Отец не повел и ухом, будто ничего и не случилось, но я отчетливо видел, как он стиснул зубы. Тогда я схватил тарелку, к которой так и не притронулся, и со всего размаху треснул ей об пол. Только после этого он подскочил со своего стула и ринулся ко мне, а я рванул к входной двери.

— Гюн-и, нет! — слышал я мамин голос. — Вернись!

Чего я точно не хотел, так это останавливаться и возвращаться. Не знаю, что задело меня больше — что отец так обозвал Хёнвона или… меня… Наверное, тут не было правильного ответа. Это в любом случае было невежливо и совершенно ужасно с его стороны. Я хотел, чтобы он это понял, но в данный момент у нас точно не вышло бы конструктивного диалога.

Когда я выбежал в дождь, на мне была только льняная рубашка, застегнутая на пару пуговиц, стоптанные кеды и домашние шорты, слишком страшные, чтобы в них можно было безнаказанно выходить на улицу. Тогда меня это не волновало. Меня даже не пугал дождь, хлещущий сплошной стеной. В спину мне что-то кричали, но голоса быстро потонули в шуме непогоды.

В жизни, как под дождем, наступает момент, когда уже просто все равно. По моей спине хлестал ливень. С каждой новой его каплей я всё больше и больше намокал — хотя уже промок до нитки — и мне всё больше и больше становилось больно. Спина горела от холода, но ни одна боль на свете не могла отвлечь меня от того, что происходило в моей душе. Я был сломлен, разбит и раздавлен. И если бы кто-нибудь из моих одноклассников высказался обо мне не лучшими словами — я бы даже не вздумал грустить об этом. Но хуже всего было то, что уничтожил меня мой собственный отец. Чувствовал ли я предательство? Определённо да.

Я не думал о том, что могу простудиться. На самом деле я вообще не хотел о чем-либо думать. Мои ноги шли словно на автомате, а сам я даже не чувствовал слёх на своих щеках — все они сразу смывались холодным ливнем. Пусть я уйду куда-нибудь, исчезну насовсем, но больше не буду терпеть это. Нет, домой я точно не вернусь — пусть сами ищут меня, а если найдут, я всё равно туда не вернусь.

Мой громкий всхлип на мгновение заглушил шум дождя. Я не заметил, как дошёл до пляжа напротив дома хёна — мне любезно напомнили об этом высокие серые пенящиеся волны. На море разыгрался сильный шторм, и подходить к воде было довольно опасно. Стоит ли мне говорить, что я проигнорировал все меры предосторожности и просто направился к камням. Уселся на мокрой скользкой поверхности и спрятал лицо в коленях, поджав под себя ноги. Наконец я мог полностью отдаться своим рыданиям.

Я завидовал морю. Завидовал волнам, их свободному движению и свободе их чувств. Они могли злиться, с силой ударяясь о камни, могли быть спокойны, равномерно двигаясь по поверхности моря. А я был лишен всего на свете: вся моя жизнь как будто была запланирована. Я не чувствовал ни красок, ни чувств, а то хрупкое, недавно теплившееся в моём сердце оказалось вырвано и растоптано. Родным отцом. Я снова громко всхлипнул, и мне показалось, что этот всхлип можно было слышать даже сквозь шум стихии вокруг меня.

— Гюн-а! — я не повернулся на зовущий меня голос. — Гюн-а, немедленно уйди оттуда!

Я сидел, не поднимая своего лица. Плевать. Для меня больше ничего не имело смысла.

— Ты совсем с ума сошёл?! — Хёнвон сильно сжал мои плечи в ладонях и попытался развернуть меня. — Вставай, здесь нельзя находиться в шторм!

— Мне плевать, — смято промямлил я в колени. — Оставь меня.

— Гюн-а, посмотри на меня, — Хёнвон проигнорировал мои слова и оказался передо мной, присаживаясь на корточки на скользские камни.

Я лишь сильнее сжался.

— Гюн-а, послушай меня, что бы ни случилось, мы обязательно со всем справимся, — хватка хёна на плечах стала слабее.

Я громко всхлипнул и поднял на хёна своё заплаканное лицо. Хёнвон явно не ожидал такого моего разбитого состояния.

— Ты… ты хоть знаешь… — я сглотнул комок душащих слёз. — Ты хоть знаешь, как он тебя называл?..

Мне не нужно было пояснять, о ком шла речь. Хён и так всё понимал без слов.

