Я скорчился от его сладкого голоса, который он, естественно, делал нарочно. Снова взял свою чашку с уже остывшим чаем и сделал последний глоток.
— Когда женюсь, обязательно у нее спрошу.
Мне нужно было уйти уже в этот момент. Я знал, что ничего хорошего из наших разговоров никогда не выходило, они никогда не заканчивались спокойным рукопожатием и пожеланием удачного дня.
— А я думал, что щеночек как раз выполняет роль супруги в ваших отношениях. Я в жизни не поверю, что не ты подложил его под себя, а он тебя.
Я готов был сорваться, кулак мой был наготове, чтобы врезать между глаз, а пальцы по-прежнему сжимали чашку. Я помнил слова Минхёка о том, что кого-то из нас могут уволить. Того, кто первый не выдержит?
— Откуда в тебе столько злобы? — я выдавил из себя улыбку и поднялся со стула. — Почему ты всегда стараешься меня чем-то задеть?
— Никакой злобы, Вонн-и, — развел он руками и делано надул губы. — Я просто пытаюсь тебе показать, как неприятно разговаривать с лицемером.
Я сощурился.
— Выходит, это я лицемер?
— Ты еще и лжец.
— Даже так, — наигранно удивился я и приложил пальцы к подбородку. — И где я тебе соврал?
— Понимаешь ли, я бы понял твой отказ. Ну сказал бы, что я тебе не нравлюсь, и закончили бы на этом. Но нет, ты постоянно бегал с какими-то девками и притворялся не тем, кем являешься. С твоего позволения я не буду об этом кричать…
— Очень благородно, — рассмеялся я.
— А потом появился этот мальчишка, и ты готов ради него буквально на все. Разумеется, он тебе отплачивает, но ведь и ты не против это брать. Я не прав? Скажи, а как он отреагирует на то, что ты неплохо на нем заработал?
— Я отдал все деньги ему…
— А ты докажи, — и тон Хосока стал совсем не похож на тот теплый, с которого мы начинали. — Думаю, что совсем скоро щеночку будет очень больно.
Я сжал в руке чашку, готовый там ее и сломать, второй рукой схватился за кран. Мне нельзя было потерять работу, и я чувствовал себя беспомощным перед такими заявлениями. Он буквально мог сделать со мной все, что угодно, а мне приходилось стоять и впитывать. А самое главное — он знал, куда бить больнее всего.
— Ты этого не сделаешь, — процедил я сквозь зубы и отвернулся.
В ответ мне издевательски несколько раз цокнули языком, будто пристыживая.
— Я уже это сделал…
Голова закружилась, а сердце подскочило к горлу. Я не смог сдвинуться с места даже тогда, когда Хосок выплеснул содержимое обоих стаканчиков — и я до сих пор не знал, что в них было — в раковину. Он просто ушел, привычным жестом откинув назад полы пиджака, а я наблюдал за рассыпавшимися осколками собственной чашки.
О нашей очередной ссоре я молчал весь день. Вместо работы в голове были мысли о том, как уберечь Чангюна от того, что может сделать Хосок. Я не мог его спрятать, не мог не выпускать из дома, не мог просить ни с кем не разговаривать. Чангюн не маленький мальчик. И с чего бы он стал меня слушаться? Как бы он ни выглядел, как бы порой не вел себя, он — вполне взрослый человек… Которого просто очень легко ранить.
Очень некстати пришло сообщение из магазина, в котором я заказал Чангюну подарок. В свете последних событий я уже задумался, а нужен ли ему был вот такой подарок. С последней зарплаты я потратил на него не так уж и мало, а потому нужно было забирать, потом дарить, и уже только потом думать, как жить на то, что осталось.
Выигрыш с конкурса еще не был до конца потрачен, оставшиеся деньги я отложил и дал себе слово, что не прикоснусь к ним. Они были не мои. Я постоянно твердил себе это. Фотографии я надежно спрятал в самую дальнюю папку на своем ноутбуке, которую и сам уже мог не найти. Удалить не поднялась рука. Почистил историю браузера и входящие письма, чтобы ничего не напоминало мне о моем поступке, а так же не могло рассказать о нем Чангюну.
