— Что ты с собой сделал? — скинув очки на стол, Хосок трёт уставшие глаза пальцами, со стоном поднимается с кресла и прислоняется бедром к столу.
Его недовольная поза со скрещенными на груди руками застает Хёнвона врасплох. Ладони парня сжимаются в кулаки, а глаза растерянно бегают из одного угла кабинета в другой, и наконец останавливаются на округлых ягодицах, вжимающихся в столешницу.
— Мне это нужно для работы, — проговаривает он под нос и сам себе кивает, делая вдох. — Я же тебе рассказывал вчера. Наверное, нужно было спросить… Просто я не подумал. Цвет и вправду немного вызывающий…
— Как ты мило оправдываешься, — перебивает Хосок с усмешкой на губах, и Хёнвон решается заглянуть тому в глаза. — Я же не сказал, что это плохо, а ты уже начал копошиться в себе. Смелее надо быть. Сделал, что сделал. Теперь ты похож на плюшевого медведя.
Хёнвон растерянно улыбается, по привычке теребит свои пальцы и решается подойти ближе. Жёсткие пряди, стоящие волнами, подпрыгивают в такт шагам, и это нравится настолько, что их постоянно хочется касаться. Легкий цвет заметен даже собственными глазами. Парень действительно чувствует, будто стал несколько воздушнее, избавившись от своего скучного образа.
— Так тебе всё же нравится? — спрашивает он и подходит почти вплотную. — Не считаешь, что это перебор?
Чуть испачканные чернилами пальцы трогают жесткий пробор, касаются волнистой прядки и оглаживают бархатистую щёку. Хосок зачарованно смотрит на приоткрытые губы парня, обильно покрытые блеском со слабым оттенком розового, осторожно прикладывает палец к ямке под носом и почти грубо свозит всю красоту ладонью.
Хёнвон вздрагивает, делает шаг назад, спотыкается об свои ноги, но не успевает упасть, очутившись в кольце надёжных рук.
— Не напугал? — ухмыляется Хосок, склоняясь над чужим лицом. — Извини, если грубо, но я всё равно это сейчас испорчу.
Вдох. Выдох. Хёнвон прикрывает глаза, отдаваясь поцелую. Губы прилипают, чувствуется слабый аромат блеска и его горьковатый привкус. Так портить свой непривычный макияж он готов хоть по несколько раз в день.
— Я перенервничал, а ты мне такое устраиваешь, — дуется Хёнвон и, наблюдая за тем, как Хосок идет к небольшому сейфу, усаживается на его рабочий стол, словно ребёнок в ожидании какого-то подарка, глупо болтая ногами в белоснежных кроссовках.
— Хён-а, — зовёт Хосок и захлопывает дверцу сейфа, что-то пихая себе в карман брюк. Хёнвон поднимает голову и слегка склоняет её набок, стреляя глазами. — Если бы тебя спросили о том, какая часть тебя самая лучшая, что бы ты ответил?
Парень продолжает болтать ногами, смотрит с интересом на разноцветные шнурки и пытается не столько ответить на вопрос, сколько понять, что же действительно в нём такого необычного, о чём можно спрашивать с таким серьёзным лицом. Он постоянно кривит губы, недовольно дует их и жмёт плечами каждый раз, когда предлагает в своей голове какую-то часть собственного тела. Всё не то. Вопрос явно с подвохом, а потому ответа на него не находится.
— Не знаю, — обиженно вздыхает он. — Мне сложно так сразу ответить. Зачем тебе это?
Хосок скользко улыбается, следит за глазами Хёнвона, нервно разбегающимися по всему телу.
— Не торопись, — шепчет он и кладёт ладонь тому на колено. — Подумай. Я подожду.
Какое-то время Хёнвон наблюдает за чужой рукой, сжимающей его ногу, за пальцами, перебирающими складки на штанах, снова останавливает взгляд на поблескивающей цепочке на шее и разводит руками.
— Правда, без понятия.
— И всё же…
Заискивающий взгляд и чересчур насмешливый тон начинают злить. Хёнвон недовольно вздыхает и тычет пальцем в грудь Хосока.
— Ты, — бросает он с вызовом. — Лучшая часть меня — это ты.
Быстро перехватив чужую руку, лежащую у себя на груди, Хосок сплетает пальцы и старается держать ладони так плотно, что маленький предмет, лежащий между, начинает покалывать.