— Мне не сложно догадаться, — ответил он с горькой усмешкой, начиная оглаживать мои предплечья.

Он сам тоже вымок до нитки, а ливень всё продолжал усиливаться. Странно, но звук его голоса слышался намного чётче шума шторма.

— И откуда столько уверенности? — съязвил я, пытаясь издевательски улыбнуться.

Хёнвон лишь тяжело вздохнул.

— Потому что я открыт. Я никогда этого не скрывал.

Его слова заставили меня вздрогнуть. Так отец был в курсе с самого начала? И поэтому он был так против нашей дружбы и… Я всё ещё не мог понять, что между нами происходило.

— А при мне? — свой вопрос я почти проглотил.

Сейчас хён выглядел максимально виноватым. Вся ситуация выглядела ещё более запутанной, и я чувствовал, что сам я был причиной всего этого.

— И при тебе тоже… — глухо отозвался Хёнвон. — Но ты игнорировал это, или же просто не понимал. Я спрашивал тебя еще в самом начале, но ты ушел от ответа, а я не мог просить тебя открыться мне, так как не был уверен. Тогда… Я подумал, что перегнул палку с тем поцелуем.

— Ты решил, что я ругался на тебя? — я не верил собственным ушам.

— Ты так кричал и возмущался, что мне стало ужасно стыдно. Я думал, что поступил как кретин, не спросив тебя.

Я не слышал ни шума дождя, ни раскатов грома, ни бьющихся о камни волн. Я просто глядел на хёна, как на привидение. Даже плакать перестал. Просто таращился, выпучив глаза.

— Пожалуйста, давай пойдём в дом… — устало проговорил хён, протягивая ко мне руки. Я всё ещё ему не давался, но уже не пытался скинуть его руки.

— Это какая-то шутка?..

— Вовсе нет… Я боялся разговаривать с тобой об этом. Я боялся, что ты будешь сожалеть, боялся сделать что-то не так и всё разрушить. Но моё желание оказалось сильнее, и…

Я начал быстро качать головой, как болванчик. Наконец убрал руки с колен и прижал их к губам хёна, закрывая ему рот и прося его замолчать. Хёнвон покорно послушался меня, перехватывая мои маленькие ладони своими и прижимая их к своим мягким холодным губам.

— Если ты не захочешь пойти со мной сам, мне придётся унести тебя, — серьёзно сказал он. — И я не приму твои возражения.

Ослабленный событиями в доме и таким количеством эмоций за последний час, я обессиленно протянул к хёну руки, обнимая его за шею. Я позволил поднять себя на руки и просто унести с пляжа. И даже несмотря на холодный ливень, я всё равно чувствовал тепло хёна своей кожей.

И хотя жалость к себе мне была совсем несвойственна, я всё равно напоминал себе бездомного брошенного котёнка. Меня принесли домой и закутали в большое махровое полотенце, которое закрыло меня с ног до головы — торчали лишь мои голые холодные ступни.

Я сидел на кровати, а мои ледяные ноги лежали на коленях Хёнвона, и он старательно растирал их. Мы ничего не говорили, а я не задавал никаких вопросов, просто позволяя хёну согревать мои ноги. В какой-то момент он, видимо, подумал, что одних рук будет недостаточно, и наклонился ниже, касаясь моих ступней губами и обдавая их горячим дыханием. Мне же оставалось только краснеть и закрывать лицо уже отогретыми ладонями, борясь со своим смущением.

— Гюн-а, скажи мне… — тишину нужно было срочно нарушать, и хён понял это раньше меня. — Как ты раньше скрывал это?

— Я шлёпнулся в обморок, если ты не помнишь, — усмехнулся я, вспоминая, что я чувствовал, когда хён рисовал меня.

Он изогнул брови в удивлении.

— Так дело было в этом?

— А то ты не понял, — буркнул я, скрещивая руки на груди. — Знаешь, у меня просто две головы и так мало крови, что я думаю ими по очереди. А иногда верхняя отключается совсем.

— Ты всегда шутишь, когда реветь хочется? — поинтересовался хён.

Я отвернулся и замолчал.

— Я стараюсь не думать о том, что мне придётся уехать, — мой голос сорвался. — И отпустить тебя…

Хёнвон перестал греть мои ноги и посмотрел мне в глаза.

— Всё будет хорошо…

А верил ли он сам в то, что говорил?