— Мам, посмотри на меня, — я присел перед ней на корточки и непринужденно улыбнулся, когда удостоился ее взгляда. — Ты хочешь спросить меня еще о чем-то? Окей, я пользуюсь презервативами, если ты об этом. Отец провел со мной эту беседу еще год назад.

— Такое не забудешь…

Такое действительно не забывается. Я был уверен, что мою истерику слышал и помнит до сих пор весь городок.

— Мам, я шучу, — я взял ее ладони в свои, вынуждая смотреть мне в глаза. — Это просто была какая-то дурацкая игра. Я все еще девственник.

И чисто технически я даже не соврал.

— Мне трудно говорить с тобой на эти темы, — созналась она, а скулы ее немного порозовели.

— А представь, каково было мне выслушивать это от отца тогда, — кивнул я. — У меня нет никаких тайн, но обещаю, что, если будут, то ты узнаешь их не последней.

Мы улыбнулись друг другу, а я почему-то почувствовал себя предателем.

— Не буду тебе мешать. Я прикрою тебя перед отцом, только, пожалуйста, не пропадай так больше. Хотя бы позвони… хотя бы только мне…

Ну и кем я себя должен был почувствовать после такого разговора?

Не знаю, как объяснить то, что происходило у нас дома в последующую пару дней. Было похоже на то, что мы стали образцовой семьей, которую обычно помещают на коробки с молоком и печеньем. Мы не ругались, не спорили, даже вели нормальные беседы за столом во время совместных завтраков и обедов. Неужели для того, чтобы так себя вести, мне нужно было немного провиниться?

Гулять я не ходил, только вышел один раз из дома на целый час, чтобы разнести несколько писем старикам. Меня тревожило, что лето заканчивалось, что мне нужно было скоро уезжать, а у меня внутри было так много невысказанного.

В сумке, которую я привез из общежития и так ни разу не открыл, лежали учебники и конспекты от репетиторов, которые я обещал проштудировать за лето. Надо ли говорить, что мне вообще не хотелось этого делать?

Разложив все на кровати, я взял блокнот, погрызенный карандаш и пару бутылок воды, решив немного позаниматься. Жара сводила меня с ума, страшно хотелось прыгнуть в море, но я обещал маме, что выдержу это испытание хотя бы неделю.

Я не сразу заметил, как рисую в блокноте и то и дело покусываю и без того видавший виды карандаш. Потом обвожу свой рисунок и пытаюсь сделать его чуть лучше, постоянно растирая ластиком, смоченным слюной. Выходило грязно, но результат мне нравился. Невзрачные галочки стали похожи на расправивших крылья чаек. В какой-то момент в комнату вошел отец. Из открытой двери подул сильный сквозняк, и я обратил внимание, что надвигается гроза. Судя по черным тучам, такой тут не было с самого начала лета.

— Приятно видеть тебя за уроками, — произнес отец, встав рядом со мной и заглянув мне через плечо. — Ты обязательно должен стать хорошим адвокатом и продолжить мое дело.

Я кивнул, так и не выпустив изо рта карандаша, и продолжил выводить своих черно-белых чаек.

— Спасибо, — буркнул я. — Я подумаю над этим.

— Что это значит? — я уже по интонации слышал, что ничего хорошего сейчас не будет. — Ты считаешь, что я плачу твоим репетиторам только потому, что у меня деньги из кармана вываливаются?

— А есть другая причина?

На меня смотрели косо, можно даже было сказать — устрашающе.

— Причина такая, что ты должен выучиться и приносить в семью деньги.

— Окей, — я отложил свое занятие и перекатился на спину, подложив руки под голову. — А почему я не могу учиться на что-то другое? В конце концов, у меня еще впереди целый год. Можно мне подумать над тем, кем я хочу быть?

— Мозгов у тебя еще маловато, чтобы думать самому, — он сощурился, а потом так резко схватил мой блокнот с рисунками, что я даже не успел ничего возразить. — Ты же не думаешь, что вот это уродство будет приносить тебе большие деньги?

— Но другим же приносит…

— Это кому, например? — перебили меня жесткой усмешкой. — Твоему новому другу?

— У него есть имя.

Все вокруг меня замолчало, только за окном послышались раскаты грома. Мне даже показалось, что сейчас буря разразится прямо здесь, в моей комнате, и будет она в разы опаснее. Моя интуиция меня редко подводила.

