— Я понял, — зачем-то кивнул я псу и нахмурился. — Больше ни слова. Буду ждать от тебя новостей.

— Я хочу, чтобы ты в этот момент был рядом.

— В какой?

— Ну… в тот самый…

— Если можно…

— Мне нужно идти, хён, — виновато отозвался он. — Мне нужно принять душ и лечь спать.

— Будь, пожалуйста, осторожнее.

♫♫♫

Наверное, к этому дню невозможно было подготовиться. Я не знал, что я должен был увидеть, как отреагировать, что делать. За доктором, который встретил меня холле, я прошел в процедурный кабинет. На моих плечах болтался медицинский халат, а на ногах шуршали тапочки. Руки тряслись, по спине струился пот, а тело то и дело покрывалось мурашками от ног до самой макушки.

Зайдя в кабинет и увидев Чангюна сидящим в кресле, окруженном ванночками и какими-то приборами, меня прошиб озноб. Волосы его были сальные и слипшиеся, а поверх них на голове красовалась белая лента, обмотанная вокруг. Мне даже издалека было страшно смотреть на его лицо — оно все было в потеках гноя и сукровицы. Позже мне сказали, что так вытекают излишки медицинского клея, который нужен для того, чтобы пациент случайно не открыл глаза раньше времени. Однако картина приятней не стала.

Я не мог даже вздохнуть, а врач держал меня на расстоянии и даже поставил передо мной руку, чтобы я не рванул вперед. Он вряд ли понимал, что я чувствую, но говорить ничего я не стал, только подал Чангюну знак, что я выполнил свое обещание и пришел. Он улыбнулся. Это для меня стало хорошим знаком.

Пока хирург аккуратно разрезал ленту и отрывал ее от лица, мы перекинулись с доктором парой слов о дальнейшем уходе. Мне вручили кучу брошюр, указания из которых выполнять нужно было строго обязательно. Я спросил, как прошла операция, но в ответ мне пожали плечами. Скоро узнаем.

— Только не пытайся открыть глаза резко, делай это очень медленно, — я повернулся на голос и внимательно следил за Чангюном. — Так медленно, как только можешь. Будет очень больно из-за слипшихся ресниц, но я их буду осторожно промывать, а ты — выполнять все, что я говорю.

Я и сам набрал больше воздуха в грудь и постарался не делать резких движений.

— Что ты чувствуешь? — интересовался врач. — Тебе нужно говорить абсолютно все.

— Жжет… — хрипло произнес Чангюн и крепко зажмурился. — Очень сильно жжет.

— Тогда давай еще медленнее.

Мне резко стало плевать на то, что обо мне подумают. Я отвернулся, не желая смотреть на эти мучения и осознавать, что ничем не могу помочь. Ко мне пришла вдруг мысль, что этот несчастный мальчишка тут только из-за меня. Неужели это просто была моя прихоть?

Когда доктор, стоящий рядом, одернул меня за локоть и призрачно улыбнулся, мне пришлось повернуться. Чангюн был уже развернут в кресле к нам полубоком. Окна наглухо закрыты жалюзи. Я видел, что на нем уже нет повязки, и как часто моргают его ресницы.

— Попробуем посмотреть перед собой? — добродушно улыбнулся врач, и парнишка кивнул. — Скажи, сколько пальцев ты видишь?

Я сам спрятал большой палец и выставил остальные, шепча одними губами, что их четыре. Я старался ему подсказать, не совсем до конца осознавая, что делаю.

Чангюн долго молчал, и мы тоже все замерли. Потом он криво улыбнулся на одну сторону, продемонстрировав симпатичную ямочку на щеке, и чуть слышно хмыкнул.

— Так это пальцы…

Меня сковало мурашками. Ничего похожего я в жизни не испытывал.

— Да, — усмехнулся сидящий перед ним доктор. — Это пальцы. А теперь не торопись и попробуй взять меня за руку.

Я поднес кулаки к губам, пытаясь подавить просящиеся наружу всхлипы. Честно сказать, я не мог смотреть на это без слез и, кажется, все же заплакал, потому что перед глазами все стало очень расплывчато. Но все равно продолжал наблюдать за тем, как нерешительно Чангюн приподнимает руку, растопыривает пальцы и пытается тянуться ей именно в ту сторону, где была ладонь доктора.