— Руки, — коротко перебивает он, рассматривая длинные пальцы любовника, соприкасаясь подушечками и снова сплетая, пытаясь удержать подарок. — Первое, что меня привлекло в тебе — это твои руки. Там, на выставке, помнишь, девушки носили подносы с бокалами. Ты тогда так нерешительно взял один и долго крутил его в руке, пока рассматривал экспозиции. Вот так и получилось: ты смотрел на картины, а я на тебя.
На секунду вернувшись в тот вечер, Хёнвон действительно вспоминает, как зачем-то взял бокал с игристым вином, вовсе не собираясь пить. Все его мысли тогда занимал только навязчивый вопрос: куда бы деть этот проклятый бокал, чтобы никто не подумал ничего дурного. До этого дня он и предположить не мог, что кто-то в тот момент смотрел на него, думая вовсе не о том, что ему сейчас неловко. На него смотрели с явным желанием, оценивающе, даже, скорее всего, раздевали глазами. После чего раздели уже руками и уложили на прохладные простыни, не отпуская до самого утра.
— Ты никогда не говорил об этом, — голос с придыханием и разбежавшиеся по рукам мурашки выдают неловкость. От жаркого контакта чувствуется возбуждение, щекочущее в носу самым приятным на свете ароматом парфюма.
— Я говорю об этом сейчас, — тембр голоса Хосока и его легкое дыхание на скуле заставляют пожалеть о нереально узких штанах, надетых утром наспех. Пальцы переплетаются в очередной раз, и Хёнвон буквально вылетает из своих мыслей, почувствовав теплый кусочек металла на среднем пальце. — И раз уж ты считаешь меня лучшей своей частью, я хочу, чтобы эта частичка, пусть немного, но украшала твои руки.
Парень сконфуженно смотрит на кольцо, на знакомую дату, выгравированную на нём, а в глаза попадает отблеск от камешка.
— Это… — не успевает Хёнвон договорить, как обе его руки оказываются прижаты к собственным бёдрам.
— Бриллиант, да, — произносит Хосок настолько безразлично, будто это само собой разумеющееся. — Там ещё дата нашего знакомства. Смотри. У меня такое же.
Рассматривая чужие пальцы и невольно сравнивая их со своими, Хёнвон улыбается глазами, пробегается в очередной раз по гравировке подушечками пальцев и поднимает взгляд, делая его наигранно презрительным.
— Не знал, что ты настолько сентиментален.
Хосок игнорирует его игру, ненавязчиво целует в уголок губ и встаёт совсем близко, раздвигая ноги Хёнвона шире.
— Не знал, что это плохо, — шепчет он, перекладывая чужие руки на свои плечи, заставляя обнять. — Скажи, а если бы тебя спросили про лучшую часть меня? Что бы ты выбрал?
В смущении закусывая нижнюю губу, свесив голову и прикрыв лицо волосами, Хёнвон мотает головой. Он начинает ненавидеть такие провокационные вопросы. Стыд кусает пульсирующей кровью за кончики покрасневших ушей и зарумянившихся скул. Ему и так нелегко. Так какого чёрта? Парень нервно выдыхает носом, смотрит на лицо напротив, но видит, к своему сожалею, что Хосок ждёт ответ.
— Даже не знаю… — сдаётся он, но замечает, что начинает таять под мягким взглядом.
Инстинктивно и почти зачарованно Хосок трогает бёдра Хёнвона и несмело сжимает их пальцами. Хёнвон молчит, только с явным причмокивающим звуком размыкает губы. Он удивлен? Вряд ли. В карих глазах смесь азарта и похоти. Никакого испуга. Хёнвон ловит себя на мысли, что совершенно не против сейчас упасть спиной на этот стол и без причин отдаться в очередной раз. Секс стал для него наркотиком.
Прижимаясь грудью к стояку и ощущая его сбивающий с ног жар, Хосок властно хватается за плечи своими сильными ладонями. Хёнвон действительно другой, не похожий на остальных. Уютный и нежный, жаркий и временами несдержанный. Он всегда был другим. От него всегда особенно пахло, а вкус его языка во рту, да и вообще присутствие его там, превратилось в абсолют. Ничего и никого вокруг. Только он. Живой и тёплый. Здесь. В надёжных руках.
Ладонь Хёнвона скользит по широкой груди, задевает массивную пряжку ремня и касается говорящего громче слов бугорка на ширинке.
— Нет, это не лучшая моя часть, — улыбается Хосок в поцелуй и в подтверждение чуть отстраняется.