Вечером мы пошли гулять с собакой. Свой подарок я положил в сумку и взял с собой, надеясь подарить его в самом особенном для нас месте. Подумать только, если бы не Кью, возможно, и не было бы у нас любимого места, а лично у меня — первого поцелуя, после которого я постепенно начал смиряться с тем, кто я есть.
Именно сейчас, шагая по лестнице на крышу, надеясь увидеть яркий закат, держа в одной руке ладошку Чангюна, а в другой — собачий поводок, я не видел ничего ужасного или преступного в том, что мне понравился парень. Один. Конкретный. Не сказать, что я пытался это скрыть, но и кричать не собирался. Я не чувствовал себя особенным или неправильным. Я понял, что для меня ровным счетом ничего не изменилось. Я остался собой, помог человеку снова увидеть мир, и именно он показал мне, а не я ему, какой этот мир интересный.
— Я знаю, почему ты привел меня сюда. Я узнал это место.
Мы сели на тот же самый бетонный выступ точно так же, как сделали это в первый раз. Кью сидел между нами, подставляя белую мордочку с прищуренными глазками встречному ветру. Шерсть его окрасилась в теплый оранжевый, как и наши лица. Осеннее солнце было крупнее, холоднее и быстрее скатывалось за горизонт. Мы успели как раз вовремя.
— Как ты это понял? — переспросил я, улыбнувшись.
— Я помню, как мы сюда поднимались, — Чангюн глубоко вздохнул, подсел ближе и уронил голову мне на плечо. — И пахнет тут точно так же, как и тогда.
— Я хотел показать тебе закат именно отсюда, думал об этом с того самого дня. Я считал ужасной несправедливостью то, что ты был лишен всего этого.
Он долго молчал, удобнее устроился у меня на плече и немного поежился. Совсем как в тот раз. И я прикрыл его худую спину полами своей ветровки. Его волосы вкусно пахли сладким шампунем, и я с удовольствием вдохнул этого густого запаха, смешанного с ароматом его кожи.
— Не могу представить, как жить дальше, — он легко повел плечом, на котором лежала моя ладонь. — Я ничего не умею и настолько беспомощный… словно ребенок. Я нигде не учился, у меня нет образования, я даже не могу помочь тебе зарабатывать деньги…
После этих слов меня слегка передернуло. Впрочем, Чангюн этого не заметил, продолжая через темные стекла очков наблюдать за угасающим солнцем.
— Гюн-и, о чем ты думаешь? — сжав пальцами его плечо, я дождался ответного взгляда. — В начале лета, когда мы только познакомились, ты и предположить не мог, что сможешь видеть. Ты воодушевленно рассказывал о музыке, ты с удовольствием играл, ты хотел видеть мир.
— А мир хотел видеть меня?
Я выдохнул и покачал головой. Иногда Чангюна будто подменяли, и он становился депрессивным подростком, который видит во всем только негатив.
— У тебя бывает хорошее настроение?
— Вечером, когда засыпаю позже, чем ты, — он улыбнулся мне, поджав губы, и я забыл все на свете, снова увидев его очаровательные ямочки на щеках.
— И что же ты такое делаешь, когда я засыпаю?
Чангюн повторил мою лукавую улыбку и вскользь мазнул мне по губам намеком на поцелуй.
— Смотрю на тебя. Но никогда не трогаю, — добавил он почти шепотом. — Люди очень интересные. Я часто засматриваюсь на них, когда они здороваются со мной или просто проходят мимо. Наверное, я выгляжу странно, но я смотрел в темноту двенадцать лет, поэтому сейчас мне интересно все.
Я кивнул ему, уперся подбородком во взлохмаченную маковку и прикрыл глаза. Под тонкие веки проникал солнечный свет, и я бессознательно повторял про себя: «смотрел в темноту». От одних только слов шел мороз по коже.
— Я заметил, что ты пробовал читать книги, — решил я сменить тему.
Чангюн недовольно завозился, будто хотел, чтобы я его не трогал, но делал он это очень лениво. Делал вид.
— Хён, я умею читать, я знаю грамматику, просто пока у меня все немного расплывается, и я не могу читать быстро.
Пришлось оборвать его звучным поцелуем в прохладный висок.
— Я не хотел тебя обидеть.
— Ты не обидел, — голос его стал мягче. — Я сам говорил, что не умею читать и писать… Я просто немного расстроился тогда. Хотя… писать рукой я, наверное, все же не смогу. Могу набирать текст на клавиатуре.