В этот момент в комнату вошла мама и позвала нас на ужин. Ее просьба была для меня спасительной. Я сложил учебники в стопку, отсалютовал отцу и, поцеловав маму в щеку, побежал вниз.

Когда мы сели за стол, над морем уже бушевала непогода. Окна в доме были закрыты, а стихия опасно ломилась в них. Я боялся такой погоды, всегда ощущал себя маленьким, который ничего не сможет против нее сделать. Особого аппетита у меня тоже не было, а под пристальным взглядом отца он совсем пропал.

— Ты почему не ешь? — обратился он ко мне, пока я ковырялся в своей тарелке.

— Не хочется, — покачал я головой. — Можно мне пойти к себе? Я бы хотел немного позаниматься, раз на улицу не выйти.

— Гюн-и, сейчас еще лето, почему ты уже думаешь об уроках?

Я посмотрел на маму, в ее грустные глаза, и был уверен, что она не это хотела сказать. После чего снова неохотно стал шевелить еду.

— Представляешь, он передумал поступать на юридический, — ответил отец вместо меня.

— Не передумал, — поправил я его. — Я лишь сказал, что не хочу. Я и раньше не хотел.

— Интересно, а кем тогда ты хочешь быть?

— А если я скажу, что хочу поступить в художественный, меня выгонят из дома?

Посуда на столе подскочила от крепкого кулака, ударившего по столешнице, и мы с мамой замерли, уставившись на отца и на его наливающиеся кровью глаза.

— Еще наркоманов мне в доме не хватало! — закричал он так, что в моем стакане с соком пошли круги.

Мама кашлянула в кулак и обратила на себя внимание.

— А тебе не кажется, что ты перегибаешь? — спросила она, и стол снова затрясся от удара.

— А тебе не кажется, что он не сам принял это решение?!

— А тебе не кажется, что в первом случае тоже?

Я пожалел о своем вопросе тогда, когда мне в лицо прилетела вода из стакана и потекла под рубаху. Клянусь, что слышал мамин испуганный вздох. Это был первый раз, когда наша привычная перепалка приняла такие масштабы.

— Я не хочу, чтобы в моем доме еще хоть раз упомянули его имя, — цедил отец сквозь зубы и, вероятно, сверлил взглядом мою макушку. — Никаких художественных академий, никаких рисунков, никакой мазни, никаких больше гулянок! Ничего! Меня хорошо слышно?!

Глаза мои наполнились слезами, и я чисто на автомате скинул с плеча мамину руку. Я тут же почувствовал укол совести, потому что на нее мне злиться точно не стоило. Руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки.

— Почему ты так хорошо с ним общаешься и даже зовешь на ужин, а за глаза говоришь такое?

— Это называется — вежливость.

— Это называется — лицемерие…

— Я не слышу, Чангюн-а, понятно я тебе объяснил? — повторил он вопрос.

Я кивнул. Слезы покатились по щекам, но я все равно старался их не показать.

— Вот и чудесно, — заключил он, снова беря вилку в руку и продолжая ужинать. — Еще не хватало того, чтобы тебя сбивали с толку всякие грязные педики.

Я не мог поверить собственным ушам и даже подавился слюной, когда вскочил со стула и уронил его. Ногти больно вошли в ладони, а лицо вспыхнуло с такой силой, что скулы начали дергаться.

— Возьми свои слова назад, — прошипел я, избегая смотреть в глаза.

Послышался скрип ножек стула по паркету. Мама встала за моей спиной и положила ладони мне на плечи. В этот раз я ее не оттолкнул, но напрягся так, что свело все тело.

— Гюн-и, не надо, — прошептала она тихо.

— Возьми свои слова назад! — я повысил голос, и тут он некстати сорвался на фальцет. — Ты не имеешь права никого так обзывать!

— Обзывать и называть своими именами — это совершенно разные вещи, — сухо заключил он, тщательно прожевывая запеченное мясо.

Тогда что-то во мне вспыхнуло. Я бы точно никогда не подумал, что способен на такое. Схватив со стола свой стакан, я грохнул его об пол и зарычал. Плечи мои поднимались и опускались, только вот, кажется, я вовсе не дышал.