Он промахнулся. Совсем не попал и лишь сжал ладошкой воздух рядом с чужой ладонью. Мне стало совсем больно.

— Это нормально?

— Абсолютно нормально, — кивнули мне. — Он не может сфокусироваться, но зато мы точно знаем, что он видит, хоть пока и очень плохо.

— А когда станет лучше?

— Вы очень много от него хотите. На протяжении двух месяцев после операции возможны постоянные изменения зрения. Это нормальный процесс заживления, не стоит ожидать идеального зрения сразу после операции. Полное зарастание роговой оболочки требует довольно длительного промежутка времени — не менее года. Удерживающие донорскую роговицу швы снимаются примерно по прошествии года, точную дату вы узнаете у врача во время контрольного визита. Корректирующие зрение очки вам выпишет оптометрист или офтальмолог. Защитные очки так же придется носить, чтобы избежать чрезмерного попадания ультрафиолета. Обязательно капли четыре раза в день. У вас все указано в памятке.

— А я все это смогу?

Оба доктора тихонько посмеялись, даже Чангюн улыбнулся, сидя в кресле и рассматривая свою руку.

— Главное, чтобы он смог, а вы ему помогайте.

— Может, вы уже хотите увидеться? — я вздрогнул и повернулся на второй голос. — Только не делайте резких движений и не стойте слишком близко.

Я делал свои осторожные шаги, будто ступал по поверхности луны. Сердце заходилось, а сам я не отрывал взгляда от лица Чангюна. Он улыбался самой красивой и застенчивой улыбкой на свете. Я готов был расцеловать его щеки, чуть треснувшие губы, длинный нос. Присев перед ним на корточки, я осторожно взял его ладонь в свои две. Я боялся смотреть ему в тонкие щелки глаз, из которых беспрерывно текли слезы, перемешанные с сукровицей, но уже видел, как цвет его роговицы сменился на глубокий темный.

Меня словно парализовало, и я упал на колени, а лбом воткнулся Чангюну в живот. Если я и хотел что-то сказать ему, то сейчас растерял все слова. А когда его ладонь коснулась моего затылка, я думал, что задохнусь в слезах и утоплю здесь все.

— Хён… — прошептал он, робко сжимая мои волосы. — Я люблю тебя…

========== 8. В лучах заката ==========

Я едва дождался, когда мне можно будет забрать Чангюна домой. До его выписки из больницы я успел дважды сделать уборку, приготовить вкусной еды и раз десять вычесать собаку. Я слишком волновался буквально за все. Вдруг Чангюну будет мешать пыль, или постеленное не первую неделю белье на кровати, или собачья шерсть, или мыло, которое очень сильно сушит кожу. С одной стороны я понимал, что не смогу огородить от всего, но в моих силах устранить хотя бы такие мелочи.

Можно было догадаться, что радостный Кью буквально собьет Чангюна с ног, стоит тому переступить порог. Если я навещал его в больнице каждый день, то мохнатое чудовище грустило дома. Само собой, что пёс тут же вспомнил о нашей с ним вражде. Это он только притворялся милым, чтобы я его кормил, а теперь, когда его хозяин вернулся домой, можно, образно говоря, снова гадить мне в тапки.

Мне было волнительно еще и потому, что это буквально первый день, когда Чангюн полностью снял повязку. Всего лишь день назад он даже по больничной палате еще ходил с повязанной на голове лентой. Страшно было даже подумать, что он скажет о том месте, где все время проживал, о своем мохнатом друге… обо мне.

Чангюн застыл посреди коридора, аккуратно поставил свой рюкзак на пол и, закрыв глаза, глубоко вдохнул. Он даже почти не обращал внимание на вертящегося у ног пса, лишь гладил его одной рукой и слегка улыбался. Это было на него не похоже, ведь обычно он смеялся и обнимал Кью, а сейчас… Я начинал переживать и гнуть пальцы до характерного хруста, но не решался ничего спросить. А потом я понял, что он тоже очень волнуется. Ему предстояло заново познакомиться со мной и даже с самим собой.

— Тебя что-то беспокоит? — осмелился я спросить, потому что уже не находил себе места.

Он кивнул, чуть приоткрыл глаза и повернулся ко мне.

— Мой запах, — услышал я застенчивый шепот. — Мне не нравится, что от меня пахнет больницей.