаху, не спеша её застегивая.
— Теперь он все знает, — на расстроенном выдохе произносит он и косится на дверь.
Хосок прекрасно понимает его тревогу, а потому ему ничего не остается, кроме как сказать правду. Увы, не так он себе это представлял.
— Если тебя это успокоит, то он и так всё давно знал.
В ответ лишь недовольное цоканье.
— То есть ты ему всё рассказал?
Хосок закусывает клыком губу, делает вид, что сосредоточен на застёгивании пуговиц на чужой рубахе, но признаёт свое поражение и кивает, поправляя воротник.
— Работа у него такая — всё и про всех знать, — парень вздыхает, оглядывается на испорченную дверь и снова теребит воротник, ныряя за него пальцами. — Он никому не расскажет. Почему ты не веришь? Он ведь до сих пор этого не сделал.
Тихо фыркнув, Хёнвон скрещивает руки на груди и отворачивается в сторону окна. Умом он понимает, что отчасти сам виноват в случившемся, но всё равно обиженно дует щёки.
— Он этого не сделал только потому, что сам впервые меня увидел пару дней назад, — бубнит он и пытается болтать ногами, нарочно задевая колени Хосока. — Да и у нас нет общих друзей, чтобы трепаться.
— Возможно, — соглашается тот, прижимая надоедливые ноги к своим бёдрам. — Но я думаю, дело в том, что он мой друг. Друзья умеют хранить секреты. Ты ведь тоже со своим другом всем делишься, — подавившись собственными словами, Хосок замолкает и, пожалуй, слишком усердно всматривается в лицо Хёнвона, ловя в нем перемены. — А, прости, я не подумал…
Но Хёнвон не обижается, он уже вполне привык к таким нападкам. В этот раз даже не так обидно, как в прошлый — с футболкой. Он хочет верить, что каждый раз это все случайность, но эта случайность происходит с завидной частотой.
— Обхохочешься, — беззлобно отвечает он и тяжело вздыхает. — Надеюсь, он хоть узнал во мне того, с кем недавно общался, а то как бы не принял тебя за любителя случайных связей на рабочем столе.
Хосок действительно терпеть не может случайные связи, а потому морщится от этих слов, хоть и знает, что Кихён никогда про него такого не подумает. Он совсем как родитель обнимает Хёнвона, утыкается носом в солнечное сплетение и втягивает ставший родным запах. Такого бы внести в комнату на руках, кормить завтраком, убирать влажные волосы со лба по утрам и смотреть на недовольное лицо любимого мальчишки, нежелающего просыпаться.
— Хён-а, оставайся сегодня у меня, — игриво тянет он и пытается прильнуть ещё плотнее, насколько это возможно. — Завтра мы проснёмся, вместе позавтракаем, примем душ и поедем на работу. Я даже могу не приставать к тебе ночью, чтобы дать выспаться.
Хёнвон готов сдаться, он и сам устал от коротких встреч. Как многим любящим людям, ему тоже хочется постоянно быть вместе, хочется болтать вечерами, есть вредную еду за просмотром фильма, прижиматься, когда страшно или холодно. Хочется просыпаться от поцелуев и с улыбкой говорить «доброе утро». Возможно, именно тогда оно и будет добрым. Хёнвон смотрит на часы и понимает, что до смены в клубе осталось шесть часов, а потом ещё три придётся провести на глазах сотен людей. Итого время уже будет за полночь, когда он доберётся до дома. Даже поужинать вместе не получится. Парень вздыхает и прячет лицо в мягких волосах на макушке.
— Я не могу, у меня сегодня первый рабочий день в клубе.
В первый раз Хосок рад такому грустному тону. Скоро, совсем скоро Хёнвон точно так же не будет выносить долгой разлуки и прибежит посреди ночи с чемоданами. Возможно, мокрый из-за дождя, но с улыбкой на лице попросит его впустить и больше не отпускать.
— Тогда я заберу тебя после работы, — мурлычет он в шею и неожиданно чувствует ладони на плечах, пытающиеся оттолкнуть.
— Только не это! — едва ли не вскрикивает Хёнвон. — Как я объясню твоё появление?
— Скажешь, что я тот самый — богатый клиент, который решил перенести эти танцы в горизонтальную плоскость, — отшучивается Хосок и зажмуривается от занесенной на него руки.
Лишь слабый шлепок по плечу. Хёнвон скрещивает руки на груди и строит недовольное лицо, вздёргивая нос.
— Шутки у тебя дурацкие. Ты ведь со мной не только из-за этого, правда? Не расстраивай меня, Хосок-а, ты не похож на человека, которому нужна только чья-то задница, чтобы чувствовать себя счастливым. Тем более, уж прости меня, но моя не стоит столько, сколько ты в меня вкладываешь.
